Заброшенный в природу

Крестьяне любят повторять «Да, да, сеньор». Хотя язык у них грубый и некультурный, в сущности, они кроткие и послушные люди. Мне думается, что именно поэтому многие поступают с ними как заблагорассудится. Но надо заметить, что эти добродушные люди, если забрать у них теленка или переместить забор на один метр, разорвут тебя в клочья, даже не задумавшись. Это особые люди, немного чокнутые. Если бы я не знал из книг по медицине, что все люди относятся к одному и тому же виду приматов, что, скажем, городские жители Севильи и Мадрида и эти вот крестьяне принадлежат к одной и той же расе, я бы здорово усомнился. Разумеется, внешне они очень схожи, но ведь это еще не доказательство. Конь и мул, например, тоже похожи, но относятся к разным видам. И я бы привел этот пример в подтверждение своего сомнения. Однако благодаря медицине я с точностью знаю, что речь идет об одних и тех же существах. Что ни говори, а образование имеет свои преимущества. Конечно, не очень значительные, но все же. А если других нет, как часто бывает, то и это годится.

Когда я закончил у Хосе, меня позвали к себе несколько его соседей, потому что и у них имелись больные животные, а цена моего лечения табаком была настолько выгоднее лечения сулемой, что крестьяне не могли устоять, хотя по природе своей были довольно прижимисты. Я пообещал им, что вскоре непременно приеду снова, и заторопился на площадь, где по дороге домой меня должны были забрать доктор и Хесус. Наступил вечер, они меня уже ждали. Доктор ни слова не сказал по поводу моего опоздания, а стал подробно спрашивать, как прошел день, что я делал, и моим рассказом остался явно доволен. Он даже разрешил мне объезжать села вместе с Хесусом в точно определенные дни, а именно в субботу и воскресенье, когда он сам никуда не ездил. Кстати, надо заметить, что доктор стал выезжать за город все реже и реже, потому что этого уже не требовалось и было ему в тягость. Он предпочитал лечить богатых граждан Севильи, которые составляли теперь основную часть его клиентуры. Доктор даже согласился, чтобы в те дни, когда у него был только один вызов, мы с Хесусом отвозили бы его по нужному адресу и отправлялись по селам, а он после визита возвращался бы домой пешком. Вечером мы с Хесусом должны были заехать по тому адресу, куда его вызывали, и забрать сумку с инструментами и лекарствами.

— А как же быть, сеньор, — спросил я его, — если вдруг возникнет второй вызов или еще какой-нибудь срочный?

— Ну, это не сложно, — ответил мне доктор. — Если будет еще один вызов, я пойду пешком, а если срочный, так клиенты в таких случаях, как ты мог заметить, сами приезжают на фаэтонах.

— А сумка с инструментами? — продолжал настаивать я. — Она ведь останется по первому адресу…

— А у меня много сумок с инструментами, — усмехнулся доктор.

Что правда, то правда. Кроме того, в лаборатории на полках у него были разложены пакеты с табаком, предназначенные для часто встречающихся болезней. Он просто заходил в лабораторию и брал, сколько ему нужно, в зависимости от симптомов, которые ему описывали. Доктор Монардес обладал большим опытом и знал, что ему делать в определенных ситуациях.

Мне кажется, что в последнее время ему стало нравиться ходить по улицам пешком. Несколько раз мне довелось наблюдать, как он не спеша идет по улице, приветливо кивая направо и налево тем, кто с ним здоровался. Думаю, ему было приятно идти по городу, ощущать на своем лице ласковые лучи солнца и дуновение ветерка. Кажется, что даже людские голоса его не раздражали. Доктор почти никогда не бывал в питейных заведениях, и лично я лишь однажды видел его в таверне дона Педро «Три жеребца». Именно тогда мы и познакомились с доктором Монардесом, который увидел мои трюки с табачным дымом и в шутку или всерьез предложил поступить к нему в ученики. На протяжении всех лет, пока я оставался его учеником, он ни разу не переступил порог ни одного подобного заведения. Для врачей это считается неприличным, и даже, когда они все же решаются пойти туда, они стараются вести себя, словно на официальном приеме. Ах да, однажды нам довелось зайти в корчму в Кармоне. Нужно было где-то скоротать время, пока подойдет момент менять повязку, которую мы наложили больному. Но это был единственный случай.

