Высокий Утес

Некоторое время дикари ехали вместе. Не помню, где точно они разделились. Одна часть этой внушительной оравы направилась на север. Мы же продолжили свое шествие к югу. Еще одна часть дикого воинства тоже, через время, от нас отделилась и направилась в сторону Эль-Пасо. Маленький Жеребенок то и дело поглядывал за мной. Позже он сказал мне, что бывали случаи, когда бледнолицые пленники-неженки окочуривались после нескольких "легких" ударов, и поэтому он следил за моим состоянием.

Через время воины стали петь. Пение это было превосходно! Присутствовало в нем нечто волшебное, завораживающее... Я, ясное дело, не понимал их языка и был не против объяснений, которые были даны мне Маленьким Жеребенком. Говорил он на смеси английского и испанского, крайне скверно, кстати, так что я плохо его понимал. Но мне стало ясно, что воины прославляют удаль своего вождя. Из рассказов отца мне было известно, что далеко не каждый индейский вождь достоин такого всеобщего обожания. Я лелеял надежду на то, что коль этот предводитель такой распрекрасный, он будет относиться ко мне великодушно. Самонадеянный олух! Он на меня даже внимания долгое время не обращал.

Путешествие наше длилось около шести дней. Я был уверен, что до Далласа кайова добирались намного быстрее, чем теперь до... "Кстати, куда они едут?" - думал я, массажируя лоб. Голова болела непрестанно, по пути я получил пару солнечных ударов, часто рвал и иногда, несмотря на все усилия бодрствовать, терял сознание. Мне удалось определить, что движемся мы к реке Нуэсес. Для этого пришлось напрячь память. Года два назад мы с отцом бывали в этих местах.

Дорога выматывала. Солнце жгло немилосердно, во рту пересыхало, а пить давали, только, если ночной привал удавалось устроить ближе к воде. К тому же, я разок обделался, что страшно повеселило Маленького Жеребенка. Это был сущий ад! Хотелось умереть на месте. Я, бывало, думал о том, чтобы попросить Жеребенка избавится от меня, как от лишнего груза. Всеми силами я пытался убедить его в том, что никакой ценности не представляю. Но он толи не понимал моей чистой английской речи, толи, что вероятнее, не хотел понимать. Несколько раз, на привалах, я, связанный, пытался незаметно стянуть его револьвер или нож, чтобы собственноручно прекратить свои страдания. Но украсть что-то у индейца, который сам является непревзойденным вором, невозможно. Неотъемлемой частью обучения мальчиков-кайова, как и команчей, было кража ценного предмета у взрослого воина. Маленький Жеребенок был пареньком вороватым, так что мои попытки стащить у него оружие были им безжалостно пресечены.

Наконец, миновав предварительно совершенно пустынную равнину, мы достигли лагеря. Внушительных размеров был этот лагерь, в нем насчитывалось около трехсот типи. Меня это, впрочем, не удивило. Я порой путешествовал с отцом в его самых скромных экспедициях, и мне иногда доводилось видеть большие индейские становища.

Нас встречали с ликованием. Точнее, воинов, вернувшихся с похода и привезших роскошную добычу. Ко мне, что не мудрено, относились с презрением. Я был побит, оплеван и словестно унижен. Так кайова относились к пленникам, не заслужившим еще иного к себе отношения. Сентиментальность здесь была не в ходу. Никто не обратил внимания на то, что я был истощен дорогой и находился в скверном состоянии. Женщины и дети, вызывающие умиление в цивилизованном обществе, с яростью колотили меня палками и бросались камнями. Чтобы какой-нибудь булыжник не угодил мне прямёхонько в лоб и не вышиб мозги, приходилось прикрывать голову руками. Я был удивлен тем, что Маленький Жеребенок, подпихавший меня вперед больными уколами своего копья, не прилагал никаких усилий, чтобы уберечь меня, свою собственность, от порчи. Он был увлечен вниманием, которым девушки обильно одаривали его. А что? Он ведь заслужил. Впервые участвовал в походе, снял с врага, как я понял по его поясу, скальп и даже приобрел раба.

Но в центре внимания, что не удивительно, был, конечно, их вождь. Величавой поступью ступал он по земле, направляясь к своему типи, где его уже ожидала жена. "Индюк надутый!" - подумал я тогда. Не знал я еще этого великого человека. Совсем не знал. От него исходила уверенность, мудрость, и само величие. Подойдя к типи, он поприветствовал жену и сказал ей что-то на языке своего народа, указав на Маленького Жеребенка. Когда он закончил, по строю воинов прокатился шквал радостных восклицаний. Видать, нахваливал сыночка. Но я тогда обращал больше внимания не на то, что говорил вождь, а на саму его особу. Несмотря на мое необоснованное пренебрежение к нему, как к горделивому засранцу, вид его, все же, внушал уважение. Высокий, широкоплечий, (что было редкостью для индейца), худощавый, с узким немного вытянутым вперед лицом и слегка крючковатым носом. Волосы - черные, как ночь, глаза, если не изменяет память, карие. Впрочем, какие они еще могут быть у дикаря. В общем, он вроде бы, ничем особо не отличался от остальных краснокожих воителей. Но присутствовала в нем какая-то неуловимая глазом грация, выделявшая его от всех остальных. Может, это была та самая мудрость, о которой судачило племя. Кто знает... Жена его мне сразу понравилась. Эффектная была женщина.

