Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

151

не утверждаю, что вторая изъ приведенныхъ редакцій мотива развилась непосредственно изъ первой. Варіантовъ и той и другой редакціи было, наврное, безчисленное множество. Гд точки ихъ реальнаго соприкосновенія, сейчасъ опредлить не возможно, да и врядъ ли когда-либо явится такая возможность. Вдь до насъ дошла и теперь записана только ничтожная часть той массы варіантовь, какая на протяженіи вковъ вращалась среди народа. Я только намчаю общій путь движенія. Насколько разнообразны были дальнйшія формы, какія принималъ этотъ мотивъ, можно видть изъ работы Эбермана. — Первая половина подобныхъ заговоровъ можетъ разростись до цлаго разсказа о какомъ-нибудь событіи, во второй же останется пожеланіе, чтобы такъ же было и въ данномъ случа. Получится видъ заговора-параллелизма съ эпической частью. — Таковымъ мн представляется процессъ органическаго развитія заговора. Но это отнюдь не значитъ, что каждый заговорный мотивъ, какой мы теперь встрчаемъ въ форм позднйшей стадіи, обязательно прошелъ вс предыдущія, начиная съ чистаго дйствія. Нтъ. Процессъ этотъ совершался всей массой заговоровъ, взятой въ ея цломъ. Исторически ни одна изъ послдующихъ формъ не могла появиться раньше предыдущей. Напр., формы заговора, не сопровождающагося дйствіемъ, не могли появиться раньше формъ заговора, сопровождающагося дйствіемъ. Эволюціонировали формы. Содержаніе (мотивы) также, какъ увидимъ, эволюціонировало; но для него не всегда была необходима та послдовательность, какая требуется для формъ. Когда уже органически выработался рядъ различныхъ формъ чаръ, новыя формулы стали часто создаваться по аналогіи; и законъ послдовательности какъ бы отмнялся. Новый заговоръ могъ прямо создаться по образцу одной изъ позднйшихъ формъ. Если бы вс мотивы должны были проходить послдовательно всю лстницу формъ, то въ конц ея, въ эпическомъ разсказ, они, наврное, вс бы сохранили, хотя самое туманное, отраженіе первой ступени, чаръ-дйствія. Но на самомъ дл этого нтъ. Во многихъ заговорахъ, при самомъ тщательномъ изслдованіи, нельзя найти никакихъ слдовъ забытаго дйствія. Объясняется это тмъ, что не вс заговоры возникли изъ

152

обряда. Множество изъ дошедшихъ до насъ заговоровъ было создано, вроятно, по аналогіи.

До сихъ поръ насъ занимала эволюція формъ чаръ. Мы дошли до зарожденія эпической части. Отсюда уже эволюція формы тсно сплетается съ эволюціей самаго мотива. Измненіе эпической части — развитіе мотива, разрабатывающагося въ ней. Къ эволюціи мотивовъ теперь и перехожу.

Для эпическаго мотива не обязательно прохожденіе тхъ формъ чаръ, какія исторически предшествовали зарожденію эпической части. Первичныя формы, какъ мы видли, состояли изъ простого дйствія. Понятно, что затронутый выше мотивъ Jordan-Segen, говорящій о крещеніи Христа, не могъ выражаться въ такихъ первичныхъ формахъ. Онъ прямо родился въ форм сравненія, независимаго отъ дйствія. Потомъ принялъ эпическую форму и дале уже развивался по законамъ, дйствовавшимъ при развитіи эпической части. Но въ эпическихъ частяхъ разрабатываются и такіе мотивы, которые имютъ прямое отношеніе къ первичнымъ формамъ чаръ, чистому дйствію. Съ этими-то именно мотивами и связано органическое развитіе эпической части. Къ сожалнію, большинство ихъ либо извстно по случайнымъ, разрозненнымъ варіантамъ, либо исказилось до такой степени, что теперь уже очень трудно возстановить ихъ первоначальныя редакціи. Громадное количество извстныхъ эпическихъ мотивовъ, какъ, напр., Jordan-Segen, какъ будто не носятъ никакихъ слдовъ утраченнаго обряда. Но вполн возможно, что, при боле тщательныхъ разысканіяхъ, и подъ ними вскроется какое-нибудь давно забытое дйствіе. Относительно же нкоторыхъ a priori можно сказать, что напраснымъ трудомъ было бы искать подъ ними забытаго обряда. Таковы, напр., заговоры съ эпическою частью, содержащей какой-либо евангельскій разсказъ (напр., о кровоточивой жен). Это все — заговоры позднйшаго происхожденія, созданные по аналогіи съ боле ранними мотивами, на которыхъ развивалась эпическая форма, мотивами, выросшими изъ обрядовъ. Заговоры съ такими первичными мотивами въ большинств случаевъ, можно думать, уже исчезли. Они или забылись, или растворились въ масс новыхъ, тамъ и сямъ выбиваясь изъ подъ нихъ, какъ

