Заброшенный в природу

Сначала мне пришло в голову его размачивать, прожаривать или обрабатывать каким-либо иным способом, чтобы он мог изменить свой цвет и по внешнему виду отличался бы от обыкновенного табака. Однако потом я отказался от этого, ибо тогда уподобился бы презренному племени бирмингемских фальсификаторов. Нет, мне не пристало заниматься подобными делами. Я продавал табак в том виде, в котором его доставляли в Севилью суда Нуньеса де Эрреры. Я мог бы брать его и у сеньора Эспиносы, но доктор Монардес был компаньоном семьи Эрреры, и потому я пользовался скидкой. Однако здесь мне довелось столкнуться с некоторыми трудностями. Для моих целей мне нужно было снять склад в порту. При этом не большой склад, который я не смог бы оплачивать, да в нем и не было нужды, а маленькое помещение, что в наше время уже было редкостью, или же снять угол в помещении побольше. Это оказалось чертовски трудным делом. И не потому, что было совсем невозможным, а потому что торговцы, особенно владеющие складами, имеют абсолютно другое представление о деньгах, нежели я. В первый момент человек даже может подумать, что с торговцами что-то случилось и они с трудом распознают числа, настолько велико расхождение во взглядах. Приведу пример. Если ты являешься гражданином Севильи и идешь по улице с десятью дукатами в кармане, то ты считаешься зажиточным горожанином, или, по крайней мере, это так выглядит: ты можешь купить себе то, что пожелаешь, и у тебя в кармане еще кое-что останется. Но если ты с тем же количеством дукатов отправишься в порт к торговцам, то они пройдут мимо тебя, как мимо пустого места. И не потому, что плохо к тебе относятся, нет, они тебя и вправду не заметят. Так что этот вариант не для меня. Моя задумка так бы и пропала, если бы не поистине бесценная помощь доктора Монардеса. Он согласился продать мне табак из своих личных запасов, хранящихся в большой пристройке в саду, как своему человеку с небольшой наценкой. И пообещал мне, что если дела пойдут успешно, он выделит для меня место в портовом складе, которым пользовался вместе с наследниками Нуньеса де Эрреры. Но для этого ему нужно было договориться со своим зятем Родриго де Бризелой, который представлял семью Эрреры здесь, в Севилье. Нельзя сказать, что дело было проигрышным, но доктор Монардес действительно не любил общаться со своим зятем.

После того как трудности были улажены, моя новая инициатива стала осуществляться обнадеживающими темпами. Я нанял себе другую карету (чтобы не пачкать карету доктора Монардеса), и мы с Хесусом разъезжали по селам, продавая крестьянам пищевой табак.

— Как нам его разводить? — спросил меня Хосе из Дос-Эрманаса, к которому я отправился прежде всего.

— Одну горсть на ведро, — ответил я. — Для идеального результата — две горсти. Но лучше всего — полторы.

Он остановился на одной горсти и купил много табака, потому что у него было много животных. Другие крестьяне из Дос-Эрманаса тоже купили. Потом купили и те, что жили недалеко от Кармоны. И так далее. Дело пошло успешно. Мне уже расхотелось лечить раны и другие недуги, но делать было нечего, я продолжал это делать во имя пищевого табака. Разумеется, если бы я мог заниматься только им, решительно не стал бы делать ничего другого. Медицина, которую я всегда считал особой привилегией, стала казаться мне неблагодарной профессией. Особенно ветеринарная отрасль. Приходишь в хлев, топчешься в испражнениях животных, лечишь их, они испытывают боль, ты их не понимаешь, они тебя тоже; в любой момент нужно остерегаться, чтобы они тебя не цапнули, потому как после этого тебе самому придется лечиться. Постоянно общаешься с неотесанной, невоспитанной деревенщиной. Все они словно вросли в землю, разговаривать не умеют, порой кажется, что перед тобой говорящие бревна… Я впервые дал себе отчет, насколько выгодно отличается от них Хесус. Да, если бы я не был медиком, никогда бы не поверил, что люди в городах и в селах относятся к одному и тому же виду. Вот взять хотя бы Хесуса. Он танцует фламенко, в его шляпу сыплются деньги. Он, может, и не блещет умом, но хитер. Да я и не думаю, что его можно назвать глупым. Если бы ему пришлось работать так, как работают эти ненормальные пейзаны, он бы разболелся и умер. По-моему, никто не может работать так, как они. Ну, пожалуй, доктор Монардес. Но только не Хесус. Вопреки всему, я определенно предпочел бы общаться с ним, а не с крестьянами. Но дело в том, что ему-то как раз и нельзя продавать пищевой табак, так что делать нечего…