Мне тогда обидно было наблюдать за тем, как Маленький Жеребенок, который был всего на год старше меня, пользовался всеобщим одобрением и, даже, почтением, в то время, как я являлся всего лишь предметом насмешек и издевательств. При этом, я на подсознательном уровне понимал, что так оно и бывает со всеми пленниками, но последние годы, проведенные в заботе и внимании, давали о себе знать. Смена обстановки была довольно резкой, не находите? Но я дал себе слово, что, несмотря на все это, выживу и заставлю этих дикарей, если не заплатить по заслугам, то хотя бы признать меня способным выстоять в самых трудных обстоятельствах. Никогда не любил, когда меня держали за труса или изнеженного щенка.

Вечером, в центре стойбища, был разожжен огромный племенной костер. Все, кто был заинтересован в последнем походе, хотел узнать подробности о набеге и увидеть еще раз радостные лица победителей, собирались к костру. Туда, конечно, направился и я. Вернее, меня приволок Маленький Жеребенок. Туда же пришел Высокий Утес, почему-то, без жены. Когда все собрались, воины, участвовавшие в налете, образовали круг и стали танцевать. Они передавали друг другу длинное, красиво расписанное различными линиями, копье, поочередно повествуя о своих подвигах в бою. Большее одобрение публики вызывали те храбрецы, которые говорили о том, что в пылу сражения успевали прикоснуться к врагу специально предназначавшимся для этого посохом и уйти от вражеских пуль живым. Таких ребят считали самыми удачливыми. Один из них, как я понял, в тот день даже вступил в ряды военного общества Каитсенко (Настоящих Псов), в которое допускалась только десятка самых опытных и храбрых бойцов. По прошествии времени мне стало известно, что какой-то воин из этой самой десятки погиб во время одного из предыдущих рейдов, так что его место срочно должен был занять кто-то из достойнейших.

Среди всех прочих у костра танцевал и мой тогдашний хозяин. Все эти пляски, быть может, и вызвали бы у меня смех, если бы не парящая в воздухе жуткая атмосфера первобытной дикости. Воины издавали леденящие душу вопли при каждом упоминании о каком-то подвиге, женщины и дети бегали неподалеку от костра, и прыгали от радости, держа в руках шесты с отрезанными гениталиями и скальпами поверженных врагов. Меня стошнило. Однако, несмотря на все мое отвращение к творившемуся вокруг адскому ужасу, танец Маленького Жеребенка и бахвальство, без труда читавшееся на его простодушном лице, привлекли мое внимание. Двигался он точно в такт бубнам, который отбивали старшие воины, и в своеобразном диком изяществе не уступал взрослым мужчинам, участвовавшим в этих плясках десятилетиями. Его движениям была присуща некая грациозность. С ярко выраженным самолюбием он пел что-то о своих героических поступках. Самолюбие подростка выражалось в его надменном взгляде, которым он иногда одаривал мальчиков, еще не ступавших на тропу войны, пленников и, разумеется, меня. Будь он обычным пареньком из Далласа, я бы приукрасил ему рожицу и смыл бы с нее довольную ухмылку, которая меня невероятно бесила. Не любил я таких нарциссов. Но не в том положении я был, чтобы учить манерам всяких выпендрежников. То, что воины выслушивали его павлиньи байки с немалой долей уважения, меня не очень удивило. В конце концов, ребенок, опять же, заслужил. К тому же, он был сыном почитаемого вождя. Но удивляло меня то, что те же воины относились к откровенному вранью, которое вливал в уши слушающих этот говнюк, совершенно спокойно. Причем даже те, кто был рядом с парнем во время боя. По его красноречивым жестам я понял, что он назвал меня трусом, которого он без всяких усилий уломал и одной рукой, как какую-нибудь кроличью тушку, завалил на лошадь. На меня все снова посмотрели с презрением, за что я был готов на месте поквитаться с наглым обманщиком. Но, разумеется, в сложившихся обстоятельствах это было попросту невозможно.

После танца Маленький Жеребенок подошел ко мне и сел рядом. Я, было, ждал, что он всыпет мне по первое число, чтобы лишний раз доказать "правдивость" своего рассказа и приготовился мужественно вытерпеть удар. Но удара не последовало. Он, почему-то, не собирался еще раз убеждать окружающих в собственной крутости. У дикарей это ценилось. Если ты сказал что-либо, твои слова либо будут со временем подтверждены, либо опровергнуты. Тебе же нет никакого смысла что-то кому-то доказывать.

