Высокие тополя

— Трус!

— Чего?

— Трус, говорю.

— Мне в сам-деле надо оладьи есть. — Переминаясь с ноги на ногу, Витька поглядывал на двухэтажный дом в конце квартала, где была контора совхоза.

В конторе погас свет. Оттуда стали выходить люди, громко, сердито хлопала дверь. Размахивая руками и шмыгая носом, подбежала конторская уборщица Петровна.

— Аха! — закричала она. — Вот они, голубчики! Ох и влетит же вам!

— Я пошел, а то мамка ругаться будет, — сказал Витька. — Она шибко ругается, когда меня долго нету.

— Стой! — оранула Петровна. — Стой вот тута, возле меня. А вот и сам Кузьма Семеныч. Идет вон. Ой, куды-то не туды пошел. Кузьма Семеныч, подьте-ка сюды! Подьте-ка скорее сюды. Скорее! Ох и окаянные вы, разокаянные!

Лицо у директора совхоза угрюмое, глаза озабоченные.

— Они? — директор показал в сторону ребятишек.

— Они, Кузьма Семеныч, ей-богу, они. А за главного вот этот. — Петровна ткнула пальцем в пуговицу Петькиного пальто.

Петьке захотелось щелкнуть по пальцу Петровны, но он сдержался.

— Жердиной вон энтой провод-то оборвали. Специяльно жердину откудов-то приволокли. И каждый раз так. Давеча на конек чертовщину каку-то прицепил. Во-на! Мать не видела.

Придя из школы, Петька залез на крышу амбара и прибил самодельный ветроуказатель. Мать не будет его ругать. Разве что выдумщиком обзовет. Она тогда ругает Петьку, когда он бездельничает.

— Что у вас тут? — Кузьма Семенович присел на корточки.

— Планер, — ответил Петька.

— Сами делали?

— Сами.

— Так! — крякнул директор, о чем-то раздумывая. — Так.

— За волосья их оттаскайте, за волосья, Кузьма Семеныч.

— Подожди, Петровна.

— На той неделе они чуть кошку не задавили Пелагеину. Каланчу каку-то строили.

— Свалилась каланча-то? — спросил Кузьма Семенович.

— Аха! — просиял Петька. — Повалилась чего-то. А кошка как раз бежала мимо.

— На тополь у колодца забирался за каким-то чемором. Все пузо себе исцарапал. И летом вот как-то…

— Корпусу планера надо делать длиннее, — сказал Кузьма Семенович. — И крылья, думается мне, должны быть приподняты спереди.

Петровна с недоумением глядела на директора.

— А жердь надо было взять тонкую, легкую. И отцеплять легонько, неторопливо.

Закурив, он повернулся к уборщице.

— Ты не очень завтра протапливай печи, Петровна. Метеорологи обещали потепление.

И пошел.

— Петь, давай в прятки поиграем, — крикнул Витька.

А Петьке хотелось прыгать от радости: хороший у них директор, понятливый такой.

ВЫСОКИЕ ТОПОЛЯ

Паровоз загудел. За окном вагона мелькали темные деревянные домики, потом поезд врезался в плотную кучу светлых многоэтажных зданий и выскочил на широкую открытую станцию.

В вагоне стало шумно. Рыжий парень в клетчатой тенниске надоедливо толкал Степана чемоданом и говорил со смехом:

— Жми, братцы, жми!

Степану было радостно и почему-то немного грустно.

Он долго стоял на привокзальной площади. Когда-то здесь был сквер с фонтаном, забросанный бумажками, хлебными корками. Под кустами стояли кособокие скамейки, на которых пассажиры закусывали, выпивали и даже спали. Сейчас о сквере не было и помину.

На площади блестели автомашины. У вокзала расхаживали голуби.

— А хорош город летним утром, — сказал рыжий парень, подойдя к Степану. — Особенно если солнышко пригревает и на улицах много девичьих мордашек. Красивые девушки сильно украшают город. Как вы находите?

В другое время Степан охотно поддержал бы этот разговор, но сейчас ему хотелось побыть одному. Пробормотав: «Да уж не обезображивают, конечно», он быстрой, уверенной походкой старожила пошел через площадь.

В гостинице Степан занял койку, выпил в буфете воды и вышел на улицу. У нового пятиэтажного дома, расположенного наискось древней постройки с заколоченной дверью и выбитыми окнами, он остановился. Поглядел вокруг, подошел к двум высоким тополям, растущим возле дома, и задумался.

…Это случилось четыре года назад. Степан работал тогда заведующим производством промысловой артели «Первое мая», которая ремонтировала квартиры, изготовляла столы, табуретки, тумбочки и всякую другую мебель. Выдвинул его на эту должность председатель артели Кошелев. И, надо сказать, Степан стоил того. Он был хорошим столяром и организовать людей на какое-либо дело умел. Правда, знаний недоставало, но зато энергии было хоть отбавляй.

Он подружился с Кошелевым и частенько приходил к нему на квартиру. Выпивали. Когда Степан, захмелев, пел громким «козлиным» тенором заунывную песню или лихо отбивал «Яблочко», Кошелев говорил с восторгом:

— Молодец! И это умеешь.

Выпивки становились все более частыми. Сперва Степан пил красное, «за компанию». А потом, к удивлению своему, стал выпивать за раз пол-литра водки. К винцу потянуло. Вечером, уходя домой, думал: «Только опохмелюсь, чтоб голова не шибко болела». Но за одной стопкой опрокидывал другую и вновь напивался. Выходил на работу с похмелья. Был раздражителен, вял. Дела пошли худо. А Кошелев успокаивал:

— План вытянем, не бойся. Можешь на меня надеяться.

И посмеивался. Он вообще был странным человеком. Когда сильно хмелел, приносил из кладовки деревянный метр и, показывая руками расстояние от одного до семидесяти сантиметров, говорил:

— Я тебя, милуха, просветить хочу. Слушай да набирайся разуму. Будем считать, что в эту вот мерку укладываются так называемые нормальные отношения между людьми — хорошая работа, приличное поведение в семье, общественных местах и так далее. Сюда же относится все то, что осуждается обществом, но не является уголовно наказуемым: стремление поменьше поработать и побольше заработать, втереть очки начальству, поблудить втайне от жены и прочее в этом духе. Выше цифры семьдесят идут дела, за которые снимают с работы, привлекают к товарищескому суду, а на отрезке с девяноста до ста сантиметров садят в тюрьму. Так вот, милый Степа, надо свободно разгуливать на всех семидесяти сантиметрах, лишь изредка, когда это выгодно, перешагивать цифру семьдесят и никогда не приближаться к цифре девяносто.