В течение нескольких месяцев я с невероятным успехом продавал пищевой табак. Все шло на редкость хорошо, пока не вмешался тот дурак, тот мерзавец Дувар, Пабло-неудачник. Он сродни мухе, от которой… или что там было в Библии, от чего испортилась мука? А может, это была не мука, ибо как может испортиться мука от какой-то там мухи? А может, это вообще не из Библии? Но вернемся к Дувару. Я великодушно принял на себя львиную долю работы, предложив ему только принимать роды у животных. Во-первых, мне не хотелось этим заниматься, а во-вторых, не мог же я оставить его умирать с голоду. Так этот болван сообщил крестьянам, что никакой это не пищевой, а самый что ни на есть обычный табак, который они могут купить в пять раз дешевле в порту Севильи. Такие новости среди деревенских жителей разносятся молниеносно, и очень скоро они все стали смотреть на меня хмуро, и моя клиентура начала таять. В течение месяца все шло еще более-менее сносно, хотя и не так, как прежде, пока не появились люди сеньора Эспиносы. Каким-то образом до него дошла весть, что крестьяне в окрестностях Севильи и даже в более отдаленной Андалусии массово скупают табак, и он послал своих людей чтобы продавать им, причем намного дешевле, чем это делал я, к тому же, крестьяне перестали тратить время на дорогу в Севилью. Люди Эспиносы заполонили все вокруг — многочисленные, неутомимые. Куда бы я ни приехал, оказывалось, что они там уже побывали. Они объезжали села на телегах, собирая заказы или привозя табак. Иногда мы с Хесусом на них натыкались. Насколько мне известно, Дувар начал рассказывать им, чего он раньше не делал, о том, что обыкновенный табак, хоть он и обыкновенный, а не пищевой, весьма полезен для животных. Я догадывался, отчего он изменил свое мнение.

Итак, постепенно работы у меня не стало совсем. Я еще некоторое время объезжал с Хесусом окрестности Севильи, забираясь все дальше и дальше, но это не приносило никаких результатов. Иными словами, с пищевым табаком было покончено, во всяком случае, для меня. Мне следовало отказаться от своей затеи.

— Хесус, а ведь это все я придумал, — произнес я однажды, когда мы возвращались в Севилью. — Это открытие принадлежит мне.

— Браво, сеньор, — ответил мне Хесус, — это была умная мысль, великое дело!

— Да, я придумал пищевой табак, а что получил взамен? Ничего!

— Ну, это не совсем так, сеньор, нельзя сказать, что совсем уж ничего.

— Именно ничего, — махнул я рукой. — Все достанется Эспиносе. Он — мой должник!

— А вы ему об этом скажите, сеньор, — произнес Хесус.

Я пристально посмотрел на него. Он что, смеется надо мной? Но Хесус с безразличным видом смотрел вперед. Уж не слишком ли он стал изворотливым?

— Да, наверное, ты прав, — сказал я, откидываясь назад.

Но я не собирался легко сдаваться. Этот подлец Дувар должен за все ответить. Я решил поговорить с Ринконом, чтобы тот его проучил. Пусть лежит себе в больнице доктора Бартолло и размышляет о том, почему так произошло, дурак эдакий! В один прекрасный день я отправился в «Три жеребца», где надеялся найти Ринкона, но по дороге принялся размышлять. Ну хорошо, Дувара отметелят как следует, но ведь он тоже может заплатить, чтобы и со мной расправились. Ринкон никому не отказывает, лишь бы платили. К тому же, если не его, то и другого можно нанять. Были бы деньги — для такого дела в Севилье легко найти людей. А что будет, если я заплачу Ринкону и попрошу его исчезнуть, когда все будет кончено? В таком случае и Дувар не сможет отомстить, потому что некому будет. Все-таки на пищевом табаке я немного заработал, это верно, и Хесус прав — я преспокойно мог бы заплатить Ринкону. Разум мне подсказывал, что с точки зрения будущей безопасности это будет правильнее всего. Но какая-то неясная внутренняя сила отчаянно сопротивлялась этой мысли, какое-то суеверие останавливало меня. Я принялся наворачивать круги вокруг таверны, думая, как мне поступить. Но решение не приходило. Тогда я решил спросить совета у доктора Монардеса.

— Так нельзя, — строго сказал мне доктор Монардес. — Ведь в таком случае и кто-то другой, скажем, Бартолло может заплатить, чтобы нас не стало. Если ты сейчас заплатишь, чтобы убрали Дувара, то спустя какое-то время кто-то заплатит, чтобы убрали тебя. Не знаю, в силу каких причин, но обычно именно так и происходит. Дьявола не существует, например, это просто глупое суеверие, но я бы не советовал тебе особо на это рассчитывать. Некоторые данности нестоит подвергать проверке. А что если ты проверишь и окажется, что ошибся? Что тогда делать? Кроме того, есть еще две проблемы, которые ты бы мог заметить, если бы раздражение не застило тебе глаза. Во-первых, исчезновение Дувара сейчас ничего не меняет. Эту торговлю уже взял на себя Эспиноса, и с Дуваром или без него она продолжится. Так что по сути от исчезновения Дувара ты ничего не выиграешь. А вот убрать сеньора Эспиносу у тебя не получится, — засмеялся доктор.

