Записки оперного певца

<Стр. 21>

втыкал затем в ухо и в течение двух-трех тактов, громко подпевая ведущему голосу, выравнивал интонацию. Лицо его светлело, глаза начинали буквально сиять, и он победоносно оглядывал ближайшую часть аудитории...

Композиции для церковной службы он сочинял сам. Он знал теорию музыки и, не задумываясь, перекладывал классические произведения (независимо от их жанра) для своих целей. Так, например, «Марш милитер» Шуберта оказался пригодным для сопровождения торы из ковчега на амвон, квинтет из третьего акта «Мастеров пения» Вагнера — для восстановления религиозного настроения после перерыва, в течение которого внимание молящихся могло рассеяться... Не могу не отметить, что благодаря четырем дискантам, исполнявшим сопрановую партию, этот лучезарный квинтет получал... мистическую окраску.

Мечтая стать хористом и изыскивая пути, как склонить родителей дать на это благословение, я завел дружбу с мальчиками из разных хоров. Увы! Я с ужасом узнал о совершенно позорных страницах их быта — позорных не для них, а для общества, которое допускало такую чудовищную эксплуатацию малолетних. Я узнал, что мальчиков превращают в прислугу для жен регентов, что их нещадно бьют во время репетиций — линейкой или нотными тетрадями, что их очень плохо кормят, редко водят в баню, платят им от двадцати до пятидесяти рублей в год, одевают в рубище, не лечат в случае заболевания и т. д. В относительно лучшем положении находились синагогальные мальчики: канторы их определяли на кошт к своим прихожанам на один день в неделю в разные дома. В состоятельных домах их кормили хорошо, а в бедных требовали услуг: то сбегай в лавочку, то напили дров или почисти неделю не чищенную всей семьей обувь...

Завелся такой мальчик и у нас. Хороший, тихий, очень смышленый. На его беду он оказался «пожирателем нот», и я стал с ним тайком заниматься, он меня начал учить нотной грамоте, я его — русскому языку. Увы, кухарка нас выдала. Бедному мальчику дали мой старый костюмчик, рубль деньгами и запретили вход в наш дом...

2

Как сказано, в Бердичеве можно было услышать много хорошей музыки. Ее можно было услышать в церковных

<Стр. 22>

хорах. Но, кроме того, Бердичев лежал на кружном железнодорожном пути Киев — Житомир (прямой железной дороги еще не было) и сравнительно часто посещался артистами, в том числе известными, направлявшимися в Житомир и обратно, а также по маршруту Киев — Варшава.

Летом гастроли шли почти непрерывно. В несколько лет я успел пересмотреть и многие спектакли русской драмы, и спектакли украинских трупп, и представления передвижных — «заезжих», как их тогда называли, оперных антреприз и прослушать немало знаменитых концертантов.

Сейчас, когда по нашей стране передвигаются огромные театральные коллективы с прекрасным актерским ансамблем, с декорациями и бутафорией и когда любой периферийный театр располагает художественными и материальными возможностями, о которых в те годы и императорские театры не всегда могли мечтать,— в наши дни, говорю я, трудно даже себе представить, как шли гастрольные спектакли в провинции. Однако украинские труппы более или менее прилично обставляли свои гастроли. В их составе всегда было по три-четыре известных и сильных артиста, которые создавали крепкий ансамбль основных ролей. Одно время можно было в одном спектакле услышать даже всех трех братьев Тобилевичей (Саксаганского, Садовского и Карпенко-Карого).

Музыка к украинским спектаклям нередко компоновалась из того песенного материала, который всегда можно было по вечерам услышать среди девчат, собравшихся у колодца или у сельского ветряка. Музыканты большей частью играли по слуху...

Много прекрасных минут пережили зрители в украинском театре. Сколько чудных впечатлений, сколько трепетных восторгов хранит моя благодарная память! Сколько было искреннего смеха, сколько трогательных положений на сцене, сколько наивного умиления, сочувствия и волнения у зрителей!

И только тяжелое впечатление от быта украинских артистов омрачает эти воспоминания.

Лет в пятнадцать мне с группой товарищей удалось как-то в репетиционные часы пробраться в сад, в котором «функционировала» украинская труппа. Не успели мы придумать средство забраться в самый театр, как к нам подошел очень красивый человек в украинском национальном костюме, какого в дневные часы в то время почти никто

<Стр. 23>

уже в городе не носил. У него были приклеены усы, и мы сразу догадались, что это один из репетирующих артистов.

Внимательно нас оглядев, он предложил троим из нас поступить в театр статистами. За репетиции, которые происходят днем, он платить не обещает, а вот вечером за спектакль он будет платить по десять копеек. Если кто-нибудь из нас по малолетству боится ночью один возвращаться домой, то матери или отцу будет предоставлен бесплатный вход в театр. Один из товарищей подмигнул нашему антрепренеру и стал ему расхваливать мой голос. Тот заинтересовался и предложил мне поступить в театр на роли «хлопчиков». Вместо того чтобы прослушать тут же в театре, он пригласил меня посетить его на дому. Зная заранее, что родители никогда не дадут согласия на мою «артистическую деятельность», я все же пообещал прийти, когда он мне сказал:

— Спитаеш, де тут палацца премьерив, — и назвал адрес.

«Палацца» подействовала на мое воображение, хотя адрес меня несколько смутил: премьеры жили «у низу», на Качинивци, у самой Гнилопяти. Это был район, где ютилась беднота, у грязной, покрытой плесенью речки.

«Палацца» оказалась низенькой грязной комнатой метров, пожалуй, в двадцать, с давно небеленным задымленным потолком, с бумагой в форточке вместо стекла и грязным полом. На столе без скатерти в обрывках бумаги валялись остатки колбасы, рядом стояла горилка. Страшнее всего, однако, были постели: две железные койки и две широкие деревянные скамьи, на которых лежали подушки в грязных наволочках и набитые сеном мешки.

На «кроватях» валялись свитки, части театральных костюмов, шашки и бутафорские ружья вперемежку с бельем. По углам стояли выкрашенные яркой охрой деревянные сундучки с висячими замками.

Страшная нищета сквозила из каждой щели. Труппа была товариществом. Спектакли из-за плохих сборов давались не каждый день. Лето было дождливое, и сбор в сорок-пятьдесят рублей почитался большим благом... Половину «премьеров» в этом «палаццо» составляли, правда, хористы, получавшие, в лучшем случае, по тридцати рублей в месяц.

Но и эти бедняки отдавали себя своему искусству целиком

<Стр. 24>

и приносили слушателям-зрителям немало самых настоящих радостей.

По сравнению с украинскими передвижные русские и итальянские оперные труппы были организованы намного хуже. В составе этих трупп преобладали либо матерые халтурщики, либо неопытная молодежь. Встречались люди с великолепными голосами, но петь они не умели. Часто они бывали лишены элементарных музыкальных способностей или отличались другими недостатками, из-за которых на хорошую сцену их не пускали. Иногда в труппе оказывались все же один-два выдающихся исполнителя.