153

раскиданныя по снжному полю вхи. Эти вхи, какъ ни мало ихъ сохранилось, позволяютъ все-таки опредлить пройденный когда-то путь, хотя теперь уже занесенный.

Процессъ представляется въ слдующемъ вид. Какъ выше было сказано, приростъ слова происходилъ за счетъ отмиравшаго дйствія. Прежде всего обрядъ потребовалъ поясненія, такъ какъ сталъ забываться его первоначальный смыслъ. Это — первая стадія развитія эпическаго мотива, зарожденіе его изъ обряда. Она, очевидно, происходитъ за счетъ начинающагося разложенія обряда. На этой стадіи возникаютъ такіе заговоры, какъ приведенныя выше грыжныя слова: „Не пупъ загрызаю“ и т. д. Такимъ образомъ смыслъ обряда закрпляется въ сопровождающей его формул. Съ этой стороны, какъ будто, существованіе его упрочено и разложеніе предотвращено. Но опасность является съ другой стороны. Смыслъ обряда понятенъ. Но цлесообразенъ ли самый обрядъ-то? Почему при помощи его именно можно достичь желаннаго результата? Раньше, когда симпатическая магія была въ полной сил, такого вопроса и не могло явиться. Само собою было понятно, что, если обвести потухшимъ углемъ „вогникъ“, то и „вогникъ“ потухнетъ. Сомнніе въ цлесообразности симпатическаго средства — крупный шагъ впередъ въ исторіи человческой мысли. На явившійся вопросъ необходимо надо было подыскать и отвтъ. И вотъ на сцену появляется миъ. Но пока въ такой неясной форм, что его трудно еще отличить отъ были. Миъ входитъ въ формулу въ вид ссылки на то, что такъ было когда-то прежде. Пріемъ раньше употреблялся и былъ вполн пригоденъ. Стало быть пригоденъ и теперь. Получается видимость отвта. Само собой видно, какъ низокъ еще умственный уровень человка на этой ступени развитія. Однако, въ современномъ обществ сплошь да рядомъ отпоръ критической мысли длается именно въ такой форм. Отцы и дды наши такъ длали, а они были не глупе насъ. Вотъ обычный отвтъ на сомнніе въ цлесообразности какого-либо общественнаго института. Эта стадія развитія мотива иметъ решающее значеніе въ его исторіи. Именно здсь мотивъ принимаетъ эпическую форму: разсказывается, что такой-то случай былъ тогда-то. Когда мы разсматривали развитіе

154

формъ заговора, то видли другую возможность развитія эпической части (Jordan-Segen). Тамъ просто длалось сравненіе съ какимъ-нибудь фактомъ, сохранившимся въ преданіи (стояніе воды въ Іордан), а потомъ этотъ фактъ обрасталъ подробностями, благодаря чему изъ формулы сравненія развивался эпическій заговоръ-параллелизмъ. Разница въ характер этихъ двухъ эпическихъ заговоровъ видна сама собой. Во-первыхъ, эпическая часть вида Jordan-Segen не служитъ подкрпленіемъ разшатавшагося авторитета симпатическаго средства. За такими заговорами магическій обрядъ можетъ вовсе и не предполагаться. Во-вторыхъ, для такихъ заговоровъ представляется возможность развитія изъ одного лишь опредленнаго вида: изъ формулъ типа quomodo (quomodonon). Въ нихъ необходимо присутствіе сравненія, изъ котораго они и развиваются. Когда же эпическая часть является для подкрпленія авторитета симпатическаго средства, то для нея нтъ необходимости въ формул сравненія. Въ этомъ случа она развивается изъ предшествующей формулы-поясненія. А поясненіе, какъ мы видли, можетъ обходиться и безъ сравненія. Поэтому-то въ нкоторыхъ эпическихъ заговорахъ и отсутствуетъ проведеніе параллели между описаннымъ случаемъ въ заговор и наличнымъ обстоятельствомъ. Потому же и нельзя объяснять такіе случаи „недоговоренностью“ формулы. Мнніе Зелинскаго, что во всхъ заговорахъ есть сравненіе, а, если гд и отсутствуетъ, то легко можетъ быть объяснена причина отсутствія, приходится оставить. Сравненіе отсутствуетъ въ эпическомъ заговор потому, что его не было въ формул-объясненіи при симпатическомъ обряд, изъ какого развился данный мотивъ.

