Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

95

любовь одного лица къ другому, „присушить“. Названіе это произошло отъ обряда, какимъ ране всегда сопровождались любовные заговоры. Подъ „оберегъ“ — заговоры, предназначенные оградить человка отъ какого бы то ни было несчастія. Словомъ, эти термины являются понятіями видовыми, подчиненными. Въ смысл же родовыхъ употребляются главнымъ образомъ „заговоръ“ и „заклинаніе“. Строго опредленной разницы между этими терминами нтъ. Одинъ и тотъ же изслдователь одно и то же явленіе то называетъ заговоромъ, то заклинаніемъ (напр., Аанасьевъ). Предпочтеніе того или другого термина является результатомъ личнаго вкуса. Однако можно замтить, что на практик, когда дло касается единичныхъ случаевъ, слово „заклинаніе“ употребляется преимущественно въ тхъ случаяхъ, когда сила слова направляется противъ какого-нибудь демоническаго существа. Это, вроятно, происходитъ подъ вліяніемъ церковнаго употребленія слова „заклинаніе“. Но почти всякую болзнь заговаривающій считаетъ дломъ какого-нибудь злого существа. Чмъ же въ такомъ случа „заклинаніе“ будетъ отличаться отъ „оберега“? Онъ вдь тоже направляется противъ всякой нечисти. Терминъ „заклинаніе“ особенно любилъ употреблять Ефименко. Посл же него первенство получилъ „заговоръ“. Содержаніе этого понятія изслдователи и стараются выяснить, начиная съ 70-хъ годовъ. До этого времени потребности въ точномъ понятіи не ощущалось. Сахаровъ раздлилъ весь собранный имъ матеріалъ на 4 группы. При этомъ въ отдлъ „кудесничества“ попало то, что теперь причисляется къ различнымъ видамъ заговора. Понятія же кудесничества онъ не далъ, предполагая, что отличіе его отъ другихъ группъ и безъ того ясно. Среди миологовъ господствовало опредленіе заговора, какъ обломка языческой молитвы. „Заговоры суть обломки древнихъ языческихъ молитвъ“¹). Опредленіе, связанное съ ошибочной теоріей происхожденія заговоровъ. О. Миллеръ обратилъ вниманіе на послднее обстоятельство, но своего опредленія

96

не далъ. Первый, кто попытался боле точно опредлить заговоръ, былъ Крушевскій. Онъ сказалъ: „Заговоръ есть выраженное словомъ пожеланіе, соединенное съ извстнымъ обрядомъ или безъ него, пожеланіе, которое должно непременно исполниться“¹). Но, давши такое опредленіе, Крушевскій длаетъ оговорку, что дйствіе, могущее сопровождать заговоръ, иметъ не всегда одинаковое значеніе. „Между заговорами, имющими при себ дйствіе“, говоритъ онъ, „слдуетъ отличать заговоры, которыхъ сила основывается на слове, отъ заговоровъ, которыхъ сила основывается на дйствіи, которыхъ сущность составляетъ дйствіе съ извстнымъ матеріальнымъ предметомъ. Ихъ на ряду съ обрядами, не сопровождающимися словомъ, врне назвать „чарами“, т. е. таинственными лкарственными средствами, которыхъ сила неотразима“²). И такъ, начавши съ категорическаго заявленія, Крушевскій потомъ самъ уничтожаетъ проведенную имъ границу. Если какъ слдуетъ всмотрться въ заговоры, сопровождаемые обрядами, то часто невозможно будетъ ршить, чему принадлежитъ первенство: слову или обряду. Особенно же при теоріи Крушевскаго, полагающаго, что примитивный человкъ считаетъ слово матеріальнымъ предметомъ. Онъ это и чувствуетъ, а потому тутъ же оговаривается, что для первобытнаго человка различіе, устанавливаемое имъ, не существенно³). Но, повторяю, не только первобытный человкъ, а и современный ученый не всегда въ состояніи ршить, гд преобладаніе на сторон дйствія, a гд на сторон слова, такъ какъ это зависитъ въ каждомъ отдльномъ случа отъ психологіи заговаривающаго. Кром того, стараясь разграничить „заговоръ“ и „чары“, авторъ вноситъ еще путаницу въ понятія, отожествляя „чары“ съ „таинственными лекарственными средствами“, что заведомо неправильно. Форма, въ какую вылилось у Крушевскаго опредленіе заговора, кажется, отчасти зависела отъ того, что изслдованію автора подверглось

