X-avia

Клео на вершине Горы, единственной хичкоковской стюардессой авиакомпании «Schmerz

und Angst».

Глава 19.

Грушевый пирог для Макса Брода26

«Не продается вдохновенье,

Но можно рукопись продать.»

(А.С.Пушкин, «Разговор книгопродавца с поэтом»)

Последнего сентября я, фасовщица Кристабель, ожидала визита своего издателя и

душеприказчика Макса Брода в новый дом в Садах. До этого вечера с все подступающими

заморозками, парикмахерскими кабинетами и неизбывными каменоломными сменами

гнали вперед предсказуемую, ожидаемую, календарную осень.

Моя маменька примчалась из самой Венеции, чтобы оглядеть новый быт

единственного ребеночка, чтобы привезти все якобы необходимое для моей внезапной

самостоятельности: модную итальянскую скатерочку вместо той грошовой, купленной в

супермаркете «Не слезать с карусели!», удобный штопор, и, в качестве бонуса, черный

виноград и восемь плиток моего любимого Lindt. Я, в свою очередь, показывала маменьке

окрестности – нашу Гору, конечно же, и речку за Горой, и трансформаторную будку в

конце поселка, в начале подъема – с ее крыши можно было видеть самолетики

взлетающие и самолетики, идущие на посадку. Наши самолетики – наша жизнь, авиация

важнее жизни, говорил Монсьер Бортпроводник И., которого сегодня, как раз не было

дома. С утра он поехал к своей маменьке за иные окраины, переглядываясь с близорукими

шлагбаумами,

строго-настрого

запрещавшими

любым

городским

автомобилям

прикасаться или хотя бы близко подъехать к его священной изумрудной электричке, ехал-

ехал, тук-тук, стук колес, рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, и далее по долгой горбатой

спине.

В день маменек изумрудная электричка стучала так много километров, так много

сантиметров волос отклацали парикмахерские ножницы в Садах. Ясное дело, я хотела

показать маменьке все окружающие меня удобства. А так как газетный киоск был уже

закрыт, магазин продовольственных товаров ее не интересовал, то из всех развлечений в

Черных Садах оставалась одна лишь только парикмахерская. Я расхваливала ее

недороговизну, и в итоге затащила туда маменьку. Пока мастерицы поселка причесывали

ее и ровняли неспокойную окантовку локонов хладнокровным наточенным металлом, я

сидела рядышком в креслице и слушала по радио песенки для салонов красоты. Радио

пелось голосом Софи-Эллис Бэкстор. Потом я провожала маменьку до круга, до конечной

автобусной остановки под названием «Гора». И мама отмахнулась, сказала, что уже давно

заказала такси, которое доставит ее прямиком на обратный рейс в Венецию – благо до

аэропорта ехать совсем близко. И такси в самом деле приехало, стоило лишь колесику и

кременьку пустить свою первую искру в моей зажигалке с надписью «Made in Austria» на

дне – последний подарок Дантеса, как из-за угла, из-за остроколенчатых, загнутолокотных

рябиновых деревьев, из-за разрытой ямы (ремонт дороги), показался черный-пречерный,

как сами Сады-на-краю-света Fiat, он забрал маменьку, просившую не провожать ее до

порта, а идти домой, «нечего гулять по такой темноте!». На остановке «Гора» я махала

рукой все удаляющемуся «Фиату», растворяющемуся в дымке, идущей на запад, рябина

26 Макс Брод (1884-1968) – писатель и публицист, лучший друг Франца Кафки, позднее – его литературный

душеприказчик, биограф и публикатор сочинений. – Прим. авт.

подмораживала свои ягодки, маменька убедилась, что со мной все в порядке, и я пошла

домой. Дантеса все не было. На кухне я читала «Шагреневую кожу» Бальзака, покуда

чайник совсем не рассвистелся. На кухне ждал гостей румяный, сладкий, вылепленный с

нежностью и со страстью упрятанный в духовку грушевый пирог – еще один

непременный атрибут айс-рябиновой осени.

Мой издатель и душеприказчик Макс Брод прибывает в Черные Сады после полудня,

когда холодное солнышко гоняет хмурых птиц по небосводу, последнего сентября, кофе

из кожи вон лезет, зернами лопается, дабы показаться еще вкуснее, дабы согреть и окутать

теплом и лаской, кофе совсем уже измучился, и мы хватаем его попеременно, в спешке, то

я, то Дантес, портим его, травим сливками и сахарком, ибо оба любим «мягкий» кофе,

посуда моется и чистится, сухие листья сметаются прочь с подоконников, вот с таким

трепетом мы ожидаем с минуты на минуту герра Макса Брода – издателя и

душеприказчика.

– Ты живешь теперь у самой Горы, К.! – восклицает Макс в прихожей.

Монсьер И., вызвавшийся встречать Брода на автобусной остановке, поправляет его:

– Ее зовут А.Е., не называйте ее больше К., пожалуйста! – просит Дантес, - вы видите,

все по-настоящему. Мы отказались от всех этих глупых прозвищ, кличек и сказочных

имен. Поэтому я настоятельно прошу вас, господин издатель, называйте ее только «А.Е.»,

только нареченным истинно зовите ее!

Макс не удостаивает особым вниманием его просьбу, он проходит на кухню, и мы

втроем садимся за стол.

Дантес. Что вы будете, господин издатель? Чай или кофе?

К. Он будет чай, я-то знаю!

Макс Брод(с усмешкой). Она-то знает! Я буду чай.

К. На тебе пирог. Грушевый. Мы его пекли-пекли, и он слегка так пригорел снизу, но все

равно классный.

Макс Брод. Еще бы! Спасибо. Что пишется, К.?

К. Ни-че-го.

Макс Брод. Значит, ты счастливо живешь.

К. Самая счастливая на свете.