Такимъ образомъ ссылкой на то, что такъ было, успокаиваются первыя сомннія пробуждающейся мысли. Прибгали ли къ миу или ссылались на дйствительный фактъ, ршительно все равно. Важна въ этомъ случа не дйствительность факта, a увренность въ его дйствительности. Но долго оставаться на такомъ примитивномъ решеніи дла невозможно. Разъ пробудившійся критицизмъ поведетъ свою работу дальше и дальше. Хорошо, средство это уже давно примняется. Но почему же оно примняется?

155

И вотъ тутъ-то выступаетъ на сцену авторитетъ божества. Средство врно потому, что его при такихъ-то вотъ обстоятельствахъ употребило божественное существо. Въ языческой сред въ роли дйствующихъ лицъ выступятъ языческіе боги, въ христіанской — Христосъ и святые. Въ эпической части одни изъ нихъ явятся въ роли нуждающихся въ помощи, другіе — въ роли помогающихъ. И помогающій будетъ продлывать то же самое, что продлываетъ знахарь при лченіи. Было, напр., лченіе отъ укуса зми смываніемъ яда. Оно явилось въ глубокой древности. Когда появилась потребность въ объясненіи происхожденія этого средства и его авторитетности, то стали разсказывать легенду о томъ, какъ змя укусила ап. Петра, а Христосъ далъ ему этотъ самый рецептъ¹). Ап. Петръ, конечно, замнилъ здсь ап. Павла. Въ старинныхъ требникахъ помщалась „молитва св. ап. Павла отъ змія“. Источникомъ этой молитвы послужила 28-я глава „Дяній“ апостольскихъ. Въ ней разсказывается, какъ на остров Мелит змя укусила ап. Павла и не причинила ему вреда. „Молитва“ отъ змія къ этому присоединила цлое апокрифическое сказаніе о томъ, какъ Павлу во сн явился арх. Михаилъ и далъ ему „книгу“. Апостолъ проснувшись нашелъ возл себя эту книгу, а въ ней было написано заклинаніе отъ змй²). Ясно, что различные магическіе пріемы лченія отъ укуса зми существовали до созданія апокрифа. Они-то именно и были причиною появленія апокрифическаго сказанія. Темный умъ не могъ удовлетвориться простымъ разсказомъ о чуд ап. Павла и объяснилъ его посвоему. Если на апостола не подйствовалъ зминый ядъ, значитъ у него въ рукахъ было средство противъ этого яда. Такимъ образомъ легенда и магическій обрядъ тсно сплелись, пополняя и поддерживая другъ-друга.

156

Съ нкоторыми изъ такихъ миовъ, развившихся на почв чаръ и ране не существовавшихъ, мы познакомимся въ слдующей глав. Замчу, что и эта стадія развитія заговорнаго мотива отразила на себ одинъ изъ важныхъ моментовъ умственнаго развитія, свойственный всмъ народамъ на извстныхъ ступеняхъ культуры. У всхъ народовъ рано или поздно появляется стремленіе объяснить происхожденіе исторически установившихся въ ихъ сред отношеній, тхъ или другихъ соціальныхъ явленій, обрядовъ, обычаевъ. Истинное происхожденіе ихъ давно забыто, и на помощь приходитъ миъ. Явленію приписывается божественное происхожденіе и этимъ самымъ не только объясняется его возникновеніе, но еще и подкрпляется его авторитетъ. Къ поддержанію авторитета объясняемаго явленія главнымъ образомъ и сводится роль такихъ миовъ. Евреи такимъ образомъ объяснили происхожденіе института царской власти. Греки создали миъ о происхожденіи ареопага. Русскіе по тмъ же психологическимъ побужденіямъ подводили фундаментъ подъ гордую идею третьяго Рима, создавая цлый рядъ легендъ. Для объясненія простыхъ обычаевъ прибгаютъ также къ легенд. Это отразилось и въ сказкахъ. Существуетъ огромное количество сказокъ-легендъ, объясняющихъ происхожденіе различныхъ явленій, обычаевъ. Точно такъ же и авторитетъ симпатическаго средства подкрпляется миомъ о божественномъ или необыкновенномъ его происхожденіи. Такъ, напр., создалась легенда, объясняющая происхожденіе одного пріема лченія глазной боли: будто бы Марія исцлила глазъ рыбы. И соотвтствующій заговоръ начинается словами: „The charm that Mary put to the eye of the fish at the pool“¹). Или въ заговор отъ свиха говорится, какъ Христосъ далъ ап. Петру рецептъ отъ свиха, и послднія слова имютъ явную цль подчеркнуть авторитетность рецепта:

