Языки современной поэзии

В этом ряду есть только одно существительное: Грани.Не является ли такая дискриминация существительных реакцией на немецкое имя Генрих:в немецкой орфографии с большой буквы пишутся все существительные. Впрочем, в других стихах книги эта закономерность не наблюдается.

Можно сказать, что расположение слов, написанных со строчных и заглавных букв, — это еще один из способов создавать текст внутри текста — подобно другим способам графического выделения (цветом, шрифтом), с которыми экспериментировал Генрих Сапгир. Автокомментарий Сапгира таков:

Слово или группа слов с одним главным ударением, записанные с прописной буквы и отделенные от других тремя интервалами, на слух — малой цезурой, воспринимались значительнее, чем просто слово в ряду, в то же время являясь элементом ритма, организующего стихотворение <…> Я решил, что возможно в таких случаях записывать стихи и нормальными четверостишиями и строфами. Вот так: от двух до четырех слов в стихотворной строке — каждое слово с большой буквы и отделено тремя интервалами от других. Сохраняется вид книжной страницы, и как произносится стих, так и читается. При этом слово приближается к Слову, то есть к символу.

И вот оно — проступает. Не развязная ямбическая болтовня неоклассицизма, не театрально-ходульная речь футуризма, а вдумчивое неторопливое произнесение. Ни одно слово не проскользнет в спешке и не останется незамеченным. Каждое лишнее сразу заметно.

(Сапгир, 1998: 312)

В стихотворении «Хрустальная пробка», где орфография меняет синтаксические структуры, предоставляя разные возможности чтения, слово в его интонационных воплощениях поворачивается разными гранями, становясь вербальным выражением дробящегося автопортрета, который и является содержанием текста.

Конечно, здесь значима игра грамматическим числом: Генрихи; Я Им смешон; Мы — сон А не клоун И совсем не родня.Все это говорит о том, что персонаж стихотворения находится и в реальности, и в преломляющем, умножающем зазеркалье. Он говорит голосами субъектов «Я», «Они», «Мы».

Количество отражений тоже меняется: Вот повернулись Разом Все двадцать; У всех сорока Сложилось И вышло.

Числовая неопределенность, а точнее, вариативность, воплощается и в потенциальной полисемии слов: сложилось —‘образовалась сумма’ и ‘получилось, осуществилось’; вышло —‘то же, что сложилось’ — ‘осуществилось’ и ‘ушло, покинуло’; завершен —‘закончен’ и ‘совершенен’; задвину —‘уберу’ и ‘выпью водки’.

Последняя строка Но что они празднуют Вместо меня?содержит, если не считать начала строки, только одну заглавную букву: в предлоге Вместо.Это может быть очень значимо: неважны персонажи, будь то «я», «они» или «мы», важна сама идея замещения, заполнения пустоты. О слове празднуюттоже стоит задуматься.

В других стихах, например, «Волк в универсаме», слово праздникобозначает, в соответствии с его первичным, этимологическим значением, пустоту: В холодильнике — праздник — выходной — никого.Так что, возможно, и слово празднуютупотреблено в двух значениях. Генрихив граненом зеркале и веселятся, и отсутствуют — когда единственный живой Генрихв этом зеркале не отражается. Празднуют вместо него в смысле ‘торжествуют’ в этом случае Генрихиразмноженные, тиражированные, отраженные в стихах, как в хрустальном преломлении. Если такое прочтение верно, то стихотворение «Хрустальная пробка» — один из вариантов «нерукотворных памятников», воздвигаемых поэтами.

Конечно, в содержание стихотворения входит и тема водки как вдохновляющей силы: Я стольким приятным Обязан графину / Но в шкаф Этот штоф Захочу и задвину.Таким образом, хрустальная пробка предстает в стихотворении дробящим зеркалом Диониса [104] .

Мотив дробления как умножения сущностей воплощается и в синтаксической вариативности: в экспериментах с изменением порядка слов. Во многих текстах слова исходного предложения перераспределяются в следующих предложениях, создавая множество высказываний из одного и того же лексического набора. Это наблюдается, например, в стихотворении «Сержант» из книги «Лубок»:

104

Древнегреческий миф повествует о том, как титаны заманили Диониса-младенца с помощью зеркала и растерзали его на части. Этот сюжет получил различные толкования в частности, стал символом растворения бога в мире и сохранения внутреннего единства в бесконечном многообразии воплощений-отражений (см.: Лосев, 1957: 172).

СЕРЖАНТ сержант схватил автомат Калашникова упер в синий живот и с наслаждением стал стрелять в толпу толпа уперла автомат схватила Калашникова — сержанта и стала стрелять с наслаждением в синий живот Калашников-автомат с наслаждением стал стрелять в толпу… в сержанта… в живот… в синие в Калашникове толпа с наслаждением стала стрелять в синий автомат что стоял на углу синее схватило толпу и стало стрелять как автомат наслаждение стало стрелять [105]

105

Сапгир, 2008: 403.

В этом стихотворении есть четкий сюжет: каждое переструктурирование фразы приводит к перемене субъекта действия: стреляет сначала человек, потом предмет, потом пространство, потом эмоция. Каждый субъект действия, становясь агрессором, затем превращается в жертву. Смысл этого текста можно понять как сообщение о тотальном и безудержном распространении зла, приобретающего автономность. Слова первой строки, нарушая исходный порядок, хаотично перемещаются, самоорганизуются, образуя в этом хаосе все более угрожающий смысл, и не исключено, что такое дробление исходного предложения оказывается метафорическим подобием ядерной реакции.

Структура стихотворения изобразительна: наведение порядка сержантом милиции (на это указывает упоминание синего мундира) оборачивается беспорядочностью автоматных выстрелов, паникой толпы, искажением свойств предметов и пространства. Всё это воспроизводится и внешне беспорядочной переменой значений у полисемантичных слов: автомат-оружие превращается в телефонный автомат, глагол из сочетания упер в синий животстановится другим глаголом в сочетании толпа уперла автомат.Слово Калашниковпредстает то общеязыковым разговорным метонимическим обозначением разновидности оружия, то фамилией изобретателя, то номинацией сержанта, стреляющего из этого оружия, то обозначением самого пространства, наполненного стрельбой ( В Калашникове толпа с наслаждением стала стрелять).Прилагательное синий,сначала обозначающее цвет формы сержанта, затем превращается в существительное синее.Это обобщение, выраженное субстантивацией прилагательного, с одной стороны, изображает пространство как тотально милицейское и агрессивное, а с другой стороны, как пространство мертвецов. Возможно, независимо от намерений Сапгира, в смысл текста включается и память слова: в древнерусском языке слово синийобозначало блестяще-черный цвет, а словом синецназывали дьявола (Суровцева, 1964, 90–95) [106] .

106

Ср. также имя сказочного злодея Синяя борода.

Такой способ создания текстов имеет давнюю традицию: в XVII веке его применяли немецкий поэт Георг-Филипп Харсдоффер, русско-украинский поэт Иван Величковский, в XX веке Ж. Лескюр (на французском языке), Г. Мэттьюз (на английском языке) (Бонч-Осмоловская, 2008: 142–150).

Михаил Эпштейн предложил термин анафразадля обозначения фигуры речи, основанной на перестановках слов в предложении — с возможными вариациями грамматических форм и словообразовательной структуры [107] :

107

Впервые этот термин публично прозвучал в докладе М. Эпштейна «Анафраза: языковой феномен и литературный прием» на Международной научной конференции «Художественный текст как динамическая система» (Москва, Ин-т русского языка им. В. В. Виноградова РАН, 19–22 мая 2005 года). Статья Эпштейна (Эпштейн, 2006: 473) начинается именно с этого стихотворения, которое было вместе с другими стихами Сапгира прислано М. Эпштейну мною в процессе обсуждения начального варианта статьи, о чем в примечаниях к статье имеется соответствующая ссылка.

Анафраза <…> — фраза или любой отрезок текста, образованные перестановкой слов из другой фразы или текста, при соответствующем изменении их лексико-морфологических признаков и синтаксических связей.

(Эпштейн, 2006: 473–474)

Задолго до этого доклада Генрих Сапгир осуществил поэтический эксперимент с текстами, которые создавались именно по принципу анафразы и полифраза (по терминологии Эпштейна, полифраз — «совокупность всех анафраз от данного набора лексем»).