Высокие тополя

«Дрянь какая… — мысленно обругал Луку Елизаровича Степан. — А еще думает, что он лучше других».

Ночью Степан писал письмо Лизе. В письме он был откровеннее и не стеснялся сказать, как он крепко любит ее и хорошо о ней думает. Интересно: ему почему-то все время вспоминалась прежняя Лиза, с которой он когда-то дружил, а не теперешняя с холодноватыми глазами и строгими губами.

В конце письма Степан написал:

«Наши пути должны идти рядом. Что ты без, меня, что я без тебя — один сапог. Это уж так. Собирайся давай и поедем вместе. Начальству скажи: «К мужу, мол, на Север», быстрей отпустят. А из дому ничего не бери, одежонку только. Оставь все брату, меньше ругаться будет, хотя нам ровным счетом наплевать на него.

Наш поезд будет в четверг, в десять часов вечера. Я приду на вокзал часов в шесть и буду там ждать тебя. Где-нибудь поблизости у входа. Билеты в нашу сторону, говорят, легко достают. О деньгах не беспокойся. Деньги у меня есть. Хоть и не здорово много, но есть. И вот чего я еще хочу сказать. Ты не бойся. Если я тебя грубо обругаю или как по другому обижу — умереть мне раньше времени в страшных муках. Так что не сомневайся. Твердо говорю. И прощай пока. Степа».

Письмо он послал на завод.

* * *

Степан толкался у входа в вокзал, посматривая на говорливую беспокойную привокзальную публику, и все ждал и не мог дождаться Лизы. В последнюю встречу она сказала: «Я любила тебя и ненавидела». Это Степану было непонятно. Сам он только любил. А уж если кого ненавидел, то ненавидел крепко, безо всякой любви.

Прибыл поезд, на котором должен был ехать Степан. Пассажиры валом повалили к перрону. Степан отступил к вокзальной стене, не зная, что ему делать — ждать еще или идти. Пожалуй, уже пора идти. Ладно, он напишет ей из дому. В отпуск приедет на следующий год. А что, собственно, изменится? Она вовсе отвыкнет от него. И не ехать нельзя. Неприятностей от начальства не оберешься.

Степан стоял курил, чувствуя, как в нем нарастает что-то нехорошее, враждебное к Лизе. Он мысленно спорил с ней: «Не хочешь — не надо. Обойдемся и без тебя, и без твоего милого братца».

Вспомнил, как в первые дни знакомства они с Лизой сидели на завалинке, а на них смотрел огромный месяц. Было совсем светло. И тени, как от солнца. Сейчас ему казалось, что он встречался с Лизой только при луне. Нелепость. Почему только при луне? Но что каждый раз они просиживали до ночи — это факт. И просиживали как-то незаметно. Лиза всякий раз пугливо вскакивала со скамейки, охала и бежала к своим воротам. А у ворот непременно останавливалась, стояла некоторое время, откинув голову, закусывая губы и тяжело переводя дыхание.

Степан торопливо закурил и поправил кепку, решив идти.

— Хо, старый знакомый! — закричал откуда-то появившийся рыжий парень, с которым Степан приехал в город. — Почему такой убийственно скучный вид. Кругом столько красивых девичьих мордашек. И совсем рядом пивной киоск. Только пиво продают теплое, дьяволы!

— Слушай, друг, кати отсюда!

— Настроение не то, понимаю, — миролюбиво проговорил парень, но тут же повысил голос: — Ты смотри у меня!..

Степан не слушал его. Он увидел Лизу и, подхватив чемодан, побежал ей навстречу. Она была без вещей и шла по площади легкой походкой отдыхающего человека.

— Не поедешь? — спросил Степан.

— Сейчас нет. Да и как бы я смогла за сутки уволиться, что ты в самом деле. От брата едва-едва убежала. Вздумал еще один сарайчик построить. Так я вроде подручного.

Он был грустен, пока она не подала ему бумажку.

