Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Лампа дает мало света, но я вижу сведенные брови.

– Это делает тебя, - говорю я серьезно, чтобы не приходилось гадать, - Легендарной Леди Ордена Хрила.

– Да, - отвечает она легко.
– Понимаю. Я та, кто я.

– Верно. А что будет со мной за подобные оценки?

След улыбки.
– Потеря сознания. Или смерть.

– Вот почему так удачно, что большинство лошадей добрее тебя.
– Я смотрю искоса.
– Почему-то вспомнилось, как хриллианцы относятся к огриллонам.

Она каменеет.
– Огриллоны не милашки.

– Зависит от смысла этого слова.

– И их вовсе не угнетают на Бранном Поле.

– Нет? Останови одного из ваших драных рикш посреди ночи, потом приходи и расскажешь.

– Если огриллоны правили там, где ныне правит Хрил...

– Рабовладение портит обе стороны. Ты видишь так, они - совсем иначе. Не знаю, ранит ли тебя это или ты лишь прикрываешь дерьмо, да и плевать мне. Так и так, это уродливо.

– Если тебе все равно, зачем говоришь?

– Потому что тебе не все равно.
– Бросаю пустую суму.
– Тут ты не вольна. Такая, какая есть.

– Урок твоей лошадиной ведьмы?

– Она не моя. Скорее я - ее. Ну, не совсем. Обычно она всего лишь не убегает.

– Должно быть, необычайно терпелива.

– Ты не поймешь, что такое терпение, пока не встретишь ее.
– Я снимаю поводок с одного из крюков и завязываю у мерина на шее.
– Пойдем.

– И куда нам идти?

– Вверх по реке. Недалеко.
– Кладу на плечо свой мешок.
– Нужно отойти от города.

– А его снаряжение?

– Оставим. Бери свой тюк. И бочку.

– Что будешь делать без седла и удил? Отпустишь коня?

Я улыбаюсь.
– Увидишь.

Мерин бредет впереди; похоже, он движется слишком медленно и осторожно потому, что ожидает кнута вне зависимости от избранного поведения. Слишком пугливый, чтобы дать мне приласкать себя, он даже не смотрит в глаза, и всё, что могу - тихонько гудеть: - Хорошо, большой парень. Идем. Еще немного. Иди. Всё хорошо.

Я бурчу почти неразборчиво, ведь слова не важны, важен звук голоса, спокойного человеческого голоса, без гнева и угроз. Голоса, который не похож на крик того мерзавца, у которого я его забрал.

Нам не приходится уходить далеко. В сотне ярдов от последних домов натыкаемся на широкий пустырь, сорняки и кусты вдоль ручья, что вьется к реке. Я снимаю веревку и отступаю, и бедная затраханная скотинка даже не опускает голову к траве. Следит за мной белым краем левого глаза, соображая, как именно я ему сделаю больно.

Я обхожу его, почти на расстоянии руки, и подмигиваю, продолжая говорить.
– Не бойся. Не обещаю, что тебе не будет больно, лишь что я никогда тебя не ударю. А если смогу облегчить боль, сделаю что нужно. Я не привык быть таким, но всё меняется. Не бойся.

– Говоришь с ним, как с личностью, - тихо произносит Ангвасса.
– Как будто он поймет.

– Он понимает. Не так как ты, осознавая смысл слов. Ну, я так не думаю. Хотя кто знает? Лошади глубоки.

– Но откуда ты знаешь, что он вообще понимает?

Пожимаю плечами: - Я видел. Когда говоришь им правду, они понимают.

– Так чего он сейчас боится?

– Возможно, что я передумаю.

Медленно и осторожно Ангвасса садится на землю.
– Начинаю понимать, почему ты хотел убить того человека.

– Видишь, каков его конь?

– Вижу, что этот конь значит для тебя. Этого довольно.

Мерин чуть-чуть расслабился: похоже, Ангвасса придумала верно. Я делаю два шага назад и сажусь на камень.
– Тот, кого я побил ради тебя, назвал тебя Пивасиком. Это лишь слово. Можешь помнить его или нет. Это не ты. Ты не должен быть другим, не самим собой. Можешь остаться с нами или убегай - хотя, думаю, лучше быть поблизости, тут волки и медведи, и кугуары в холмах, а мы можем тебя защитить. Но ты не обязан оставаться. Ты свободен.

– Не понимаю, - бормочет Ангвасса.
– Тебя могли убить за коня - и ты гонишь его?

– Вовсе не так.
– Я гляжу в полные лунных теней озера глаз.
– Итак, мы здесь. Знаю, в это время годы ты обычно оказываешься южнее и западнее, но ты нам нужна. Нас трое, и всем нужна ты. Прошу, приди, когда сможешь.

Долгое мгновение никто не движется. Единственный звук - бормотание ручья и треск мелких насекомых в кустах. Затем, впервые, мерин делает движение, к которому его не вынудил я: поворачивает голову так, что видит меня двумя глазами, и увиденное его явно ободряет, потому что голова опускается к копытам и он начинает щипать траву.

Ну, все путем.

– Что тут происходило?
– Ангвасса говорит едва слышным шепотом.
– Ты набросил заклятие очарования? Давно ли занялся магией?

– Не моя магия, - отвечаю я столь же тихо.
– Работает лучше всего на закате или рассвете. В полутьме. Если не выгадаешь время, лучше выйти в поле ночью, туда, где тихо и мало людей. Как здесь.

– Чтобы сделать что?

Я открываю ладони, будто извиняясь за нелепость следующих слов.
– Когда говоришь с лошадью из ведьмина табуна, она может тебя слышать.

– Ведьмин табун?
– Она озирается с преувеличенным удивлением.
– Табун из одного? Через которого ты сможешь говорить с женщиной, которую не встретишь еще полвека?

– Сложное дело.

– Уж точно. И долго ли нам ждать, пока ты решишь, что она не придет?

– Нам не придется ждать. Если она идет, то...

Черный мерин поднимает голову и тихо ржет. Где-то в беззвездной тьме откликаются лошади.

– Вот, я говорил.

Едва верхний краешек луны выползает над восточными пиками, он выходит из мрака, будто сделан из ночи. Конь огромный, могучий, в темноте я даже не могу определить масть. Он идет медленно, спокойно, копыта лишь изредка бряцают о камни. Она - еще одна очерченная луной тень, абрис, лицо невидимо в нимбе волос.

Кроме ведовского глаза. Ведовской глаз блестит, будто ледяной кинжал.

– Вижу, я опять тебя недооценила.
– Ангвасса встает и поворачивается к ней.
– Привет тебе, добрая...

– Ангвасса. Не надо.

Она замолкает и хмурится мне.

Я киваю на мерина.
– Сначала дело.

– Но...

– Представления не обязательны. Просто жди.

Могучий конь останавливается у ручья, она спрыгивает. Входит в воду и стоит посредине. Стоит, глядя на мерина. Тот фыркает и мотает головой. Прядает влево, и вправо, делает несколько шагов назад, снова мотает головой и ржет.