Записки нечаянного богача 4

А я в ответ лишь чуть поднял левую бровь. А ещё шевельнул ноздрями, будто принюхиваясь. И заметил, как в стёклах её очков загорелся другой свет, с моей стороны. Буквально на глазах гася тот, что был там, внутри.

— Ты гляди, Танюх, и вправду не боится! — с каким-то чуть ли не детским восторгом воскликнула она, хлопнув по плечу богиню фигурного катания, падая обратно на стул.

— Редкий. Жаль, не спортсмен, — сдержанно согласилась та. Таким тоном, что я от души порадовался, что на коньках катался ещё хуже, чем на лыжах.

— Повеселил, Дима. И порадовал. Давно таких не встречала. Школы откроем, как здания готовы будут. За сколько справишься? — перешла к делу гимнастка, будто это не она только что планировала тут всё сравнять с землёй.

— К середине сентября сдадут, — спокойно ответил я, снова отпив чаю. Он, таёжный, у Врунгеляна был просто великолепным.

— Вряд ли, уж больно быстро, — усомнилась вроде бы она. Но мы с реалистом видели искорки под очками, теперь смеющиеся.

— В марте тут лес стоял глухой, сплошняком, — пожал я плечами, а Тёма и баба Валя синхронно кивнули.

Расставались вполне по-дружески, даже обменявшись телефонными номерами. Хотя даже выдумщик-скептик не рискнул предположить, что же такого должно было произойти, чтобы я позвонил этим спортивным ведьмам.

Академии обоих видов спорта открыли в начале третьей недели первого осеннего месяца. Понаехала такая прорва журналюг со всего мира, что я было решил пересидеть всю суету в офисе. Но Надя, солнце моё ясное, едва ли не за ухо меня вытащила. За второе планировала схватиться, но не дотянулась, Анюта. Пришлось выбираться. За коммуникации с массовыми информаторами отвечал Лорд, как человек более нордический и стойкий. Мы поздоровались и познакомились со спортивными богинями, что наперебой затискали дочку, но так, профильно, как в мясном отделе или на собачьей выставке. И хором решили, что старая: шесть лет для захода в большой спорт — слишком поздно. А я изо всех сил сдержал облегчённый вздох.

Операторы и прочие корреспонденты обсели Ланевского, как мухи — портрет государя императора, но тот держался молодцом и не выдал им ни меня, ни главную буржуинскую тайну. Близко к ним я на всякий случай не совался, помня твёрдо завет фаталиста нечаянным богатеньким буратинам: «с „карабасами“ даже рядом не стой!». Выпроваживать некоторых из особо охочих до скандалов, интриг и расследований пришлось ребятам Головина.

Оба вида спорта в стране были любимыми, зрелищными и популярными. Спортсменки, по большей части уже совершеннолетние, оказались по-спортивному настойчивыми и нацеленными на результат. Как-то неожиданно сложилось так, что у фигуристок было больше тяги к мирным специальностям, а у гимнасток — к военным. Поговаривали, что с появлением спортшколы гормональный фон наладился не только в соседних учебных заведениях, но и в Городе в целом. И, хотя никто никого на горячем, а точнее «на горячей», не ловил, наш «Ледовый городок» с лёгкой руки какой-то языкастой жительницы иногда стали называть по-другому. Как, всё-таки, всего одной буквой можно коренным образом изменить смысл и значение прилагательного. Велик и могуч русский язык!

Глава 24 Находки и потери

Город цвёл и пах. Не знаю, чего уж там понавысаживали ботаники под командованием гения от градоустройства, но на клумбах до самого снега что-то колосилось и смотрелось ярко и симпатично. Мне же почему-то больше всего нравились цветы физалиса — оранжевые китайские фонарики, которые можно было засушить и хранить хоть десятилетиями. Странно, кажется, лет двадцать их нигде не встречал, а раньше, вроде бы, в каждом втором доме были. Или только в моём родном городе?

