Заброшенный в природу

Нет, нет, доктор просто отпустил его, потому что его жена должна была рожать. Доктор Монардес собирался лично принимать роды, и именно туда мы сейчас направлялись — в бедный квартал Триану, где жил Хесус, чтобы узнать, как чувствует себя роженица.

— Какое отвратительное место! — закашлялся доктор и сморщил нос. — Испарения дурманят голову и раздражают легкие.

Лично меня эти запахи не раздражали. Мне пахло апельсинами, жареным мясом, речной тиной и табаком. Легкие вообще ничего не раздражало. Голова работала хорошо, ум как никогда был ясным, бодрым, сосредоточенным и, я бы сказал, проницательным.

Мне удивительно не хватало животных. Разумеется, я бы к ним не вернулся. Хотя, может, и не животных. Просто мне чего-то не хватало, но я не знаю чего, как говорит Пелетье. А точнее, эти слова принадлежат не Пелетье, а Земле, когда она сталкивается с Медузой и теряет Луну. «Чего-то мне не хватает, но я не знаю, чего». Именно тогда Марс отвернулся от Земли и стал удаляться, пока не отошел от нее далеко-далеко, туда, где он сейчас…

14. СРЕДСТВО ОТ ЗУБНОЙ БОЛИ

Urbi et Orbi, L’Amour des amours. Жена Хесуса родила двойню. Не в тот день, когда мы к ним ходили, а через два дня и до прихода доктора. Так что роды принимала старая бабка-повитуха. «Она так плохо видит, — сказал Хесус, — что я вообще удивляюсь, как она не пропустила одного из близнецов». Хесус чувствует себя гордым. Но вместе с тем, он был обеспокоен. И абсолютно ясно — почему. До сегодняшнего дня ему и без того приходилось постоянно думать, как прокормить четверых. А вот почему его распирала гордость, следует пояснить. У него нет знакомых, у которых были бы близнецы, я знаю одного, доктор же после долгих раздумий вспомнил двоих. Так что и вправду это было большой редкостью.

Хесус хотел назвать мальчиков Педро и Пабло, в честь святых. Но у него уже был сын по имени Пабло. Местный священник предложил крестить малыша двойным именем Пабло-Иеро. Но тут воспротивилась жена Хесуса и категорически отказалась назвать так новорожденного. «В другой раз я бы ее поколотил, и это бы сразу решило проблему, — сказал Хесус. — Но сейчас неподходящий момент». Весть о близнецах разнеслась повсюду, о нем узнал севильский архиепископ кардинал Родриго де Кастро, который хотел лично окрестить мальчиков в связи с освящением новой церкви в квартале Санта-Крус. Он предложил назвать ребенка Пабло-Младший, но мать снова отказалась. Она вообще не хотела называть ребенка именем Пабло, как звали старшего сына. Наконец решили назвать его Родриго, по имени кардинала. Но поскольку имя Родриго как-то не вязалось с именем Педро, другого близнеца назвали в честь племянника кардинала Альваро. В конечном итоге у Хесуса появились Родриго и Альваро.

Между тем доктора срочно вызвали в тюрьму, чтобы он осмотрел Сервантеса. Власти решили выпустить его на свободу, и тюремное начальство хотело, чтобы Сервантес был здоров и впоследствии не стал бы на них жаловаться. Так иногда поступали, если считали кого-то важной персоной и опасались, что у властей могут возникнуть проблемы. А Сервантес мог бы здорово прокатить любого в какой-нибудь пьесе, к тому же он был королевским служащим. В тюрьме имелся свой доктор по имени Эрнандо Алеман. Свою работу он выполнял спустя рукава, и, если севильский заключенный надеялся, что о нем позаботятся в случае болезни, то он сильно заблуждался. Да и зачем Алеману было заботиться о ком-то, если он получал всего тридцать дукатов в год. Я как ученик доктора Монардеса и то получал больше. Доктор Алеман с такой зарплатой умер бы с голоду, если бы не занимался частной практикой. Иными словами, он, как правило, вообще не интересовался заключенными, если только кому-то не грозила смерть. Но в тех случаях, когда власти должны были подстраховаться, доктор Алеман как мог осматривал заключенного, и лечил его, а потом заключенный подписывал документ, что у него нет претензий. И только тогда — его выпускали. Случай с Сервантесом был намного проще других, в том смысле, что Сервантес был о здоров, если не считать, что у него болел один зуб. Тюремные власти хотели решить эту проблему кардинально: доктору Алеману предстояло вырвать больной зуб, и дело с концом. Но Сервантес, у которого во рту было не так уж много зубов (я сам позже смог в этом убедиться), не захотел расставаться с больным зубом. Он даже предложил властям подписать документ о том, что здоров, а потом лечить зуб в другом месте, однако власти ему отказали. Никто не мог объяснить — почему. Просто отказали и всё. Причем категорически. Испанские власти вообще трудно понять, когда начнешь докапываться, почему так, а не иначе. Испанские власти — сложный феномен. Чтобы их понять, нужно спросить: «Что мешает?» Если есть серьезное препятствие, значит, ничего не получится. В иных обстоятельствах — может быть… Как бы там ни было, Сервантес потребовал, чтобы вызвали доктора Монардеса. В другой ситуации доктор Алеман никогда бы не обратил на Сервантеса внимания и просто выдернул бы ему больной зуб, но ведь его собственный сын тоже был романистом, и врач, вероятнее всего, испытывал к Сервантесу сочувствие. Именно поэтому Алеман обещал вызвать доктора Монардеса и выполнил свое обещание. У Сервантеса не было денег, чтобы оплатить визит. Он сказал, что посвятит доктору Монардесу новое произведение. «Уже следующее», — именно так он и сказал.