97

сравнительно незначительное количество матеріала, и сосредоточилъ онъ свое вниманіе „главнымъ образомъ на заговорахъ Майкова“. Почти одновременно съ Крушевскимъ даетъ опредленіе заговора и Потебня. Онъ, хотя и согласился съ основнымъ положеніемъ перваго, т. е. призналъ заговоръ пожеланіемъ, но нашелъ нужнымъ ограничить такое опредленіе. „Опредленіе заговора“, говоритъ онъ, „какъ выраженнаго словами пожеланія, которое непремнно должно исполниться… слишкомъ широко. Оно не указываетъ на исходную точку развитія заговора, какъ особой формы пожеланія, присоединяетъ къ нимъ напр. простыя проклятія, ругательства подъ условіемъ вры въ то, что они сбываются, и… существенные элементы причитаній по мертвымъ“¹). Итакъ, по мннію Потебни, опредленіе Крушевскаго слишкомъ широко. Самъ же онъ боле остороженъ и не пытается дать понятія, обнимающаго всю область разсматриваемыхъ явленій, а опредляетъ только „основную формулу заговора“. „Это — словесное изображеніе сравненія даннаго или нарочно произведеннаго явленія съ желаннымъ, имющее цлью произвести это послднее“²). По поводу замчанія, что, по опредленію Крушевскаго, могутъ и нкоторыя ругательства оказаться заговорами, скажу, что на самомъ дл нкоторыя ругательства по своему происхожденію совершенно тождественны съ заговорами и мы имемъ право смотрть на нихъ, какъ на выродившіеся заговоры. Потебня, желая отмежевать заговоры отъ ругательствъ, замчаетъ, что пожеланіе должно имтть форму сравненія. Итакъ, мы имемъ два опредленія заговора. Первое, по мннію Потебни, слишкомъ широко. Мн же кажется, что оно боле заслуживаетъ упрека въ узости, чмъ въ широт. Выше мы видли, что очень много видовъ заговора обходятся безъ пожеланія. Вс они остаются за границей установленнаго Крушевскимъ понятія. Второе же опредляетъ только одинъ видъ заговора, который авторъ считаетъ основнымъ, потому что видитъ въ сравненіи исходный пунктъ заговора. Насколько правильно ему

98

удалось опредлить исходный пунктъ, постараюсь выяснить въ дальнйшемъ. Сейчасъ только отмчу, что, опредляя заговоръ, какъ сравненіе „даннаго или нарочно произведеннаго явленія“ съ желаннымъ, авторъ смшиваетъ два вида заговора, стоящихъ на различныхъ ступеняхъ эволюціи. Между тмъ различіе ихъ важно именно для установленія исходнаго пункта, о чемъ и заботился Потебня. На эту ошибку обратилъ вниманіе Зелинскій. Онъ опредленіе Потебни считаетъ самымъ точнымъ изъ всхъ, какія были даны¹). Но, если Потебн нельзя сдлать упрека въ узости опредленія, такъ какъ онъ давалъ его не для всхъ заговоровъ, а только для одного, по его мннію, основного вида, то нельзя того же сказать относительно Зелинскаго. Послдній ршительно заявилъ, что „о заговор не можетъ быть иного понятія, какъ только то“, которое дано Потебней²). Понятіе же основного вида заговора онъ еще боле ограничиваетъ, вычеркивая изъ опредленія Потебни сравненіе даннаго явленія и оставляя только сравненіе нарочно произведеннаго явленія³). Таковы господствующія опредленія заговора. Но есть еще одно, стоящее совершенно одиноко, не нашедшее себ, кажется, ни одного послдователя. А. Н. Веселовскій говорилъ, что „заговоръ есть только сокращеніе, приложеніе миа“⁴). Зелинскій, возражая на это, съ одной стороны, указывалъ, что такое опредленіе можно съ гораздо большимъ основаніемъ дать и чарамъ, а не только заговорамъ, а, съ другой — указывалъ на заговоры съ апокрифическимъ содержаніемъ и говорилъ, что о такихъ заговорахъ съ неменьшимъ правомъ можно сказать, что „заговоръ есть сокращеніе, приложеніе апокрифа“⁵). Послднее возраженіе явилось плодомъ явнаго недоразумнія. Зелинскій, очевидно, высказывая его, придерживался убжденія, что миъ можетъ быть только языческаго содержанія, говорить о языческихъ богахъ и

