За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье

Узнав, в чем дело, мы с Николаем расхохотались, а Васька повалился на землю и минут пять стонал от неудержимого смеха.

Один Шали серьезно отнесся к случившемуся. Бросив беглый взгляд на Марка, Шали отобрал у него овечью шкуру (в нее мы завертывали хрупкие вещи), отошел в сторону и в полчаса сшил зоологу брюки, вроде тех, в которых ходят на курорте «стильные» девушки с прической «конский хвост». Брючки едва покрывали хрящеватые колени зоолога, рельефно обтягивали стан. Кривоватые, заросшие буйным глянцевитым волосом нижние конечности Марка, выглядывающие из импровизированных шортов, выглядели дико и смешно.

— Экзотика! — ржал Васька. — Эй ты, Робинзон Крузо, подбери пузо!

Марк скрипел зубами, Шали утешал его как мог:

— Ничего, Научный, не грусти. Брюки — первый сорт. Аллах — свидетель!

Наконец мы двинулись в путь. То ли Марку надоели постоянные наши просьбы, то ли на него повлияло слишком тесное общение с любезными его душе термитами — неизвестно, только мы уже третий день быстрым маршем продвигаемся к спасительной зелени долины. Пустыня остается позади, пески отступают.

Появились зеленые островки, кустарники, на горизонте далеко-далеко чернела узкая полоска непроходимых лесов — тугаев. Вода близко, и мысль о прозрачных прохладных волнах гонит нас вперед.

Но сколько можно пройти пешком по раскаленной степи с двухпудовым грузом за ноющими плечами?! И мы снова останавливаемся в небольшом туркменском кишлаке. Он невелик — всего несколько юрт. Скотоводы радушно принимают нас.

Спускается вечер, девушки-подростки пригоняют стадо коз. Тихо мемекают козлята, блеют козы, покачивая тугим выменем, слышен перестук маленьких копытцев. Девчонки посматривают в нашу сторону, перешептываются, поправляют десятки тоненьких, туго заплетенных косичек. Мелодично позванивают браслеты на смуглых руках.

Николай уже достал свой походный альбом и поспешно делает наброски, стараясь запечатлеть юных туркменок, которые, заметив, что сделались объектом пристального наблюдения художника, оживленно переговариваются, смеются, улыбаются нам, явно этим польщенные.

Спать в юртах не хотелось — после стольких ночей, проведенных под открытым небом, юрта кажется тесной и душной. Привычка. Еле уговорили хозяев отпустить нас — туркмены недовольно разводят руками, недоуменно качают головами. Как? Гостя положить спать на улице? Вы и в Москве так делаете?

После долгих уговоров хозяева скрепя сердце согласились оставить гостей в покое, с непременным условием, чтобы каждый из нас лег подле юрты.

Ночь прошла спокойно. Весь следующий день мы провели в степи. Вернулись усталые и после обеда завалились спать. Проснулись, только когда солнце стало садиться.

— Шали! — позвал Марк. — Шали! Где ты?

— Шали! — тотчас подхватил Васька хрипловатым спросонья голосом. — Ты, Шали, давай не шали, вылезай, зачем спрятался?

Мы долго звали проводника, но он куда-то запропастился. Хозяева не понимали нас и недоуменно улыбались. Наконец одна девушка, сообразив, в чем дело, потянула Ваську за рукав к глинобитному сараю и показала на плоскую крышу.

— Там спит? — изумился Васька. — Ай да Шали, видать, поспать мастер. Ну, сейчас я его подниму. По тревоге, как в армии. Шали, по-одъ-ем!

Васька схватил комок глины и метнул на крышу сарая. Потом еще и еще. Бомбардировка продолжалась с минуту, но Шали не откликался.

— Вот это сон! Богатырский… Ничего, я его сейчас подниму. — Васька схватил узкогорлый кувшин с водой, поднялся по приставной лесенке на крышу, как вдруг, выронив кувшин, стремительно спрыгнул вниз. — Там… Там…

Треск разбившейся посуды всполошил туркмен. Они повыскакивали из юрт, окружили Ваську, зашумели. Воспользовавшись возникшей суматохой, я поднялся по шатающейся лесенке и оцепенел: Шали лежал на спине. Его расширенные глаза смотрели на меня в упор, в них копился страх, дрожали слезы, вызванные длительным напряжением. На голой груди проводника мирно грелась на утреннем солнышке огромная мохнатая фаланга! Несчастный Шали боялся шевельнуться и молча смотрел на меня, умоляя о помощи.

Осторожно, стараясь не шуметь, чтобы не спугнуть фалангу, я спустился вниз. Пока я соображал, как прогнать фалангу, чтобы она не укусила Шали, Васька пришел в себя, схватил гусиное крыло, которым подметали мусор, взлетел по лесенке — и не успели мы крикнуть, как он крылом смахнул фалангу едва мне не на голову.

Фалангу тут же прикончили. Николай с омерзением положил на труп пылающую головню, а Шали, бледный, мокрый от пота, кое-как сполз с крыши и бессильно повалился на землю — сказалось нервное напряжение.

Добрый глоток коньяку из медицинский фляжки Марка привел проводника в чувство. Шали рассказал, что проснулся, почувствовав на груди покалывание, и увидел фалангу. Некоторое время страшное существо шевелилось, разгуливая по замершему от страха человеку, выбирало подходящее местечко, а выбрав, заснуло прямо на сердце.

— Сердце у меня колотилось, как бараний хвост. Я боялся, что она услышит стук сердца и вопьется. Несколько часов как мертвый лежал, даже спину судорогой свело, но не шелохнулся. Аллах — свидетель!

Мы боялись, что неприятное происшествие выбьет проводника из колеи — не каждый способен перенести подобное потрясение, но Шали после еще двух-трех глотков «медицинского» напитка стал веселее прежнего и даже подмигнул Марку:

— А ты, Научный, продержишь фалангу на сердце столько времени? А?

— Шали, ты наивный человек. Руководитель нашей группы уже четыре года около себя терпит такую фалангу, что твоей не чета. И…

— Ладно, ладно, Вася. Убедительно прошу тебя на эту тему не распространяться, — рассердился Марк, совершенно не выносивший шуточек друзей относительно осложнений в своей семье. У нашего зоолога не сложились, мягко говоря, отношения с тещей.

Оторопевший Шали недоуменно умолк, размышляя над прозрачным Васькиным намеком весь день, но ни к какому выводу так и не пришел. Спрашивать же Научного постеснялся…

А мы снова в пути. Шали уже оправился от пережитых треволнений и подтрунивает над Васькой, которому сегодня предстоит дежурить на кухне. Василий кашеварить не любит и посему не на шутку расстроен.

Идти легко, несмотря на сорокаградусную жару. Пустыня с раскаленными добела, пышущими зноем песками осталась позади. Чахлые обломанные кустики на солонцах, косматую, седую полынь и подвижные комки перекати-поля сменила буйная зелень. Травянистые холмы покрыты желтыми, синими, белыми цветами.

Шали радостно приплясывает, кричит, что впереди река. Набежавший ветерок приносит запах воды — самого ценного сокровища пустыни.

Весело перекликаемся, ускоряем шаг. Марк ворчит, что при такой скорости он не может наблюдать за «окружающей средой». Васька не выдерживает, догоняет Шали, и оба скрываются в густейших тугаях. Тихо. В лесу перекликаются птицы. И вдруг — крик:

— Бей! Бей!

Выстрел… Другой… Треск сучьев и топот. Мгновение — и мы мчимся через заросли с такой скоростью, какую позволяет развить тяжелая кладь.