Не стоит полагать, что доктора Монардеса воодушевило это предложение. Но он решил проявить великодушие, к тому же, не хотел отказывать доктору Алеману, да и властям тоже.

— У нас на сегодня что-нибудь намечено? — спросил он меня утром.

Я открыл блокнот, посмотрел записи и сказал:

— На сегодня нет. Завтра вы обещали посетить иезуита отца Луиса дель Алькасара, чтобы осмотреть, прошла ли у него лихорадка.

— А до тех пор ничего?

— Ничего другого, — ответил я.

— Хорошо, тогда пойдем и осмотрим Сервантеса, — сказал доктор. — Ему повезло, что я был знаком с его отцом…

Тюрьма находилась в двух шагах от нас, также на улице Сьерпес, неподалеку от дворца дюка Медины Сидонии. Тюрьма была огромной и переполненной. В год через нее проходило до 18 тысяч человек.

Если верить цифрам, которые публикует городская управа, — заметил я, пока мы с доктором шли по направлению к тюрьме, даже сейчас в ней может находиться до 18 тысяч. А это значит, что в Севилье каждый шестой человек — заключенный!

— Таков дух этого города, — ответил доктор. — Каждый, кто сюда приезжает, стремится как можно скорее разбогатеть. Даже нищие, которых ты видишь на улицах, когда-то приехали сюда с этой целью. В таких местах обычно очень много преступников и, соответственно, заключенных.

Наверняка так оно и было, но я хочу добавить, что статус севильской тюрьмы — не муниципальный, а королевский, и в ней сидели люди со всей Испании. Сеньор Фрэмптон также провел здесь некоторое время. Внутри был настоящий Вавилон. Я в ужасе задал себе вопрос, где все эти люди спят ночью? Я бы не удивился, если бы узнал, что спят они друг на друге.

— Да, это не Аркадия, как сказал бы Сервантес. Вместо зеленых полей и ручьев с прозрачной и чистой водой — угрюмые зубчатые стены и решетки; вместо и молодых и красивых пастухов и пастушек — сердитые стражи с одной стороны и головорезы — с другой.

Мы вошли в опрятную комнату с белеными стенами. Здесь досматривали тех, кто собирался выйти на свободу. Сервантес нас уже ждал. Я видел его впервые. Это был человек среднего роста, чуть сгорбленный, скорее полный, чем худой, с выпирающим животиком и крупными руками и ногами. У него было круглое лицо с очень светлой кожей, светло-каштановые волосы, высокий гладкий лоб, орлиный, но соразмерный нос, борода медно-русого цвета и живые, пытливые глаза.

Доктор поздоровался с ним (я тоже), осмотрел его зуб и занялся лечением. Сначала он протер зуб кусочком ткани, смоченным в табачном соке, а потом с помощью пинцета затолкал в дырку зуба небольшой шарик табака.

— Это, — пояснил доктор, — остановит дальнейшее разрушение зуба и вытянет гной. Когда станешь плевать, смотри не выплюнь табак. Завтра я приду и сменю шарик. За два-три дня все должно пройти.

— Спасибо, доктор, — сказал Сервантес.

— Скажи мне как другу, ты и вправду украл те деньги? — спросил доктор.

— Ни единой монетки! — решительно заявил Сервантес. — Да если бы я их украл, тут бы уже все знали. Здесь и у стен есть уши!

Доктор бросил быстрый взгляд на стену. Я невольно сделал то же самое. Разумеется, как мы сразу не догадались. Ведь это так очевидно…

— Ты похож на отца, — покачал головой доктор Монардес. — В свое время для того, чтобы практиковать медицину, Родриго пытался всех убедить, что получил степень лиценциата, а на поверку оказалось, что всего лишь бакалавра.

— Но был он не хуже любого лиценциата, — возразил Сервантес.