Высшая мера

Мерцу и одним духом сказал: — Вы знаете, она его любовница.

— Ложь. — Рука Мерца соскользнула с колена и повисла. Он повернулся и боком взглянул на

Печерского.

— Спросите ее. Она сама мне сказала об этом четверть часа назад. Она уходит от вас. Десять минут назад

она с вами простилась навсегда. И вы этого не поняли. Ваш ученик, помощник, так сказать, друг отнял у вас

жену. Кланяйтесь и благодарите…

— Пошлость! — вдруг воскликнул Мерц.

— Именно пошлость. И после этого вы откажетесь мне помочь. Помочь рассчитаться, заплатить им за

всех, за вас, за себя, за всех… Вы согласны. Да, вы согласны, — в голосе Печерского появились мягкие, почти

ласковые тона. — Согласитесь. Вы видите, я иду на смерть. Разве это не подвиг? Хорошо. Вторая дрезина, вы

согласны. Ну хорошо, не сейчас. Я позвоню вам завтра. Вы ответите. Честный ответ без уверток. Да — вы

сделаете все, что нужно. Н е т — мы обойдемся без вас.

— Без меня. Значит, со мной или без меня вы все равно…

— Да. Все равно с вами или без вас.

— Но вы понимаете, что делаете…

— К чорту. Никаких тормозов, — высоким, срывающимся голосом закричал Печерский. — Le vin est

tir'e… Я позвоню вам завтра. Вы должны ответить д а или н е т . Н е т — вы забудете этот разговор. Это вопрос

чести, чести и порядочности.

— Послушайте, — быстро и лихорадочно заговорил Мерц. — Вы понимаете что говорите. Попробуйте,

постарайтесь понять. Если я, Мерц, не обезврежу вас, я буду миллион раз предателем. Я изменю стране, которая

поверила мне. Вы меня понимаете? Вы понимаете меня? В самом начале, в восемнадцатом году, я пришел к

себе в управление. В шестиэтажном корпусе, кроме меня и курьеров — ни души. Приходят обозленные и

голодные рабочие. Невозможно понять, что происходит. И тогда в управление приехал замечательный человек и

спросил меня: “Вы будете саботировать?” Я ответил: “Нет. Народ — солдаты, рабочие, крестьяне — с вами. Я

это понимаю и против вас не пойду”. Он написал на клочке бумаги несколько слов и эти слова отдали в мои

руки большое дело и судьбу многих людей. Так я пошел работать к “ним”… Тогда говорили к “ним”. Близкие

отвернулись от меня — было время саботажа. Затем были годы голода, войны и блокады. Я многое понял. Я

больше не говорил “мы” и “они”. Я говорил: “мы решили”, “мы сделали”, “мы строим”. За эти годы я потерял

много близких и старых друзей. Но я нашел новых людей, простых людей в прозодеждах и я научился понимать

их, ценить и различать… Конечно, — подумав, сказал Мерц, — конечно, не все еще обстоит благополучно.

Сотни и тысячи мещан, негодяев и дураков облепили, втерлись, примазались к большому делу, забронировались

бумажками и значками и мешают строить и жить. Но ведь они от прошлого, от трехсот лет мрака и нищеты. И

потому я ценю и уважаю мужество, упорство и несокрушимую веру людей, которые жгут, расчищают взрывают

тысячелетнюю свалку, вековые залежи тупости, лжи, лицемерия и невежества!

Печерский ушел не дослушав. Еще некоторое время Мерц неподвижно сидел в кресле. Мысли

приходили, уходили, менялись с невероятной быстротой и, наконец, осталась одна мысль, самая простая и

страшная. “Если я, Николай Мерц, не отдам его в руки суда, значит я не могу итти до конца по тому пути,

который выбрал десять лет назад, значит я ненужный и ничтожный человек. Как поступают в этом случае

настоящие люди. Как?”

— Ксана, — позвал Мерц, — но никто не ответил. Комната Ксаны и квартира была пуста. Он был один.

Мерц встал и слабыми, неверными шагами подошел к столу и открыл верхний ящик. Под пачкой писем, в

замшевом сером мешочке, лежал маленький никелированный браунинг. Мерц купил его в Париже по совету

Митина. Мерц взял его в правую руку и погасил свет. Зеленый отсвет фонаря падал с улицы на потолок. Было

даже приятно чувствовать холодный металл в руке и у виска. “Не то, нет не то…” подумал Мерц. Револьвер

выпал из руки и со стуком ударился о стол.

Этот глухой стук совпал со щелканьем замка и шумом открываемой двери. Мерц не услышал ни этого

шума, ни шагов в коридоре. Он взял телефонную трубку и сколько мог громко сказал: “Два семьдесят два.

Митин? Да… Идите сейчас же сюда”. Как раз в эту минуту Ксана повернула выключатель, увидела Мерца и

вскрикнула. Она взглянула на стол и увидела револьвер.

— Николай! — с ужасом и стыдом вскрикнула она. — Как можно!.. Как можно! Какое безумие!..

Кто-то позвонил и Мерц медленными, но уверенными шагами пошел открывать.

— Ты знаешь, ты все знаешь? — спросила вслед Ксана. Она вынула из сумочки письмо и разорвала его в

клочки.

Вошел Митин и с умышленной резкостью спросил:

— Ну что тут у вас?

Мерц расстегнул ворот сорочки, поискал папиросу и закурил.

— Вот какое дело, товарищ Митин, — постепенно повышая голос и постепенно успокаиваясь сказал

Мерц, — вот какое дело. Некий Печерский, которого вы немного знаете, явился сегодня ко мне и предложил…

— Мне надо уйти? — спросила Ксана.

— Как хочешь.

— Я остаюсь, — сказала она и нашла руку Мерца.

— Предложил мне, — совсем спокойно и отчетливо продолжал Мерц, — принять участие в заговоре… —

но прежде чем закончить фразу, он аккуратно собрал клочки разорванного Ксаной письма, — аккуратный,

внимательный и всегда спокойный, прежний Мерц, —…участие в заговоре на жизнь членов правительства…

ЭПИЛОГ

Если бы человек со стороны посмотрел на Михаила Николаевича Печерского и Ивана Ивановича

Коробова в четвертом часу утра в камере старшего следователя суда, то человек со стороны никак не мог бы

понять, кто из двух — следователь Коробов и кто бывший поручик Печерский. Бывший поручик сидел на