Шрифт:
ЛИШНИЙ ЗАЕЗД
Километр за километром тянется
Все еще хмурится, злится Яков, вспоминая вчерашний разговор с директором лесозавода Запесочным.
Он вызвал его под вечер. Заводик очень маленький, как промысловая артель, и здесь директор сам часто отдает команды шоферам.
Запесочный никогда не ругается, не выходит из себя, но от его голоса отдает таким холодом, что Яков, попадая в директорский кабинет, чувствует себя скованно и старается побыстрее оттуда уйти.
— Поедете в город за оборудованием, — сказал Запесочный, глядя на зеленое сукно письменного стола. — Выезжайте завтра в пять утра. К ночи вернетесь.
Ничего себе график! До города полтораста километров. А дорога?.. Разве это дорога? Ухабы, ямы, бесконечные повороты, речушки с жалкими мостиками, болотины, где навалены жерди, всякий раз утопающие под тяжестью проходящих машин. Это где-нибудь возле Москвы шутя одолеешь полтыщи километров, но не здесь. Правда, Яков гоняет сломя голову и дорожные невзгоды переносит с бесшабашной легкостью. Он за день проскочит туда и обратно. Но все же — разве можно давать такое задание?
— Вопросов нет?
Лицо Запесочного суховатое, холодно поблескивают роговые очки, сквозь которые никак не разглядишь цвета его глаз.
Зря, пожалуй, пошел Яков на этот завод. На прежней работе начальство попроще и нагрузка не так велика. Вот только окладишко мизерный, из-за этого и уволился. Однако не надо думать, что Яков шибко гонится за деньгой. Петька, дружок, звал его к себе в бригаду слесарей. Соблазнял: «Отбухаю семь часиков — и руки в брюки, нос в карман и хожу, как атаман, а заработок, между прочим, вдвое больше, чем у тебя». Не пошел Яков.
Любит он ездить. Еще в детстве волновали его сладко-грустные гудки пароходов, бойкое бибиканье автомашин, они напоминали ему о далеких, неведомых, чудных краях. И всегда хотелось Якову ездить. Оттого и шофером стал. Оттого и на другую работу не переходит. Когда страшно устанет, измерзнет, измается, ругает он свою шоферскую профессию и клянется бросить ее к черту. Но проходит время, и неспокойная душа Яшкина опять требует бесконечных дорог, дикой тайги, дождей, пурги, новых людей. И опять весело, лихо ему. Любит Яков закусывать в сельских чайных, где дешевизна, все просто и домовито, где можно рассесться как вздумается и похохатывать во все горло. И если дело не торопит, ехать не торопится, потому что все равно его дома никто не ждет.
Якову двадцать пять лет. Он не женат. В поселке слывет за работягу, ухаря, пустомелю и добряка.
…Вдали показались темные деревянные избы, ветряк, жалкая церквенка без колокольни —
село. До города оставалось ровно шестьдесят километров. Яков не завтракал, со сна только квасу попил, и сейчас ему хотелось есть. Чайная оказалась закрытой — завтрак закончился, а обед еще не начался. Постучал в дверь, сказал сердито:— Откройте.
Из-за дверей отозвались еще более сердито:
— Погрохочи-ка, погрохочи, вызову вот сейчас кого надо.
На дверях магазина висел огромный замчище. Яков подумал: у каждого замка, как и у человека, свой вид. Есть замки строго деловые, подобранные; есть светленькие, насмешливые — открой-ка меня попробуй, шиш возьмешь; есть легкомысленные, манящие — пошевели, пошевели гвоздичком или палочкой — весь раскроюсь. Больше всего он не любил вот такие — мрачные замки, один из которых сторожил сейчас вход в магазин.
Яков заехал к дружку, у него в каждой деревне дружки-приятели, но тот, как сказали соседи, косил сено, и на двери висел насмешливый замок — не повезет, так не повезет.
Ему все же удалось купить помидоров. Вынув засохшую краюху хлеба, он сердито ел в кабине, когда подошла к нему девушка с сумочкой. Просунула голову в открытую кабину.
— Вы не из Антипино?
Яков громко жевал, не отвечая.
— Немой, что ли?
— Спрячь голову, а то закрою дверцу и останешься без головы.
Он сказал это грубо и насмешливо, но она не обиделась.
— Послушайте, довезите меня, пожалуйста, до Антипино. А? — Голос у нее был жалкий, просительный.
— Я до города.
— У меня мама очень больная. Утром телеграмму получила. Вот… — Она сунула Якову какую-то бумажку. — Я из Хлызовки. Сперва на грузовике ехала до парома, а потом пешком. Здесь уже часа четыре жду.
На него умоляюще смотрели синие с длинными ресницами глаза.
— У меня срочное задание.
— Я хорошо заплачу, вы не беспокойтесь. Сейчас достану.
Она стала рыться в сумочке, и Яков видел сейчас только ее пышноволосый затылок.
— А я человек небеспокойный.
Девушка протягивала деньги.
— Халтурой не занимаемся, гражданка.
— Вы человек или не человек?
— Ну-ну, давай дальше, — мрачно произнес Яков и подумал:
«Красивая. Славные все же девки попадаются в деревнях».
— А если человек, то должны сочувствовать.
— Это дело такое. Если я буду всех развозить, кто куда пожелает, то домой никогда не вернусь. Пойди, постой у той вон дороги, кто-нибудь да поедет.
— Я же говорю, что без толку простояла часа четыре. — Помолчала и добавила: — До туда только четырнадцать километров.
Она всхлипнула — и сейчас походила на девочку. «А красивая все же», — опять подумал Яков и неожиданно сказал:
— Ладно, залазь.
Когда они выехали за село и погнали в сторону Антипино по отвратительной проселочной дороге, на которой не было видно следов машин, а только — телег, Яков сказал:
— До тудов, между прочим, восемнадцать километров… — И спросил: — Звать как?
Ее звали Любой. Весной ей минул двадцать один год. Она заведовала сельской библиотекой. Любин отец давно умер, мать работала в колхозе и жила в своем доме совсем одна. К Любе не едет, дом не хочет бросать.