Wer war der Arzt?

Christys der Herr war es selbst²).

Интересное въ этомъ отношеніи описаніе древне-египетскаго врачеванія мы находимъ у Масперо. „Преданіе разсказываетъ, что однажды Ра заболлъ мучительными спазмами. Горусъ тотчасъ слпилъ статую Изиды-дитяти, въ которую геліопольскіе боги волшебствомъ и перенесли боли, испытываемыя Солнцемъ. Нибамонъ (врачъ-заклинатель) не задумываясь испытываетъ благодтельную силу этого рецепта надъ Псару (паціентъ). Онъ вынимаетъ изъ своего сундучка куклу, похожую на ту, которую сдлалъ когда-то Горусъ для Ра, и поетъ надъ ней заклинательную формулу, въ которой кратко разсказывается исторія исцленія съ ея помощью“. Чарованіе при помощи куклы — явленіе широко распространенное у различныхъ народовъ. И, конечно, не оно родилось на почв египетскаго миа, а наоборотъ: миъ развился на почв обряда. Заклинатель старается какъ можно точне воспроизвести то, что, по преданію, когда-то случилось съ богами. На себя онъ принимаетъ роль Горуса, больного называетъ Ра и приглашаетъ присутствующихъ взывать къ геліопольскимъ богамъ. „Горусъ и страдающій животомъ Ра — тутъ. Взывайте къ геліопольскимъ богамъ: скоре, скоре, ваши книги! ибо Ра страдаетъ…“¹). — Какъ извстно, египетское бальзамированіе покойниковъ и приготовленіе мумій состояло изъ сплошного ряда магическихъ дйствій. Бальзамировщики — маги. „Похоронные свивальники въ ихъ рукахъ превращаются въ сть таинственныхъ переплетовъ, изъ которыхъ каждый иметъ особенное значеніе, имющее цлью удалить отъ тла всякія опасности и всякихъ враговъ, угрожающихъ ему — боговъ, людей и наскомыхъ — и предохранить его отъ разложенія. Подкладываютъ подъ нихъ амулеты, фигурки, высушенные цвты, щепотки травокъ, плитки, исписанныя іероглифами, — все это составляетъ заколдованную броню покойника“²). Все это сопровождается чтеніемъ священныхъ формулъ. Конечно, такой важный въ египетскомъ быту обрядъ, какъ приготовленіе муміи, не могъ не породить легендъ о его происхожденіи. И дйствительно, изъ заклинаній, сопровождающихъ бальзамированіе, мы узнаемъ о происхожденіи первой муміи. Въ вка, слдующіе непосредственно за сотвореніемъ міра, бальзамированія совсмъ не знали, и первые люди умирали дважды: сначала умирало тло, потомъ умиралъ двойникъ. „Но, когда Тифонъ убилъ Озириса, Горусъ собралъ части тла своего отца, оросилъ ихъ благовонными веществами при помощи Изиды, Нефтисы, Тота и Анубиса, пропиталъ предохраняющими отъ тлнія веществами и обвилъ ихъ широкими свивальниками, произнося все время молитвы, которыя сдлали его дло на вки нерушимымъ“¹). Вс эти примры наглядно показываютъ смыслъ эпической части заклинанія.