— Да, разумеется, — поторопился согласиться я. — Об этом вообще не идет речь.

— Значит, ты ничего не добьешься, кроме одного: удовлетворишь жажду мщения. А во-вторых, — продолжил доктор Монардес, — даже Ринкон не станет убирать Дувара, не предупредив об этом своего хозяина… этого, как его — Ма… Мо…?

— Мониподио, — подсказал я.

— Да, да, Мониподио. А разве у Синдиката воров были какие-то проблемы с глупым Пабло? Скорее всего, нет. В противном случае он уже давно бы исчез и без твоей помощи. Так что вполне вероятно, этот самый Мониподио дело не одобрит. А если одобрит, то тут уже возникнет конфликт не между тобой и Дуваром, а между Дуваром и Синдикатом воров. Тогда тебе придется заплатить не только Ринкону, но и всему Синдикату. И это тебе выйдет намного дороже, чем ты себе представляешь. Гораздо дороже, — повторил доктор Монардес. — Тебе нужно было поговорить с Дуваром еще в самом начале, — продолжил доктор, видимо, заметив мой отчаянный вид. — Сразу, когда ты решил продавать этот самый «пищевой» табак.

— Мне тогда в голову не пришло, — уныло ответил я.

— Да, ты об этом не подумал, — согласился доктор Монардес.

— Я думал его просто вышвырнуть, — сказал я, немного помолчав.

— И это можно было сделать, — покачал головой доктор, — но как-то по-другому. Тебе нужно было не только делать вид, что Дувара не существует, но убедить крестьян, что ему нельзя верить. Абсолютно ни в чем. Так что, когда он начал бы им внушать, что «пищевой» табак — никакой не пищевой, а самый что ни на есть обычный табак из Тринидада, который каждый может приобрести в севильском порту, они бы ему не поверили. Но тогда тебе понадобилось бы заниматься и родами животных, и всеми теми вещами, которые ты доверил делать Дувару. Нужно было его отстранить от всего, не давать ему никаких шансов и никакого пространства для работы. Например, я поступил бы так с доктором Бартолло, если бы это вообще было возможно. К сожалению, невозможно. Уж не думаешь ли ты, что мне непременно надо читать лекции в Университете или трижды в неделю работать в Больнице милосердия? От подобной деятельности еще никто не разбогател. За три-четыре дня я получаю от своих клиентов намного больше. Но если я где-то в чем-то участвую, то там нет места доктору Бартолло. Именно так и делаются подобные дела.

Я молча кивал.

— Спасибо, сеньор, — сказал я спустя немного времени и поднялся. — Ваш совет, как всегда, был для меня очень ценен.

— Если бы и я мог сказать то же самое, — засмеялся доктор и тоже поднялся. — Поехали со мной, и осмотрим донью Марию Эрменсию. Ту девицу, помнишь, с неприятным запахом изо рта. Оказывается, она уже беременна.

— Ну да! — воскликнул я. — Вот это новость! А словно вчера было…

— Время летит, — ответил доктор. Позднее, когда мы уже выходили из его кабинета, он сказал: — Оставь ты этих животных, Гимараеш. На что они тебе сдались? Фекалии, удобрения, тупые крестьяне… Зачем? Нет никакого смысла заниматься низшими видами, если ты можешь лечить высший вид животного мира…

— Но ведь я зарабатывал, сеньор, — ответил я.

— Да, конечно, — сказал доктор Монардес, надевая перед зеркалом шляпу. — Но если ты хотел стать торговцем, то нужно было обучаться у Эспиносы, а не у меня. А он бы тебя в ученики не взял.

И это тоже правда. Но в следующие несколько дней я продолжал думать, как мне поступить. Нет, мои мысли были не о Дуваре — доктор Монардес сумел просветить меня в этом плане, а о ветеринарной медицине вообще. О «пищевом» табаке можно было забыть — он навсегда перешел к сеньору Эспиносе, но все-таки казалось, что и у меня оставался шанс… В конце концов я решил отступиться. Разумеется, я мог бы продолжить лечить животных. Как говорится, для всех есть место под солнцем. Вопрос в том, какое это место. Я испытывал тягостное чувство. Мир вдруг сузился, словно источник, который закрыли большим камнем, и из-под него еле просачивался тонкий ручеек. Вокруг тебя тысячи невидимых стен, некоторые пути вообще закрыты, запрещены, и только немногими ты можешь воспользоваться. Ты должен быть очень сообразительным, сильным, решительным, порой даже безрассудным, чтобы суметь отодвинуть камень, лежащий у тебя на пути. И нет никакой уверенности, что ты сможешь это сделать. Легче разбить о камень голову, поскольку источник постоянно охраняют. Там и люди Эспиносы, и тот самый капитан Альварес, дюк де Леон с друзьями, даже Ринкон там. У тебя не остается шансов. Никаких. Ты можешь пройти, если они тебя пропустят. А зачем им тебя пускать? Для этого должна быть какая-то очень веская причина…