X-avia

в безупречном уравнении.

Так было однажды на посадке. Мы с Дантесом сидели по разным дверям в стойке, два

стража аварийных выходов. Я рассказала ему о твоих заморочках по поводу еды, мы оба

недоумевали, откуда они у тебя взялись, ведь ты всегда была очень худой. Я говорила о

том, что ты взращиваешь в себе лишь тонкие материи, стремишься к развитию души, а не

к потаканию телесным прихотям. На что И. ответил фразой, которую я тут же записала в

блокнот. Не только фразу. И безо всяких знаков препинания. В моих заметках это

выглядело так: «меньше веса больше духовность сказал и. за секунду до посадки». Так

оно и было. Под обсуждение эфемерного духа наш Боинг-737 коснулся земли с грохотом,

шумом, обрушив всю свою металлическую многотонную тяжесть на бетон полосы.

По идее это я первая на тебя обиделась за то, что все мои монологи ты слышала его

имя и скрывала от меня, что теперь он навсегда твой. А ты, в свою очередь, обозлилась на

нас с ним за то, что у нас было небо, а у тебя – только темень и невероятно черные сады, и

выкинула меня из окна, ты выбросила меня вниз, ты убила самое себя.

Я оказалась куда легче. Мне даже удалось немного спланировать и лечь ровным

осенним листом на скупой ранний снег, устлавший дырявым полотном парковку возле

отеля. Я уступила тебе, Кристабель, этот отель, и это небо, и эти авиалайнеры, и рельсы, и

шпалы, и железнодорожные гробы, и наших начальников, и наши пробки на слякотных

дорогах, сладкие вишни из Франции, и Франца, нашего любимого писателя, и

неизбывную тягу к высокому, и извечное земное притяжение, полуночные ампулы яда,

ягоды белладонны, механическую коробку переключения передач, и улыбку спящего Б., и

смех Дантеса, непонятно раздражающий, и надежду покорить до конца жизни самых

смелых амбиций неприступные скалы, и тот весенний дождь, о котором никто не знает,

потому что под ним надо гулять в одиночестве и думать о викторианской поэзии, и

прерафаэлитов, и модернистов, и метафизиков, и все остальные покосившиеся заборы

полудня истории – всё это я оставила тебе, Кристабель, и отныне тебе придется

справляться с этим всем самой.

Обнимаю тебя крепко-крепко. Твоя Клео.

* * *

[за два часа до этого]

…Я рылась в шкафу, в нашем доме в Черных Садах. Обнюхивала вещи Дантеса.

Искала, искала, и, наконец, нашла. Под его свитерами, джинсами, куртками, я нашла ее.

Форму бортпроводника «Schmerz und Angst». Значит, он летал. Он летал, пока я

вкалывала в цехе. Он – необразованный пролетарий – летал на самолетах! Обманывал

меня, будто тоже работает на конвейере… Он летал, он был стюардом. Пока я… На

заводе!...

Вторая мысль, захлестнувшая меня, была еще отвратительнее: все это время он летал с

Клео! Они были рядом каждый полет. Они расстались, но продолжали летать вместе, мой

Дантес и моя Клео! Пока я там, в каменоломне…

Не переодеваясь, как была, в синей робе, я выбежала на улицу, и, выкинув вперед руку,

пыталась поймать любую машину, я добежала до поворота на аэропорт, вдоль шоссе, по

деревне «Заборье», неслась я с выдернутым по ветру темно-синим рукавом, пока какой-то

сердобольный Hyundai Accent не остановился, и водитель не вызвался докинуть меня до

отеля.

Я вошла в здание отеля, я нашла их там.

Глава 22.

В лабиринте

«В своей бессовестной и жалкой низости,

Она, как пыль, сера, как прах земной.

И умираю я от этой близости,

От неразрывности ее со мной.

Она шершавая, она колючая,

Она холодная, она змея.

Меня изранила противно-жгучая

Ее коленчатая чешуя.

О, если б острое почуял жало я!

Неповоротлива, тупа, тиха.

Такая тяжкая, такая вялая,

И нет к ней доступа – она глуха.

Своими кольцами она, упорная,

Ко мне ласкается, меня душа.

И эта мертвая, и эта черная,

И эта страшная – моя душа!»

(З.Гиппиус, «Она»)

Вы сидели там, голубки-бортпроводники, Дантес и Клео, в отеле для авиаторов,

влюбленной парочкой клеили ладошки друг к другу, я вас видела там, в фойе. Уставшие

летчики и кабинные экипажи отдыхают после рейсов, некоторые пьют коньяк, некоторые

отрываются по-другому. Там был караоке-бар, конечно же. Когда я пришла туда, в своей

робе фасовщицы бортпитания, все приняли меня то ли за уборщицу, то ли еще за кого-то.

Я заказала песню Джеффа Кристи «Yellow River», и залезла на сцену. Я пела песенку,

вы мне хлопали. Клео улыбалась, глядя на меня, и ты, любовь, тоже улыбался. Ты не

помнил, что «Желтая река» Кристи играла из всех репродукторов, когда мы с тобой