Однажды я решил проследить за доктором на улице, чтобы увидеть, куда он пойдет и что будет делать. По-моему, он просто бесцельно гулял по городу, минуя улицы одну за другой. В послеобеденное время я приметил его на площади Сан-Франциско, когда выходил из таверны «Три жеребца», и двинулся следом. Он направился в сторону собора, остановился на Пласа-де-лос-Кантос, закурил сигариллу и стал рассматривать флюгер Хиральды. Постояв так немного, прошел через площадь Пуэрта-де-Херес, оттуда направился к садам Алькасара, прошел через них, свернул на улицу Сан-Фернандо, оттуда прошествовал мимо монастыря Пресвятой Богородицы, затем зашел на рынок у Калье-де-ла-Ферия, купил апельсинов, продолжил идти по улице Калатрава и вышел на берег Гвадалквивира. Там доктор остановился, очистил один апельсин и съел его, а остальные выбросил в реку. После чего вернулся по Калатраве назад, свернул на Аллею Геркулеса, пересек Имаген и по Сьерпес пошел к своему дому.

Другой раз я видел, как он входит в дом Родриго де Бризелы, где жила дочь Монардеса. Да, я думаю, ему просто нравилось бесцельно бродить по городу.

Мне приходила в голову мысль, что наше с Хесусом присутствие ему немного поднадоело, и он решил пользоваться каждым удобным случаем, чтобы освободиться от нас. Сейчас, когда его дочери вышли замуж и уже не жили с ним, одни мы путались у него под ногами в доме, а точнее, в саду, потому как в дом заходили редко. Да, скорее всего, мы просто ему надоели, ибо он видел нас изо дня в день, месяц за месяцем, год за годом. И мое новое, смелое, по-юношески дерзкое, но не лишенное перспективы начинание в ветеринарии показалось ему хорошей возможностью освобождаться от нас хоть время от времени. Я, разумеется, не мог упрекать его в этом, напротив, был ему бесконечно признателен.

Хесусу нравилось ездить со мной, ибо я был гораздо более либеральным боссом, нежели доктор Монардес. Иногда я даже устраивался рядом с Хесусом на облучке, чтобы всем телом ощущать порывы ветра. Внутри кареты было очень жарко и душно. Разумеется, перед тем, как въехать в какое-нибудь село, я спускался с облучка и залазил в карету. Делать нечего, как говорится, положение обязывает.

Хесус, купив себе новую одежду, тоже буквально преобразился. В известном смысле. Поскольку из-за красного цвета одежды крестьяне считали его цыганским исполнителем фламенко, он и вправду научился его танцевать. Надо сказать, очень даже неплохо. Пока я работал, он выстукивал фламенко на площади. Я видел, как он танцует, — заложив одну руку за спину, а другую, с раскрытой ладонью, подняв вверх. Его тело вытягивалось, словно струна. Где-то нашлась и шляпа — в нее Хесус собирал деньги, которые ему бросали зеваки. Публики всегда хватало, и сколь бы мелкими ни были монеты, он все же что-то да собирал. Позднее Хесус купил себе черный пояс и, прежде чем мы куда-то приезжали, завязывал его у себя на талии и танцевал с ним. Он также набил себе металлические пластины на подметки, а кроме того, обучил коней ржать, когда подавал им знак рукой, — выходило что-то вроде музыкального сопровождения. Протянет к ним руку, тряхнет раскрытой ладонью, и они начинают ржать и трясти головами. Правда, они не всегда ржут, а иногда начинают ржать до того, как он сделает им знак, но в общем, через два раза на третий получалось как надо. Должен признаться, что это весьма впечатляет. Не имею представления, как он это делает. Я спросил его, но ответа не получил.

— Нет, сеньор, это секрет, — так он мне и сказал. Разумеется, он танцует фламенко лишь тогда, когда ездит со мной. Когда с доктором — вообще не смеет этого делать, так как однажды доктор застал его за этим занятием и сказал, что если еще хоть раз увидит, как Хесус стучит на площади ногами, подобно «косой ставне на окне» (именно так он и выразился) в то время, как мы приехали работать, то тут же его уволит, а точнее сказать, вышвырнет.

— Я не хочу, чтобы люди думали, будто меня сопровождают идиоты, — заявил доктор. — Пусть даже это так и есть, но я не хочу, чтобы об этом знали. И выкинь эти туфли, а то цокаешь ими громче конских копыт.

Именно поэтому Хесус не смеет танцевать, когда ездит с доктором Монардесом. Но туфли он не выбрасывает. Говорит, что у него нет других. Я, так сказать, совсем не возражаю против его танцев. Для ветеринарного врача это вообще не имеет значения, а Хесус счастлив.