То, что сначала пережилъ обрядъ, переживаетъ потомъ и заговорная формула. Магическая сила ея явилась постепенно и незамтно. Слово обогащалось за счетъ дйствія не только со стороны содержанія, но и свой магическій авторитетъ пріобртало благодаря долгому сосуществованію съ обрядомъ. Репутація обладанія магической силой съ обряда незамтно распространялась и на его спутника. Слово какъ бы обкрадывало обрядъ, пока не оторвалось отъ него, почувствовавъ въ себ, наконецъ, самостоятельную силу. Медленный ростъ силы слова не замчался, и вопросовъ никакихъ не возбуждалось. Но вотъ чудодйственная сила слова явилась во всемъ своемъ блеск. И снова должно было повториться то же, что раньше было съ дйствіемъ. Опять возникаетъ вопросъ — почему? Почему данная формула иметъ магическую силу? Аналогиченъ и отвтъ: привлекается опять божество. „Не я говорю, a самъ Іисусъ Христосъ“, „не своей силой, a Божіей“, „не я говорю, a Божія Матерь“. Вс подобныя фразы являются отвтомъ на сомнніе, явившееся относительно дйствительности словесныхъ чаръ. Стремленіе понять причину магическаго вліянія формулы приводитъ въ конц-концовъ къ тому, что доброе вліяніе приписывается уже не словамъ и не знахарю, а Богу. Заговоръ, по своему значенію, приближается къ молитв. Къ нему присоединяются такіе, напримръ, придатки: „Не для ради хитрости, не для ради мудрости, а для ради великой Божьей милости“¹). Или —Das helfe dir Gott der Vater, Gott der Sohn und Gott der heilige Geist²). Французскій король-знахарь, очевидно, именно такъ понималъ цлебную силу врачебныхъ чаръ, когда лчилъ опухоль на ше, прикасаясь къ ней и произнося слдующія слова: „король сія тобя дотыкаетъ, а Богъ тобя уздравливаетъ“³). Иногда же дло происходитъ совершенно аналогично съ оправданіемъ обряда. Какъ совершеніе обряда приписывается божеству, такъ и заговорная формула влагается въ уста божества (святого). Тогда эпическая часть еще расширяется.

Таковъ процессъ органическаго развитія основного вида заговоровъ. Но онъ не обязателенъ для всхъ видовъ заговора. Разъ чистое слово пріобрло магическій авторитетъ, то оно могло уже совершенно свободно принимать самыя разнообразныя формы выраженія, что мы и видли въ предыдущей глав.

Наряду съ разнообразіемъ видовъ формъ заговора обращаетъ на себя вниманіе разнообразіе варіантовъ и редакцій одного и того же мотива. На это обстоятельство до сихъ поръ не обращалось серіознаго вниманія. А между тмъ объяснить это необходимо. Вдь оно стоитъ въ явномъ противорчіи съ требованіемъ точнаго, буквальнаго, воспроизведенія заговорной формулы при практик. Замни хоть одно слово — и магическая сила заговора утеряна. Какъ же могли появиться не только новые варіанты, но даже и новыя редакціи? Пока на это давалось два отвта. Главная причина — забывчивость. Формула забывалась и невольно искажалась. Согласно съ этимъ взглядомъ, всякій новый варіантъ или редакція долженъ разсматриваться, какъ все дальнйшее большее и большее уродованіе, а не развитіе заговорнаго мотива. На этой точк зрнія и стоитъ Мансикка. По его мннію, все разнообразіе варіантовъ произошло именно благодаря постепенному забвенію и искаженію первоначальныхъ стройныхъ символическихъ созданій церковниковъ. Согласно съ этимъ боле пространныя редакціи считаются боле первоначальными, а редакціи краткія — позднйшими (напр., взглядъ Ефименко и Мансикка на закрпку). Такое объясненіе происхожденія новыхъ редакцій и варіантовъ, конечно, допустимо. Иное дло — достаточно ли оно? Второе объясненіе съ успхомъ можетъ примняться собственно только къ объясненію происхожденія новыхъ варіантовъ, а не редакцій. Дло идетъ о роли римы въ заговорахъ. Множество заговоровъ, особенно западныхъ, римованы. Когда формула переходила изъ одного нарчія или языка въ другое, то рима могла разрушиться. Въ результат стремленія къ ея возстановленію появляются новые варіанты. Представителемъ этого взгляда является Эберманъ¹). „Новымъ факторомъ происхожденія варіантовъ“, говоритъ тотъ же изслдователь, „является локализація заговоровъ; но она не иметъ глубокаго вліянія. Мста, рки или предметы, чуждые знахарю, замняются близкими ему. Такъ Іерусалимъ или Вилеемъ мы находимъ замненными Римомъ или Виттенбергомъ, Іорданъ — Дунаемъ и т. д.“²).