99

т. п. вещахъ. А если миическій способъ мышленія работаетъ на почв христіанскихъ представленій, то въ результат, уже получится не миъ, а апокрифъ, какъ нчто въ корн отличное отъ миа. Что же касается замчанія о растяжимости опредленія и на чары, даже не сопровождающіяся и словомъ, то съ нимъ нельзя не согласиться. Однако при этомъ надо замтить, что характеристику миа, какъ представленія о процесс, совершающемся на неб неземными силами, надо отбросить. Миъ иметъ дло не только съ небомъ и богами. Да и связывать заговоръ исключительно съ небеснымъ и божественнымъ миомъ, какъ уже давно доказано, нтъ никакого основанія. Кром отмченнаго смшенія въ опредленіи Веселовскаго чаръ дйствіемъ и чаръ словомъ, надо еще замтить, что объемъ его формулы простирается и дале. Подъ нее подходятъ въ области слова и такія явленія, какія не имютъ ровно никакого отношенія къ заговору. Въ нее могутъ войти въ большомъ количеств басни, пословицы, поговорки и даже простыя клички. Когда о тамбовцахъ говорятъ — „гагульники“, то что это такое, какъ не сокращеніе, приложеніе миа? Опредленіе Веселовскаго, оказывается, обладающимъ такимъ универсальнымъ, объемомъ, что ровно ничего не опредляетъ. Такимъ образомъ, приходится считаться только съ двумя опредленіями понятія заговора: опредленіями Крушевскаго и Потебни.

Мн кажется, что вопросъ о томъ, какой видъ заговора является основнымъ, можно ршать только посл изслдованія происхожденія заговора. Поэтому здсь я и не буду касаться этого вопроса. Пока намъ нужно понятіе общее, которое охватывало бы вс явленія интересующаго насъ порядка, которое очертило бы границы той области, въ которой придется вести изысканіе, и дало бы опредленный терминъ для ея обозначенія. Такое опредленіе, конечно, не будетъ указывать „на исходный пунктъ развитія заговора“, какъ этого хотлъ Потебня. Требованіе указанія на исходный пунктъ можетъ быть приложено именно къ основному виду. Общее же для всхъ видовъ понятіе приходится строить на выдленіи тхъ признаковъ, какіе оказываются характерными для всхъ нихъ. Какіе же признаки характерны и необходимы для всхъ заговоровъ?

100

При отсутствіи какой черты заговоръ перестаетъ быть заговоромъ? Оба отмченныя выше опредленія подчеркиваютъ прежде всего, что заговоръ есть выраженное словами пожеланіе. Крушевскій на этомъ построилъ свое опредленіе, a Зелинскій подтвердилъ, что „въ заговор мы всегда находимъ желаніе, съ цлью достигнуть котораго и произносится заговоръ“¹). Дйствительно ли это такъ? Посл того, что мы видли въ морфологическомъ обзор, никакъ нельзя согласиться съ подобнымъ утвержденіемъ. Тамъ мы видли заговоры, не имющіе и слда пожеланія. Тамъ же мы видли, какъ тсно переплетаются другъ съ другомъ различные виды заговоровъ, и какъ близко они подходятъ къ другимъ родамъ словеснаго творчества. Если въ заклинаніи видно пожеланіе, то въ священной магической записи оно уже совсмъ не обязательно. А между этими видами заговора граница совершенно неустановима. Въ абракадабрахъ же, часто также совершенно неотдлимыхъ отъ священныхъ записокъ, о пожеланіи нтъ и помину. Вполн могутъ обходиться безъ пожеланія діалогическіе заговоры. Что же касается эпическихъ, то пожеланіе въ конц ихъ также часто отсутствуетъ. Утвержденіе, что такое отсутствіе пожеланія является результатомъ недоговоренности формулы, совершенно произвольно. Такъ же произвольно и утвержденіе, что яко бы не договоренное пожеланіе должно было бы высказаться непремнно въ форм сравненія наличнаго случая съ описаннымъ въ эпической части. Правда, такіе случаи бываютъ. Но бываютъ и какъ разъ обратные. Органически развившаяся формула заговора можетъ не заключать въ себ не только сравненія, но и простого пожеланія. Если же въ отдльныхъ случаяхъ она оказывается снабженной пожеланіемъ въ какой бы то ни было форм, то происходитъ это подъ вліяніемъ аналогіи съ другими заговорами. Мерзебургскій мотивъ, какъ увидимъ, какъ разъ представляетъ такой случай. Такимъ образомъ, оказывается, что пожеланіе не есть такой необходимый признакъ, на которомъ можно было бы строить опредленіе понятія заговора. Поэтому оба опредленія, какъ