Школа, находившаяся через квартал от наших домов, к сентябрю уже сияла и сверкала, отмытая и проветренная от ароматов краски, мастики и прочих шпаклёвок. Аня побежала туда с восторгом и радостью, вместе с группкой мальчишек и девчонок, с которыми познакомилась неделей раньше на площадке и на аттракционах. Хорошо быть маленьким — всё такое простое, лёгкое, радостное. Даже печали какие-то светлые и не запоминающиеся. Провожая дочь в первый раз в первый класс, я как-то даже расчувствовался. Надя, которую обнимал за плечи, плакала. Появления малыша ждали со дня на день, поэтому отходить от жены я позволял себе только по очень важным поводам — например, принести ей водички, поесть или пледик. Как ни странно, жизнь в Городе шла своим чередом, ничего не валилось, не взрывалось и не горело, несмотря на то, что все три отца-основателя из управленческих процессов выбыли практически полностью. Серёга, стойкий воспитанник сухих островитян, пробовал из последних сил «держать лицо», но стоило Миле позвонить или написать сообщение — мигом оказывался рядом, даже если в это самое время ехал на важные переговоры. Академии спортивные открыли каким-то чудом, и жёны на церемонии восседали в складных креслах, как три толстяка. Кресла же за ними носили три влюблённых дурака — мы, то есть.

В середине сентября, буквально через два дня после торжественного открытия «Ледовых выселок», в роддоме Княжьих Гор появились на свет «три Медведя», хотя на самом деле — Барс, Волк и Ворон: Михаил Артёмович Головин, Михаил Дмитриевич Волков и Михаил Сергеевич Ланевский. Медики поражались — впервые на их памяти три совершенно разных женщины начали рожать в разное время, но разродились минута в минуту. Мы с мужиками решили, что это, определённо, знак. Какой именно — не додумали, сошлись на том, что наверняка добрый и хороший, как и всё в нашем Городе. Который мы будто специально успели построить за такой короткий промежуток времени. Не было ни салютов, ни фейерверков, но народ, прознав о родах, высыпал на улицы, поздравляя друг друга, как на Новый год. Потому что народились в мир первые коренные жители Княжьих Гор.

А через неделю схоронили Петра Алексеевича.

Я примчал в больницу, как только узнал, что его доставили. По дороге выяснил, что Бунин втихую вызвал нашу «скорую» и провёз деда Петю в Город чуть ли не контрабандой. Ясно, что Головин наверняка был в теме, но к нему не было ни единой претензии.

— О, Митяй! — обрадованным, хоть и слабым голосом поприветствовал меня реликтовый дед. Узнал. Тогда ещё узнал.

— Ты чего надумал-то, дед Петя? — возмущённо начал я, привычно повышая голос, памятуя о его странной выборочной глухоте.

— Да не блажи ты, как на партсобрании, ей-Богу! — поморщился он. — И так в голове звенит, тут ты ещё, звонкий, как бубен. Время пришло, Дима. Пора и честь знать.

В его слезящихся мутноватых глазах не было ни страха, ни сомнения, ни горечи. Он знал, что говорит, и знал, что умирает. Потому что сам так решил.

— Всё только начинается же. Не жалко? — подумав, задал я дурацкий вопрос.

— Мне много лет, Дима. Я долго жил и многое видел. И, честно скажу, предпочёл бы большую половину не видеть никогда или забыть, — он говорил тихо, но отчётливо, как на исповеди. — Но так не бывает. Я дожил до того момента, о котором мечтал. Я увидел город, где живут счастливые люди. У тебя и твоих впереди много всего, и хорошего, и плохого. Но я точно уверен, что вы со всем справитесь вместе. Ты, твоя семья и твои друзья.

Он говорил, но, кажется, меня уже не видел. Я снова тратил максимум усилий на то, чтобы не забывать дышать ровно. И не обращать внимания на то, как размывается палата по краям картинки.

— Спасибо тебе, Дима. Ты вернул мне веру в людей, как бы громко это не звучало. И ты подарил её же сотням, и подаришь тысячам. Мне отсюда виднее.

Спорить с ним было глупо. Но я — не эталон мудрости.

— Может, к Митрофанычу подашься, в партизаны? Будете на завалинке сидеть, байки травить? — чем ещё и как можно было задержать его?

— Отпартизанил дед Петя своё, Дима. Давно. Спасибо, что переживаешь за старика, но не надо. В раньшие времена так и бывало: когда чуял человек, что время пришло, ладил домовину да ложился в неё…

— Ага, а потом вылезал, когда гости всю еду сожрут, говорил: «Не, не будет дела!», и шёл дрова колоть, — попробовал пошутить я, как всегда не совсем к месту.

— Да, так тоже случалось, — всё так же по-стариковски дробненько захихикал он. Но закашлялся и замолчал. И я молчал. И молча взял его за руку.