— Человек и веселится, и деньги зарабатывает, да и девушки на него засматриваются, — как-то заявил он.

Дела у меня шли очень хорошо. Благодаря Хосе, в Дос-Эрманасе и его окрестностях у меня появилось много клиентов. Наметилась также клиентура в Алькала-де-Гуадаире, Кармоне, Эспартинасе и в целом ряде других мест. Я специализировался на лечении ран, отказываясь делать другое, например, принимать у животных роды. Крестьяне и сами хорошо умеют это делать, они успешно справляются, редко вызывая для подобных случаев ветеринара. Только если случайно ветеринар окажется в месте, где животное приготовилось рожать, его призовут на помощь. И то, если он не берет дорого. А вот для лечения ран зовут, особенно, если раны опасные. Должен сказать, что табак в таких случаях творит чудеса и он намного дешевле сулемы. Как я уже упоминал, я продавал табак вполовину дешевле, чем стоила сулема, и все равно зарабатывал много. Несмотря на это, крестьяне звали меня лишь в случаях, когда им было трудно, потому как даже мои цены были им не по карману. Они ведь, как правило, прижимисты и бедны. А это очень плохая комбинация, хотя и часто встречающаяся. Хорошо, что они испытывают привязанность к своим животным. Например, если жена крестьянина и его корова одновременно больны, он не позовет врача для жены, но обязательно позовет ветеринара для коровы. Это действительно так. И чем беднее крестьянин, тем больше это подтверждается. Я предполагаю, что просвещенный читатель удивится этому бесспорному факту и скажет: «Но как же так? Почему животные намного милее мужикам, чем их жены? Ведь доктор Монардес утверждает, что женщина — высшее творение природы во всем животном царстве. И что из человеческого биологического вида женщина для природы намного ценнее, чем мужчина, и, может быть, сама природа распорядилась так, что мужчины убивают друг друга в войнах, получают увечья, строя дома, по-глупому гибнут в море и прочее, прочее… а женщину природа от всего этого бережет. Так почему же эти несчастные сельские бедняки поступают столь невероятным образом?»

В духе схоластического учения отвечу так: «Если жена крестьянина умрет, он сможет съесть своих коров. Но если умрут коровы, он не сможет съесть жену. Во всяком случае, не в Испании. И тогда ему угрожают нищета и голод. А бедность способна превратить человека в чудовище. Он теряет человеческий образ и может вернуться обратно в рабство к природе, из которого всеми силами пытается выбраться. Но выбраться невозможно, пока ты беден. Никто не хочет быть вурдалаком или вампиром. И не только из-за того, что так ты продаешь свою душу и лишаешься надежды на вечную жизнь. Быть бедным ужасно трудно. Я думаю, что если ты беден, то жить вообще не стоит. Богатые именно для того придумали так много вещей, чтобы мир казался сложным. В противном случае бедные убили бы их и забрали бы их деньги. Бедным нечего терять: ведь они вурдалаки, вампиры. Поэтому их надо задабривать, отвлекать их внимание тысячами уловок. Но я, Гимараеш да Сильва, будучи учеником доктора Монардеса, естественно, знаю все тонкости, которые известны и богатым, а именно: люди бывают либо с деньгами, либо без денег. Иного не дано. А если и дано, то не имеет никакого значения. Есть у тебя деньги или нет — вот главный принцип этого мира, суть всей мудрости с начала и до конца. Все другое — пустая болтовня. Или у тебя есть деньги, или у тебя их нет. Только и всего. Если у тебя их нет, нужно их добыть. Любым способом.

Взять, к примеру, меня. Я готовился быть ветеринарным врачом. Впервые в жизни дукаты стали появляться у меня быстрее, чем я их тратил. Это вселяло в меня надежду и делало счастливым. Я решил расширить свою деятельность решительным, радикальным образом — сумел убедить крестьян добавлять табак в корм скоту. Я сказал им, что табак послужит превентивной мерой и предохранит скот от разных болезней. И, разумеется, для подобной меры не годится табак, который они могли купить себе в севильском порту. Им нужен был специально обработанный пищевой табак, который продавал я. Пищевой табак отличается от обыкновенного лишь тем, что один человек объявляет его таковым, а другой — не только ему верит, но еще и платит за это. Лишь при таких условиях пищевой табак становится пищевым. В известном смысле он и вправду пищевой, но только для некоторых.