101

построенныя на признак не характерномъ, приходится отбросить. Мнніе же, что „въ заговор мы всегда находимъ… сравненіе (отсутствіе же его такъ или иначе объяснимо) и словесное изображеніе этого сравненія“¹), еще боле ошибочно. Конечно, при желаніи можно все объяснить. Вопросъ лишь въ томъ, на чемъ будетъ основываться объясненіе. Если только на аналогіи, какъ это до сихъ поръ длалось, то оно ровно ничего не значитъ. Однако подчеркнутыя въ обоихъ опредленіяхъ черты — пожеланіе и сравненіе — на самомъ дл оказываются признаками, наиболе распространенными сравнительно съ другими. Насколько я убедился при изслдованіи заговоровъ, въ заговорныхъ формулахъ, дйствительно, не найдется признака боле общаго. Различные виды заговора такъ разнообразны и вмст съ тмъ такъ переплетены другъ съ другомъ, что, съ одной стороны, нтъ возможности въ пестрой масс формулъ отыскать общую для нихъ всхъ черту, а, съ другой — нтъ основанія, выбравши только наиболе распространенный признакъ, выкинуть за бортъ вс не отвчающія ему формулы. „Отче Нашъ“, прочитанное наоборотъ, представляетъ изъ себя заговоръ. Имемъ ли мы право вычеркивать его изъ числа заговоровъ на томъ лишь основаніи что въ получающейся тарабарщин нтъ ни пожеланія, ни сравненія? Поэтому-то, мн кажется, строить общее понятіе заговора на основаніи заговорныхъ формулъ нельзя. Единственная характерная для всхъ безъ исключенія заговоровъ черта лежитъ какъ разъ вн самыхъ формулъ. Она заключается въ психологіи тхъ лицъ, которыя практикуютъ заговоры. На самомъ дле, какова бы ни была формула заговора, она всегда сопровождается врой въ ея цлесообразность u достаточность для достиженія желаннаго результата, если вс требующіяся условія точно соблюдены. Возможность неподчиненія такой формуле со стороны чьей бы то ни было воли или законовъ природы отрицается. Если ожидаемаго результата не послдовало, то это отнюдь не значитъ, что заговору можно противиться. Причина неудачи всегда заключается въ чемъ-нибудь другомъ: либо время выбрано неудачно для его совершенія (въ

102

добрый часъ поможетъ, въ худой не помогаетъ), либо сопровождающій его обрядъ не точно выполненъ, либо нравственное состояніе лица, читающаго заговоръ, не отвчало требованію, либо самая формула была искажена и т. д. Словомъ, причина неудачи всегда усматривается не въ формул самой по себ, а въ несоблюденіи тхъ условій, какія требуются для ея дйствительности. Исключеніе въ смысл возможности противодйствія заговору допускается только въ одномъ случа: противъ одного вдуна можетъ стать другой вдунъ боле сильный; противъ одного заговора можно выставить другой боле могучій. Но такое исключеніе какъ разъ только подтверждает общее правило. Вотъ эта-то репутація обладанія неотразимой магической силой, сопровождающая заговорныя формулы, и есть единственная общая для всхъ ихъ характерная черта. На основаніи ея и надо строитъ общее понятіе. Въ зависимости отъ характера признака и самое опредленіе будетъ носить характеръ чисто формальный. Оно, конечно, не укажетъ ни особенности самыхъ заговорныхъ формулъ, ни исходнаго пункта ихъ развитія, но зато проведетъ опредленную границу между явленіями, относящимися къ заговору и не принадлежащими къ нему. Формулировать опредленіе можно приблизительно такъ: Заговоръ есть словесная формула, обладающая репутаціей достаточнаго и неотразимаго средства для достиженія опредленнаго результата, при условіи соблюденія всхъ требующихся при этомъ предписаній, средства, противиться которому не можетъ ни законъ природы, ни индивидуальная воля, если она не пользуется съ этою цлью также какими бы то ни было чарами. Въ этомъ широкомъ смысл я и буду употреблять слово „заговоръ“. Опредленіе же, указывающее на генезисъ заговора, попытаюсь дать посл, когда выяснится процессъ развитія заговоровъ. Для магическихъ же обрядовъ оставляю терминъ „чары“, какъ это уже установилось въ литератур. При этомъ однако буду употреблять его и въ боле широкомъ смысл въ качеств понятія, охватывающаго всю область всевозможныхъ магическихъ пріемовъ, будутъ ли то чары дйствіемъ, будутъ ли чары словомъ. Подъ „обрядомъ“ я разумю не только сложное какое-нибудь дйствіе, но и самое простое, хотя бы оно

