Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Она стоит.

Он начинает двигаться вперед, почти боком, все смелее, он почти пляшет, неловко и скованно - словно старый дед решил поучить танцам внуков - и шея его эдак выгибается дугой и он два раза встает на дыбы, будто сердитый молодой жеребец, и топочет копытами.

Она стоит. Наблюдает. Ничего больше.

Ангвасса подходит ближе.
– Ты уже видел такое, но следишь. Она смотрит на коня. Ты на нее. Словно стараешься оставить в памяти малейшие подробности.

– Всё так очевидно?

– Твоя улыбка, - бормочет она.
– Никогда не видела, чтобы ты улыбался. Ни разу. Видела оскал. Ты показываешь зубы, будто кусачий пес...

– Предпочитаю думать, что похож на волка.

– И видела ту фальшивую усмешку, когда кто-то тебя ранит. Но сейчас...

– Шш. Это моя любимая часть.

Мерин подходит к краю ручья. Снова фыркает, бьет копытом и отпрыгивает, будто хочет бежать, но какая-то гравитация, какой-то магнетизм, что-то тянет его ближе и ближе, и чем ближе подходит, тем меньше ему хочется убегать. Наконец, он входит к ней в воду.

Она поднимает руку к морде.

Он пляшет в сторону, мотая головой, боязливый и не любящий рук. Она не шевелится. Просто стоит в воде по колено, рука вперед и вверх, и следит за ним, и для ничего нет важнее. Она простоит так, пока не выгорят звезды или еще дольше, сколько нужно, но - разумеется - так долго стоять не придется.

Быстрее, чем можно поверить - а ведь я видел это сотню, тысячу раз!
– мерин подходит к ней, глубоко дыша, собирая остатки мужества, а потом почти склоняется ей под руку.

Они стоят вместе, не шевелясь, лишь дыша, словно ему нужно лишь ощущать тепло руки, а ей нужно лишь дарить ему это ощущение; затем он выскальзывает из-под руки, опускает голову ниже и касается мордой плеча. Она трется щекой о шею, и они стоят в лунном сиянии, и отсеки мне Иисус драную руку, если это не самое прекрасное зрелище, которое я надеюсь видеть и впредь.

– Это...
– Ангвасса словно подавилась.
– Это всегда срабатывает?

– Нет. Иногда они слишком изранены. Тогда ты можешь лишь оставить их в покое.

– Но обычно. Обычно срабатывает.

Я слышу нужду в голосе. И даю лучший из ответов.

– На мне сработало.

Вскоре мерин успокаивается, щиплет траву рядом с ее скакуном, а она выходит к нам. Молча смотрит.

Ангвасса набирает воздух, будто хочет произнести речь. Я поднимаю руку - погоди – и она слушается.

Наконец лошадиная ведьма вздыхает и кивает себе под нос. Подходит к Ангвассе.
– Мне жаль, - говорит она.
– Знаю, это больно.

– Что больно?

– Возможно, я смогу тебе помочь. Но не сегодня. Ты не готова.

– Я благодарю за заботу, - отвечает она.
– Я Ангвасса, леди Хлейлок из ...

Голос затихает, потому что лошадиная ведьма уже отошла.
– Ты, - произносит она.
– Знаю тебя.

– Узнаешь. Мы встретимся через пятьдесят лет.

– Знаю тебя, - повторяет она.
– Ты ходячий нож. Эхо оборотня. Тень, отброшенная тьмой и шрамами.

Я кручу слова в голове, несколько секунд, и понимаю, что это лишь звуки.
– Я привык.

– Сейчас. Но так будет не всегда.

– Ага, ну, от этого ты меня и спасешь.

– Рада узнать. А от чего ты спасешь меня?

Я ухитряюсь проглотить, не подавившись. Едва-едва.

Она посылает эту улыбку, только-между-нами. – Должно быть, я уже намекала, что мы можем спасти друг друга.

– Как-то мелькнуло в светской беседе.

– Итак, хорошо и еще лучше. Зачем ты здесь?

– Судьба всего мира лежит на нас, и мы...
– начинает Ангвасса.

– Да, разумеется, - отвечает ведьма вежливо.
– Вот только "судьба" значит не то, что ты думаешь. Прошу не обижаться, но я спросила его.

Я глубоко вздыхаю.
– Прошу об одолжении.

– Да?

– Нужно, чтобы ты кое за чем проследила.

Вчера для Завтра 3: Проблемы отца

"... и человека... человека можно простить... за то, что он смеет гордиться своим единственным сыном".

Дункан Майклсон "Герои умирают"

Чистая вода искрится, выбегая из трещины в скале и заполняя широкую гранитную чашу, прежде чем обрушиться вниз на пятнадцать футов. Луг зарос высокой травой. Дыхание становится паром в утренней прохладе. Лошадиная ведьма касается моей руки.
– Как прекрасно.

Я выкашливаю мокроту.
– Ага.

– Прекрасно каждый раз, когда ты меня приводишь.

В ее прошлое. Или - в одно из ее прошлых. В одно из моих будущих. Потенциально. В расколотом временном потоке наших отношений полезнее всего держаться за настоящее время.

– Когда я здесь без тебя, тут не прекрасно. Совсем.

Когда одержимый демоном труп Берна сбросит меня в этот поток, вода будет отравлена машинным маслом и человеческим дерьмом и хрен знает какими токсичными отходами из шахт. Вереск пропадет, как и дикие цветы, и большая осиновая роща внизу станет черными пеньками, оставленным за собой лесорубами "Палатин Камп".

Но нет смысла рассказывать ей. К тому же уверен, что не смогу выговорить эти слова. И она, возможно, сама знает.

– Я грущу из-за тебя.

Снимаю ее руку с плеча и сплетаюсь с ней пальцами.
– Я в порядке.

– Знаю. Но это место всегда наводит на тебя грусть. Знаю, ты сильно ее любишь.

– Любил.

Она прижимается ко мне, кладет мои руки себе на плечи.
– Не притворяйся.

Волосы пахнут вереском и соснами.
– Это... это было и будет... плохо. Для меня. Для Веры - еще хуже.

– Твоей дочери.

– Ты встретишь ее спустя пятьдесят лет. В тебе и в ней... много общего. Она обожает тебя.

– Рада слышать, - отвечает она.
– Мы идем к воде?

Я качаю головой.
– Просто хотел взглянуть. На... не знаю, на что. Ради иного воспоминания о месте.

Она закатывает голубиный глаз и окатывает меня улыбкой, будто летним дождем.
– Со мной.

Мне становится плохо.
– Похоже, не надо было.

Она вздыхает на плече.
– Мне жаль, что не была там.