Вс эти объясненія приходится признать недостаточными. Объясненія Эбермана пригодны только для варіантовъ. Объясненіе же новыхъ редакцій, какъ результатъ забвенія и искаженія, разложенія первоначальныхъ формулъ, навязываетъ изслдователю предвзятую точку зрнія на исторію заговора. Разъ изслдователь согласится такъ разсматривать различныя редакціи, то онъ долженъ будетъ отказаться отъ надежды прослдить развитіе заговоровъ. Всюду предъ его глазами будетъ только гибель и разрушеніе. Однако на самомъ-то дл положеніе уже не такъ безнадежно. Нтъ надобности представлять себ заговоры вышедшими прямо въ законченномъ вид изъ чьихъ бы то ни было рукъ и потомъ исказившимися. Конечно, такія искаженія сплошь да рядомъ совершались; но главное-то теченіе шло въ обратномъ направленіи. Выше я изложилъ въ общихъ чертахъ тотъ путь, какой, по моему мннію, проходили заговорные мотивы въ своемъ развитіи. Въ слдующей глав постараюсь доказать его на отдльныхъ мотивахъ. Согласно съ этой теоріей, въ заговорахъ можно прослдить не только процессъ разложенія, но и процессъ развитія. Возникновеніе новыхъ редакцій будетъ возможно объяснять не только, какъ результатъ разложенія, но и какъ результатъ дальнйшаго развитія даннаго мотива. Боле пространныя редакціи окажутся въ большинств случаевъ не первоначальными, a позднйшими. И если стать на высказанную здсь точку зрнія, то, для устраненія противорчія между требованіемъ неизмннаго сохраненія традиціонныхъ формулъ и возникновеніемъ новыхъ варіантовъ, не придется пользоваться ссылкой на забывчивость въ такихъ широкихъ размрахъ, какъ длалось это до сихъ поръ. Напротивъ, какъ ясно изъ изложеннаго выше процесса развитія мотивовъ, новыя редакціи создавались иногда вполн сознательно. Появленіе ихъ требовалось поднятіемъ умственнаго уровня творцовъ заговоровъ. Въ нихъ отразилось созидающее, а не разрушающее движеніе мысли. Такимъ образомъ, съ одной стороны, появленіе новыхъ редакцій требовалось ходомъ исторіи, а съ другой — не было препятствій къ ихъ появленію. Да, препятствій не было. Требованіе точнаго соблюденія формулы — требованіе позднйшее. Первоначально не было надобности въ такой точности по той простой причин, что слово въ чарахъ играло роль второстепенную. Вся сила была въ магическомъ обряд, а слово только его поясняло. Понятно, что пояснительныя формулы могли принимать самыя разнообразныя формы. Миъ, какой далъ эпическую часть заговору, первоначально былъ на служб у обряда. Онъ появлялся для укрпленія авторитета обряда. Значитъ, даже еще въ ту эпоху, когда уже существовали эпическіе заговоры, слово не обладало самостоятельнымъ, независимымъ отъ обряда, магическимъ авторитетомъ. Оно еще все было на служб у обряда. Поэтому то и не было препятствій для измненія формулъ. Формулы могли мняться, лишь бы цлъ оставался обрядъ, главный носитель магической силы. Все стараніе сводилось къ точному соблюденію обряда. Требованіе же точнаго соблюденія формулъ явилось поздне, когда слово пріобрло самостоятельную магическую силу. Сила эта была пріобртена за счетъ обряда. Поэтому ослабленный обрядъ пересталъ такъ строго соблюдаться, какъ соблюдался раньше, когда былъ единственнымъ носителемъ магической силы. Сначала онъ подлился своей силой со словомъ. Результатомъ было то, что и обрядъ и слово стали одинаково строго соблюдаться. Потомъ перевсъ перешелъ на сторону слова. Въ результат появилось пренебреженіе къ обряду, доходящее иногда до полнаго забвенія его. Такимъ образомъ открываются два параллельныхъ процесса. Слово постепенно пріобртаетъ все большую и большую репутацію магическаго средства. Вмст съ этимъ увеличивается и требованіе точнйшаго сохраненія заговорныхъ формулъ. Рядомъ — обрядъ все боле теряетъ прежнее свое значеніе. Вмст съ этимъ все боле и боле начинаютъ пренебрегать имъ.