103

состояло даже изъ одного тлодвиженія (напр., показываніе фиги — обрядъ).

Перехожу къ вопросу о классификаціи заговоровъ. При томъ огромномъ количеств ихъ, какое накопилось въ различныхъ сборникахъ и журналахъ, при постоянныхъ перепечаткахъ, какія допускаются составителями сборниковъ, отсутствіе научной классификаціи страшно затрудняетъ работу. И тмъ не мене вопросъ этотъ находится въ состояніи еще боле плачевномъ, чмъ вопросъ о выработк понятія заговора. Насколько плохо дло, показываютъ примры двухъ послднихъ русскихъ изслдователей. Зелинскій совершенно отказался отъ возможности провести научную классификацію¹), а Ветуховъ, котораго необходимость заставляла выбрать ту или иную классификацію, послдовалъ установившейся традиціи въ распредленіи заговоровъ, тутъ же заявляя о ея неудовлетворительности²). Посмотримъ, какова же была традиція. Вглядываясь въ то, какія классификаціи допускали собиратели и изслдователи заговоровъ, мы замчаемъ, что вс они въ основаніе дленія клали различіе цлей, преслдуемыхъ заговорами. Отступленія отъ этого принципа въ большинств случаевъ только кажущіяся. Помяловскій обратилъ вниманіе на то, что иметъ въ виду заклинательная формула: накликать зло или отвратить. И на основаніи этого вс ихъ раздлилъ на дв группы: т, что накликаютъ зло, назвалъ „наговорами“, a т, что отвращаютъ зло — „заговорами“. Однако тутъ же выдлилъ изъ нихъ и еще одну группу — „привороты“. Не говоря уже о томъ, что такое выдленіе „приворотовъ“ не послдовательно, установленіе границы между двумя главными-то группами на практик сплошь да рядомъ не возможно. Если гибель призывается на человка, то это — „наговоръ“. А если на злого духа, мучающаго человка во время эпилепсіи, то что это будетъ, „наговоръ“ или „заговоръ“, спасающій человка отъ болзни? Да если бы дленіе и возможно было произвести, то отъ раздленія всхъ заговоровъ на дв группы было бы

104

очень мало практическихъ результатовъ, тмъ боле, что дленіе это чисто искусственное, и принципъ его лежитъ за формулами, и не въ самыхъ формулахъ. Чувствуется потребность въ боле детальной классификаціи. Особенно настоятельно она сказывается у собирателей заговоровъ. Поэтому-то въ сред ихъ самымъ ходомъ дла выработались извстные пріемы дленія матеріала. Первый собиратель заговоровъ, Сахаровъ, обошелся безъ классификаціи. Иващенко собранный имъ матеріалъ, разбиваетъ на дв группы. Въ одной помщаетъ „шептанія-примовленія или наговоры“, въ которыхъ на человка призывается добро или зло. Въ другой — „замовленя или заклинанія“, заговоры, направленные противъ постигшихъ человка болзней и неблагопріятныхъ случаевъ въ жизни. Этотъ отдлъ онъ раздляетъ на 3 группы: а) противъ болзней отъ неизвстной причины или предполагаемой, б) противъ болзней, причина которыхъ извстна, в) противъ неблагопріятныхъ случаевъ въ жизни. Такимъ образомъ, это та же самая классификація, что и у Помяловскаго, только въ одной своей части проведенная боле детально. Скопленіе множества врачебныхъ заговоровъ естественнымъ образомъ вызвало у собирателей классификацію по болзнямъ, къ какимъ заговоръ примняется. Эта классификація и является самой распространенной въ крупныхъ сборникахъ. Заговоры, не имющіе отношенія къ болзнямъ, при этомъ длятся также по цлямъ, съ какими примняются. Такъ составлены сборники Майкова, Ефименко, Романова.