X-avia

сопротивляется, а лишь резиной растягивается по любым точкам зрения; с каких пор

сочетание каменной непреклонности и гуттаперчевой податливости, на первый взгляд,

должно приносить хорошие результаты? Я обвиняю Дантеса в отсутствии силы воли. И

тут же смотрю на свое отражение в зеркале: Бог мой, а вот – само воплощение силы воли!

Скала! Я могу даже перебинтовать себе ногу сама! Могу есть рис второго сорта и жить в

холодном доме на окраине на своим трудом заработанные деньги! "Ubermensch32! Я жду

Дантеса после каждого полета дома, но, стоит его увидеть в коридоре, как тут же хочется

сбежать куда подальше через окно, чтобы даже не здороваться, чтобы даже не

соприкасаться.

Я смотрю в окно, когда он уходит в рейс, мы машем друг другу сладкими ладошками, я

провожаю его у кухонного окна в небеса. И я вываливаю коробку книг на пол,

расчерченный в классики стихов Гёте, я достаю книги, и строю из книг стену, кирпичной

кладкой замуровывая книгами это ненавистное окно в кухне. Из него всегда дуло в спину.

В него я махала на прощание Монсьеру Бортпроводнику. Кирпичи весело улыбаются мне

книжными корешками – окно полностью заставлено моими защитниками, мы построили

оборону.

И, забравшись на стол, я открываю томик святого Элиаса Канетти, призыв профессора

Кина, обращение его к своим книгам, агитирующее начать войну супротив главной

злодейки – экономки Терезы, мещанки, разумеется. Я читаю громко и с выражением:

– «Не переоценивай силу врага, народ мой! Ты раздавишь его своими литерами, пусть

твои строки будут дубинами, которые обрушат свои удары на его голову, твои буквы –

свинцовыми гирями, которые повиснут у него на ногах, твои переплеты – латами,

которые защитят тебя от него! Тысяча хитростей есть у тебя, чтобы его заманить,

тысяча сетей, чтобы его опутать, тысяча молний, чтобы его размозжить, - все это

есть у тебя, мой народ, сила, величие, мудрость тысячелетий!»33.

В один из последующих волшебных дней просматриваю расписание полетов, перенося

ближайшие рейсы в свой ежедневник, задумчиво крутя в руке свой бэйджик «Kleo», и тут

громом среди уже не совсем ясного неба, опасным семенем-зерном зарождается новая

тяжелая мысль: «Надо увольняться». Я закидываю эту мысль куда подальше, не ведая, что

расстояние не влияет на глубину попадания.

Мы получаем зарплату и начинается лихорадка. Впервые идем в ресторан, покупаем

друг другу черные жилетки, покупаем еще кучу всякого барахла, дабы показать самим

себе, как мы счастливы вместе. Мы засыпаем в разное время и работаем в разное время, и

я по-прежнему читаю «Цветы зла» Бодлера, а Дантес, как и всегда, читает «Криминал»,

свертком ухлопнутый в карман куртки, я хочу поехать в Большой Город, в

Кафедральному Собору, к реке, а он хочет смотреть телевизор, просто потому что это –

телевизор, отдых и спокойствие. И мы по очереди ставим в плэйлист свои любимые

32 Нем. «Сверхчеловек»

33 Э.Канетти «Ослепление».

песни, у нас больше нет общих любимых песен, приходится делить звук из колонок на

свой и чужой; мы не смотрим друг другу в глаза, но вдруг непонятно с чего начинаем

синхронно улыбаться всем общим знакомым и резко браться за руки, дабы нас не уличили

в латентной трещине. Трещине, раскалывающей эпохи, разделяющей лейкоциты,

отделяющей первую и третью группы крови, положительный и отрицательный резус-

факторы, кажущуюся сходность темноволосья и худобы, каждого – со своими причинами:

голодным детством или анорексичным поведением во имя искусства ради искусства. Мы

плачем, стоит кому-то пошуметь вешалками в покосившемся платяном шкафу, на оба

голоса неоднократно разложенная реплика: «Лучше я уйду. Невыносимо будет смотреть,

как ты уходишь».

И мы плачем, и обнимаемся, за спинами перестукиваются вешалки в покосившемся

платяном шкафу, и мы курим, мы пьем чай, мы работаем, мы летаем, мы ходим в магазин,

мы сидим на диване и едим бисквитный торт, пока я чуть ли не сливаюсь с книгами, а

Дантес смотрит телевизор.

Еще пока одним местоимением мы оба боимся читать вслух отходную молитву,

произнести вслух – значит, принять на себя ответственность, а мы, это ведь мы, самые

умные и красивые, мы не могли так ошибиться, поэтому никто и не осмеливается

прочесть отходную молитву, вместо этого мы едим бисквитный торт и готовимся ко сну,

сохраняя хорошую мину при плохой игре, мы продолжаем идти в ногу, одним

размеренным шагом, мы идем нога в ногу за гробом, смотря на гроб вдвоем, но не

переглядываясь друг с другом, мы идем с Дантесом рядом и вместе, начиная и замыкая

скромную траурную процессию, мы снова хороним, жаль, не скопили денег на более

пышные похороны, на грандиозные похороны нашей «первой и последней великой

любви».

* * *

«ПРИЗНАКИ ПАССАЖИРА ЭЛЕКТРИЧКИ: разоблачение Пассажира.

О вечно провожающие до двери! Грусть и тоска в ваших томных глазах! Мы-то ничего,

мы будем опаздывать слегка или намного, мы промокли до нитки под осенними злыми

ливнями, а тут вы еще исхлещете наши опоздавшие до поцелуев щеки шипастыми

ядовитыми словами. Мы так долго ждем электричку, мы всего-то хотели на пару часов

съездить навестить ребенка, мы-то ничего, мы ждали на долбанном перроне ту чертову