Югана

Во второй половине дня уедет Югана с тремя братьями в верховье Березовой Речки, к таежному островку, который называется Юр-Хисаль, Добрый Камень. Зачем нужно ехать именно туда? Об этом пока не говорит эвенкийка братьям.

Карыш и Ургек подвели лодку бортом к берегу – выгрузили канистры с бензином, другие вещи. А потом Югана попросила положить в багажник лодки три лопаты, пилу и топор.

– Маленько землю копать будем… – неопределенно сказала эвенкийка Ургеку, когда тот спросил, зачем лопаты понадобились.

А Даша в это время стелила в палатке у березы материнства двуспальный мешок с чистыми льняными вкладышами.

Когда Югана осталась у Кедра-Бога одна, то встала на колени у подножия богатыря урманов, и вид у нее был такой, как будто только что грянул гром небывалой силы и подкосились у женщины ноги. Старая эвенкийка ничего не видела и не слышала, она как будто замерла в тревожном ожидании. И вот, после короткого оцепенения, Югана, обращаясь к Кедру-Богу, сказала:

– Вождь племени Андрей Шаманов должен брать в жены невесту из русского рода. Желание русской девушки из племени Перуна одно: она хочет справлять свадебный обряд по закону Руси. Ты не обижайся, Кедр-Бог, на вождя Шамана. Ему нельзя быть второй раз на свадебном костре у тебя. Ты должен помнить тот день, когда венчал Шамана и Лену-доктора. Кто-то из злых духов видел счастье Шамана и Лены-доктора и украл у них удачу в жизни. Прощай, Кедр-Бог! Югана просит тебя дать счастье вождю Орлану и Даше – от них возродится племя Кедра.

После просьб, обращенных к духу кедра, эвенкийка набила трубку табаком, закурила. Села Югана в развил меж кореньев, как в седло, вытянула ноги, прислонилась спиной к комлевому прожилу кедра. Она курила трубку, отдыхала. Тяжелый нынче выпал день: нужно было разговаривать Югане с богами древних урманов и нужно было их о многом просить.

Глава двадцать четвертая

1

Лодка от разгона выскользнула чуть не на половину по береговому наилку и уткнулась носом в рыхлый суглинок приплеска.

– Лихо причалился! Так вот где пасека парусного цыгана! – сказал сам себе Григорий Тарханов и, достав из багажника брезентовый чехол, накрыл подвесной мотор.

Перекинув легкий рюкзак через плечо и опираясь на весло, следователь направился по береговой тропинке, идущей наискосок по яру, к приземистой, покосившейся избе. «Из трубы дымок клубится – хозяин дома», – подумал Григорий.

Старый парусный цыган вышел за ворота, хитровато щурясь, посматривал на следователя и молчал.

– Не ждал гостя, Федор Романович…

– Сон привиделся мне нынче – собака ластилась. К гостю, значит. – Парусный цыган пожал руку Григорию и, кивнув головой на дверь, пригласил заходить в дом.

После обеденного застолья, карасевой ухи и чаепития Григорий сидел на скамейке у окна, курил сигарету и рассказывал Федору Романовичу, какие находки были подняты на городище Вач-Вас.

– Слиток меди – зачем он попал?

– Медь золотая, Гриша. Добрые умельцы в старину были, сами деньги делали, золотую и медную монету чеканили.

– Расскажи, Федор Романович, как это делалось, какая технология у фальшивомонетчиков была? – попросил следователь и тут же мысленно упрекнул себя, что рано перешел на деловой разговор.

– Ни к чему все это теперь…

– А пасека-то у тебя, Федор Романович, в райском уголке раскинулась! У реки – и подкова кедрового леса от ветра холодного заслоняет. Рядом – луга заливные, море цветов.

– Я, Гриша, эту пасеку купил с большим прицелом. Нет, не для меда. Цыгану с пчелами грустно жить.

– Почему же грустно?

– Да как тебе сказать, натура наша цыганская не может долго на одном месте сидеть. В крови тоска по крыльям. Песня есть такая:

Цыган родился перелетной птицей. Русалку он речную в жены взял…

– Красивая песня, – сказал задумчиво Григорий, когда прослушал песенное сказание о кочевой тропе парусных цыган.

– Федор Романович, помнишь, у нас был разговор про Мишу Беркуля. Можешь еще что-нибудь про эту историю рассказать?

– Понимаю тебя, Гриша. Но тут, соколик мой, Пяткоступ не имеет родственного отношения к Мише Беркулю и вообще к старообрядческому роду. Этот человек случайно заразился золотой лихорадкой. Бывало – кому хоть раз подвернулся золотой «фарт» – останется на всю жизнь с «золотым бредом».

– Понимаю, – тихо сказал Григорий Тарханов. – Зачем же тебе тогда, Федор Романович, пасека без меда?

– Ежели вреда мне чинить не будешь, скажу.

– Обещаю, дедушка, наши разговоры держать в тайне!

– Верю, Гриша. В твоих жилах кровь мудрого Тархана, Волшебного Кузнеца… В молодости долго искал я клад Миши Беркуля. Где-то, во владениях Тунгиров, запрятано золотишко, отобранное у иртышских бугровщиков.

– Скажи, Федор Романович, что искали бугровщики на осушенном озере, в районе городища Вач-Вас? Не Пяткоступа ли это работа?

– Нет, Гриша. Пяткоступ бродит в одиночку, в своем околотке. А вот говорила Югана про Сед-Сина, Черного Глаза. Этот, пожалуй, более общительный, мог себе банду бугровщиков сколотить.

– Если Пяткоступ убил повариху с буровой, то где это могло произойти? След убийцы, его жертва – где все это?

– Подумать надо, соколик ты мой, все по полочкам разложить. Я ведь не наобум ездил в район скита Экыльчакский Юрт. Пяткоступ, судя по его повадкам, жертву должен захоронить.

– Как захоронить? Поясни, Федор Романович…

– Потерялась повариха с буровой. Куда она могла уйти? Вот теперь, Гриша, доставай карту из своей сумки, думать будем.

– Ну вот точка, где была буровая. Отсюда исчезла повариха.

– Верно, так все оно. По болоту топкому женщина не пойдет, по небу не полетит. Одна у нее дорога со своим дружком была – по материковой гриве. А идти они должны были сухопутьем до Юрта Тамбаева, потом угнездились в заброшенном ските около Мирного озера.

– Вот теперь-то я понимаю… – обрадованно сказал Григорий.

– Рано ты понял, Гриша, подумать еще маленько надо. От Мирного озера идет речушка Пильга. Там есть Муч, поворот высокоярый, на месте которого было древнее кладбище, там же старообрядцы хоронили своих сородичей из скита. Вот теперь, соколик мой, надо лететь или ехать и все кладбище ощупать.