Вокруг костра, от которого мы сидели в некотором отдалении, завелась какая-то толчея. Судя по всему, два воина ожесточенно переругивались и о чем-то спорили. Остальные поддерживали то одного, то другого. Постепенно гул этой перепалки дошел до слуха вождя, который, на время, отлучился в свое типи. Маленький Жеребенок сказал мне, что его матери стало плохо и отец следит за ее состоянием. Насколько я понял, Высокий Утес был еще и умелым врачевателем. Он же общался с всякими духами. Последив некоторое время за ходом событий, вождь понял, что воины ссорятся из-за какого-то трофея. Когда вождь приказал народу расступится, а спорщикам успокоится, мы увидели, что это был красивый, прямо блестевший при свете костра, револьвер. К слову, очень ценная вещь. Я сам был не прочь побиться за такую вещицу. Жеребенок объяснял мне ход диалога, который вождь завел сначала с одним, а потом и с другим воином.

– Вьющаяся Грива утверждает, что это он убил мексиканца и отобрал у него револьвер. А Сын Команча говорит, что Вьющаяся Грива лжец, и что револьвер он не отбирал у мексиканца, и вообще, что это он сам забрал револьвер у мертвого американца...

– Кто - он?
– спросил я.

– Сын Команча, - нервно ответил Маленький Жеребенок, и продолжил, - Отец спрашивает у Вьющейся Гривы, готов ли он поклясться перед Великим Духом, что говорит правду. Тот клянется. То же самое делает и Сын Команча. Отец просит Вьющуюся Гриву привести доказательства. Он показывает скальп мексиканца. Да, это действительно скальп мексиканца! Его ни с каким другим не спутаешь. Отец, поверь мне, точно не спутает. Он же прикончил когда-то Злого Духа Тьмы! Сын Команча говорит, что скальп - это не доказательство, и что Вьющаяся Грива мог украсть его. Грива обвиняет противника во лжи. Снова ссорятся.... Хотя ты итак это видишь. Ты только посмотри - отец просто их слушает. Велит успокоиться. Теперь отец обвиняет во лжи Сына Команча. Говорит, что сам видел, как Вьющаяся Грива снял скальп с мексиканца и отобрал у него револьвер. Так и знал! Отец частенько так делает - дает каждому высказаться, а потом говорит сам. И всегда говорит правду! Его за это и любят. Но это не самое мудрое, что он делал за свою жизнь. Иногда он разрешал споры самым неожиданным образом и находил виновного. Теперь Сыну Команча запрещено, на время, ходить в походы. Его все сейчас считают обманщиком.

Несмотря на то, что этот спор был решен не самым крыше сносящим способом, (а вождь был способен и на такое), меня в тот момент изумила мудрость этого человека. В этом споре он словно бы изучил душу каждого оппонента и вынес справедливый вердикт. Он мог решить конфликт еще проще, сказав правду в самом начале. Но решил узнать, кто из его воинов страдает склонностью примерять на себе чужие заслуги и красть чужую добычу. Ни сказав более ни слова вождь вернулся в свое типи.

В тот день от Маленького Жеребенка я услышал историю о том, как вождь вызволил его и его мать из рук известного мексиканского головореза. Об этом знало каждое племя на территории Техаса, Нью-Мексико, Оклахомы, Арканзаса и, даже, в Мексике. Мистер МакКинг рассказывал мне о чем-то подобном. Помню, мне понравился персонаж этой истории - отважный воин, готовый ради своей принцессы и наследника пожертвовать всем. Оказаться рядом с этим героем было, конечно, интересно, но в мечтах своих ожидал я иной встречи.

Мне велели вымыться. Я искупался в Ореховой реке, после чего меня одели в чистое. Индейская рубаха, леггины и мокасины мне приглянулись. К пленникам, как мне было известно, обычно относятся с презрением. Кайова же умели каким-то невообразимым образом, пусть и в редкие минуты, совмещать презрение и заботу лично ко мне.

Кажись, я уже много упоминал о том, что меня удивляло в тот день. Что ж, удивление совсем не поубавилось, когда Маленький Жеребенок привел меня в свое типи. Было необычно видеть, что у этого юноши, в его-то годы, уже имеется свое собственное жилище! Помнится мне, для того, чтобы получить какую-нибудь хибарку в Далласе, приходилось уплатить хорошенькую сумму, пройти через какую-то там документацию и прочую юридическую лабуду. Здесь же все было намного проще. Ожидая возвращения Маленького Жеребенка, женщины, из отскобленных за пару месяцев шкур, соорудили для молодого воина типи. Кстати, с данной задачей индеанки всегда справляются быстро и ловко. Обстановка в самом жилище, к моему очередному величайшему удивлению, была уютной и, чего уж греха таить, уникальной. Мне эта самая обстановка очень понравилась. От сквозняков и прочих неприятностей типи предохранялось подкладкой, которая крепилась к шестам. Эта подкладка идеально сохраняла тепло. Когда мы только входили внутрь, я заметил, что снаружи типи было расписано различными и, действительно, красивыми узорами. Мы с ребятами из Далласа частенько играли в индейцев, и свои "шатры" разрисовывали, как могли, всю душу вкладывали. Но наши "шедевры", ни в какое сравнение со здешними не шли. Точнее, и рядом не валялись.