— Здесь размер валенок, которые я ношу. У вас на Севере в туфлях не очень-то разгуляешься. А у меня валенок нет, и в магазинах наших почему-то не продают. Купи, только черные.

…Поезд шел все быстрее и быстрее, Степану показалось, что он увидел верхушки высоких тополей возле пятиэтажного дома. Паровоз дал прощальный гудок, и город остался позади.

ПАШКА

Осень в этот год выдалась скверная — дождливая, холодная. Сегодня днем дождь вроде бы поутих, а под вечер опять разошелся. И был он какой-то противный — частый и мелкий, как пыль.

Михаил Константинович шел с работы не спеша, подняв воротник плаща и натянув на голову кепку.

Он пересек кривую безлюдную улочку. На столбе возле склада промысловой артели ночью и днем горела одинокая лампочка. Сейчас, в вечерних сумерках, она бросала на улицу слабый синеватый свет, от которого слегка поблескивала лужа под крышей склада. Эта блестящая лужа почему-то казалась глубокой. Михаил Константинович усмехнулся и тяжелым сапогом разбил зеркальную лужу. В ней было всего несколько сантиметров глубины.

Ворота открылись без скрипа, щеколда коротко и жалобно звякнула. Отряхнув плащ и кепку, он вошел в темный дом.

— Что же это вы, хозяева, свет не зажигаете? Совсем вас размокропогодило.

— Да мне казалось, что еще светло, — послышался из кухни голос жены. — Пашка, включи-ка!

Последнюю фразу она произнесла грубовато, тоном приказа.

Из горницы выскочил мальчик и, включив свет, убежал.

— Намочило? — встревоженно спросила жена.

— Что ж поделаешь…

— Сейчас будешь ужинать?

— Да нет, дай хоть обсохнуть. Пока газеты почитаю. Какая сегодня пришла?

— Обе.

— Хорошо. Налей-ка в умывальник побольше…

Пока Михаил Константинович умывался, жена рассказывала ему, что прохудилась крыша сеней и залило пол.

«Что ж это я? Прошел и не заметил», — с удивлением подумал он.

— Я сегодня морковь сняла. Тоже намокла вся. Сейчас только капуста осталась.

— И охота тебе в такую погоду с огородом возиться?

— А кто его знает, когда вёдро-то будет.

Он прошел в горницу, взял газету и лег на диван. Сидевший у окна тощий белобрысый мальчишка взглянул на него, встал и пошел в прихожую. В руках у мальчишки была книжка «Индийские сказки».

— Рубаху зашей ему, — сказал Михаил Константинович жене. — Да, пожалуй, пора и новую купить.

— Мне уж надоело зашивать, — раздраженно ответила женщина. — Все на нем как на ножах. Где это тебя угораздило порвать?

— Не знаю, — тихо и хмуро отозвался мальчик.

— Как это ты не знаешь? Порвал и не знаешь где? Неживой, что ли? Завтра материалу куплю и сошью тебе новую рубаху. Смотри, чтоб берег.

Ярко светила матовая лампочка под красным матерчатым абажуром. За окном протяжно и жалобно свистел ветер, и капли дождя постукивали в стекла. По стеклам катились маленькие бойкие ручейки. Они наскакивали одна на другую, смешивались. Их нагоняли новые ручейки, и не было им конца. Казалось, что за окном стучит, шуршит и вздыхает что-то живое, угрюмое и большое. Оттого что на улице бушевала непогода, в доме было так уютно.

Михаил Константинович на минуту оторвался от газеты: по радио передавали грустную мелодию Чайковского. У двери что-то шебаршило. Неожиданно раздался голос жены:

— Ты куда?

— На улицу. Похожу…

— Какая улица в такую погоду? Учи уроки.

— Я выучил.

— Еще раз повтори.

— Хорошо, — согласился мальчик. Послышался монотонный мальчишеский говорок. Пашка читал вслух учебник.

— Сядь нормально, не кособенься, — снова раздался недовольный голос жены.

«Пилит и пилит без конца мальчонку», — подумал Михаил Константинович и, поднявшись с дивана, сказал: