Языки современной поэзии

Если ж у волка слюни — это бешенство, хорошо, не убегай, лучше поди на встречуи дай кусить, тебе лучше б взбеситься и не жалеть телег, чем виться вокруг, обнюхивая дым и доносить народу — Он жив, жив, жив! («Не жди» / «Двери закрываются» [136] )

Превращение морфемы в слово при таком расчленении сопровождается изменением значения знаменательного слова: так, существительное в сочетании с предлогом на встречуозначает совсем не то, что наречие навстречу, особенно когда говорится о встрече с волком.

136

Соснора, 2006: 824.

Раздельное написание двухкорневого числительного, а следовательно, и неслитное произношение его частей, выполняет изобразительную функцию:

Я семь светильников гашу, за абажуром абажур. Явыключил семь сотсвечей. Погасло семь светил. Сегодня в комнате моей я произвел учет огней. Я лампочки пересчитал. Их оказалось семь. («Два сентября и один февраль» / «Поэмы и ритмические рассказы» [137] )

137

Там же: 302.

Архаизирующая орфографическая аномалия изображает здесь отдельность каждой лампы в 100 ватт. Само слово свечапри обозначении мощности лампы уже почти вышло из употребления, и автор активизирует прямой смысл этого слова, не устраняя и его переносного, разговорного, но уже устаревшего значения.

В текстах Сосноры чрезвычайно активна древняя грамматика. Грамматическая этимологизация обнаруживается в таком контексте с элементами других славянских языков:

До свиданья Русь моя во мне! До свiтання промiння во мгле! Отзвенел подойник по делам, — поделом!.. Пойдемте по домам. («Як mu мiг дочекатись, чи справдиться слово твое…» / «Верховный час» [138] )

138

Соснора, 2006: 643.

Встречаются стихи, в которых перестают различаться прилагательные и существительные, напоминая о древнем состоянии языка, когда этого различия еще не было:

Вот мы вдвоем с тобой, Муза, мы — вдовы. Вдовынаш хлеб, любовь, бытие, — бьют склянки! В дождик муз ык, вин, пуль, слов славы мы босиком! — вот! — вам! — бег к Богу. («Муза моя — дочь Мидаса…» / «Тридцать семь» [139] )

139

Там же: 570.

Слово вдовыможно читать в обоих случаях и как существительное, и как прилагательное. Тире во второй строке не препятствует восприятию слова как прилагательного, потому что этот знак между подлежащим и сказуемым — обычное явление в поэзии XX века, особенно у Цветаевой, влияние которой на Соснору весьма значительно. В третьей строке, при чтении слова вдовыкак существительного, игнорируются различия в грамматическом роде слов хлеб, любовь, бытие,и это неразличение совпадает с установившимся в русском языке неразличением рода прилагательных во множественном числе.

Обратим внимание на то, что конструкции, воссоздающие условия для одновременного обозначения предмета и признака и для нейтрализации грамматического рода, помещаются в контекст со словами бег к Богу [140] . То есть на сюжетном уровне речь идет о приближении к смерти как о возвращении к исходному состоянию, к творящему началу. В поэзии Сосноры всегда актуально такое сближение образов смерти и творчества:

…процесс умирания лирического «Я» одновременно является и процессом возникновения-создания Слова <…> Творчество здесь воспринимается как смерть на время — и творение в это время текста.

(Желнина, 1996: 147–148)

140

Возможно, слова бег к Богу— отклик на строки Маяковского из стихотворения «Наш марш»: Наш бог бег. / Сердце наш барабан.

В стихотворении «Колыбельная» из книги «Верховный час» рифмованное сочетание тихо-лихообъединяет части речи, разные для современного языкового сознания, делая их грамматически подобными древнему синкретическому имени:

Тихо-лихо.Да шесть бьют на башне часов. Хлад и ландыш в душе. Дверь у тварь на засов [141] .

В современном русском языке слово тихоможет быть наречием, прилагательным или безличным предикативом, но не существительным, а слово лихо,сохраняя средний род, — существительным, наречием, с большой натяжкой прилагательным (например, *ваше поведение слишком лихо).Употребление этого слова как прилагательного в женском роде представляет собой фразеологизированный реликт: лиха беда начало.Безличным предикативом слово лихов современном языке не бывает: невозможно правильное высказывание типа *здесь весело и лихо.Разная судьба слов, грамматически единых в прошлом, побуждает видеть в их объединении сумму грамматических признаков, распространяемых на каждый из элементов парного сочетания.

141

Соснора, 2006: 646.

В этом же контексте имеется форма родительного падежа у тварьс нулевым окончанием: Дверь у тварь на засов.

В древнерусском склонении на *i (краткое) (слова ночь, сольи т. п. современное 3-е склонение) форма родительного падежа множественного числа не имела нулевого окончания, однако в истории языка происходило активное взаимодействие разных типов склонений, и в данном случае псевдоархаизм указывает на одну из возможностей грамматической эволюции.

В стихах Сосноры встречается и двойственное число:

И вывели слона. В столбах и в силе. Из пасти бас из хобота из кобра! И бивня была два— как двойня смерти… в окружности на двадцать пять в шагах. («Дидактическая поэма» / «Верховный час» [142] )

Исторически точная форма двойственного числа появляется здесь в результате инверсии (ср. прямой порядок слов: *было два бивня) и отражения аканья. Если формы бивняи быламыслятся как двойственное число, то инверсия современной синтаксической конструкции предстает прямым порядком следования сказуемого за подлежащим. При таком порядке слов с реставрацией двойственного числа логическое подлежащее приводится в соответствие с синтаксическим. Примечательно, что при издании текстов редакторы и корректоры далеко не всегда внимательны к смыслу авторских отступлений от современной нормы. Текст, помещенный здесь, цитируется по американскому изданию (Соснора, 1987: 65), а в книгах, опубликованных в России, напечатано: И бивня было два(Соснора, 1998: 182; Соснора, 2006: 682). Очевидно, авторское воспроизведение древней формы было принято корректорами за ошибку.

142

Соснора, 1987: 65.

Здесь же имеется и синтаксический архаизм: Из пасти бас из хобота из кобра! — грамматически одинаковое употребление слов на месте современного сравнения *из хобота, похожего на кобру.

Издательская неточность наблюдается и в контексте со словом пустынииз той же «Дидактической поэмы». В американском издании находим:

Существеннее миф о волосах Самсона… Здесь же: кто есть кто? — Амнон? Фамарь? Восстание? Иоав? — Никто — никто… Есть «столб Авессалома», поставленный в пустыне так, как есть, до библь-страстей… Уж если есть пустыни, то почему бы в нейне быть столбу? [143]

143

Соснора, 1987: 66.

А в сборниках (Соснора, 1998: 182; Соснора, 2006: 682) напечатано пустыня.Но в стихии архаического языка именно пустыни —правильная древняя форма единственного числа того утраченного склонения на *i (долгое), к которому принадлежали слова, заканчивающиеся на – ынив единственном числе: пустыни, рабыни, государыни, простыни.Реликтовая форма этого склонения сохранилась в польском слове пани.