Записки сутенера. Пена со дна

Город Валенс называют воротами юга. Там у отца Габриэль был завод. После его смерти заводом управляла сестра Габриэль, Франсуаз. К провинциальной буржуазии высшего эшелона Габриэль относилась так же иронически, как и к самой себе. Но её не от мира сего маргинальность была, своего рода, изыском и типичным для её сословия понтом. Габриэль была вегетативного склада, любила простой образ жизни. Она тоже активно тусовалась в мае 68-го, но по характеру сильно отличалась от Эльзы. На неё, к тому же, повлиял мистицизм и, как пить дать, история мужа, которого звали Клод.

Они купили ферму в начале семидесятых. Как толпы других европейцев и американцев того поколения, Габриэль с Клодом опростились, читали Толстого, Мао Цзэ-дуна и Ганди, кучи эзотерической и духовной литературы, пустились в Индию, причём как полагается, на фургоне Бульдог Самба, который Габриэль берегла до сих пор. От того времени у неё осталась статуэтка Ганеша и ежедневные занятия пранаямой. Она была повёрнута к потустороннему пространству, и после смерти мужа даже жила одно время в какой-то секте.

Вернувшись из Индии, Габриэль с Клодом попытались выращивать коз (это было распространённым занятием шестидесятников), но им надоело. Мало того, ничего не зарабатывая этим хозяйством, они потеряли всякий досуг и элементарную независимость. Козы звали к постоянному присутствию и заботе. Так что однажды, продав коз, Клод вернулся работать по специальности (он был подающим надежды инженером в области обустройства территории) и работал, главным образом, на африканском континенте.

Клод был светлый и (по словам Габриэль) страстный парень, который всё делал талантливо и с энтузиазмом. По известным ему параметрам он рассчитал, что на территории фермы должен был находиться ещё один источник. В этих местах вода – это настоящий клад, найти источник – всё равно, что получить благословение. И хотя, по нынешним временам, жизненной необходимости в этом не было, Клод горел своим открытием и с нетерпением ждал отпуска, чтобы поехать на ферму.

Раз весной, вернувшись из Африки на каникулы, он с Габриэль тотчас помчался из Парижа на юг. Путешествие длилось два дня. Как только фургончик заехал на двор, Клод выскочил из машины и бегом бросился к сараю. Схватив лопату, он помчался к заветному месту. За домом был крутой земляной холм, поросший зарослями молочая и дроковых, которые цвели теперь жёлтыми цветками. Клод схватил лопату и побежал к тому месту, где, по его расчетам, должен был находиться источник. Габриэль рассказывала тихо, даже немножко вяло, как бы засыпая.

– Клод (говорит) дрожал, как охотничий пёс.

Он дрожал. Только Клод начал копать, воткнул в землю лопату, он изо всех сил воткнул острие лопаты в землю и, поставив ногу на её ребро, надавил всей тяжестью. Это был хорошо сложенный и тренированный человек, находившийся в отличной физической форме и в самом расцвете сил. Он, короче, надавил, надавил всей тяжестью. Тогда от склона отделился высокий пласт почвы, он как бы сдвинулся, толстый кусок земли, выше Клода в два раза и, отвалившись, накрыл его с головой. Говорят, что мужчина умер мгновенно. Когда его раскопали, ноздри и рот его были туго набиты землёй. Причём член трупа торчал, как гаубица на цель.

Габриэль рассказала историю. Мы замолчали на некоторое время. Я не знал, как сказать, что о такой смерти можно только мечтать. Я, наконец, сказал, что смерть Клода показалась мне прекрасной.

– Смерть прекрасной не бывает (равнодушно прервала меня Габриэль).

После этой трагедии она срезала косу и вынула из рамок, которые висели у неё на стенах парижской квартиры, вставленные туда фотографии, гравюры, рисунки. На вопрос, почему она это сделала, Габриэль ответить не смогла.

После смерти Клода к ней в сарай стала приползать гадюка. Габриэль ставила на землю у поленницы блюдечко с молоком, его змея пила по ночам. Потом гадюка вывела в дровах потомство. Габриэль говорила об этой змее с большой нежностью, многозначительно наделяя её тайными и даже пророческими возможностями. Не знаю, быть может, так оно и было, но проверить истинность этого было нельзя.

Я знал гадюк, они рождаются злыми и остаются такими всю жизнь. Упаси Бог встретить гадюку в ярости, тогда она бросается без разбора. В детстве на Карельском перешейке меня чуть не укусила гадюка, я успел отбросить её полкой, на которую та бросалась потом, как бешеная. Она так шипела, что мурашки бежали по коже. Другую гадюку я собирался поразить на Кавказе, отбивая с этой целью кусок длинной железки. Гадюка каждый день плавала в луже под мостом, а я готовился к сражению с ней, как Георгий Победоносец.

#14/1

R'epression sanglante en Georgie. Seize morts et une centaine de bless'es selon le bilan official, parmi les manifestants nationalistes (Figaro, 10 avril 1989) [28]

Посоветовал только оставить в машине кошелёк, взять с собой точное количество денег, но Шина отказался. Они просили 200 франков, но можно было договориться и на 150. Я собирался в ожидании съездить ещё в одно место, но Шина попросил подождать. Припарковаться я не смог, поэтому стал просто куролесить по кругу.

Rue Saint-Denis – длинная улица. Как ручеек, она вытекает из рю дё Риволи и течёт, если так выразиться (мысли, скорее, о гонорее, чем о ручье), параллельно бульвару Севастополь. Проститутки стояли, главным образом, в противоположном её конце, со стороны бульвара и ворот Сан-Дёни. Улицу Блондель описывал ещё Газданов (думаю) не только он. Там давно не было публичного дома, «адрес (которого) знали тысячи людей во всех концах мира, в Мельбурне и в Сан-Франциско, в Москве и в Рио де Жанейро, в Токио и в Вашингтоне». Там уже ничего не было. Её нельзя было даже назвать остатками былой роскоши. Она напоминала то, что остаётся после праздника в помойном ведре. Но некоторым остатки и сладки.

На рю Блондель башляли чудовища в шубах. Они фундаментально так фигурировали там, как в краеведческом музее, не хватало только постамента с табличкой: парижская проститутка четвёртой и пятой республик, проходной билет столько-то, инвалиды и пенсионеры обслуживаются вне очереди, детям дошкольного возраста вход бесплатный. Знакомые нергитянки, которых я брал время от времени, топтались, чаще всего, на улице Сант-Аполлин, в переулках д’Абукир, рю Шенье и Saint Foy. Одну из таких подруг звали Киф`a.

Это всё были улицы оптовых торговцев, сефардов и арабов. На перекрёстке рю Сан-Дёни и рю д’Александри, как часы, караулили молодые африканки. На перекрёстке Сан-Дёни и рю дю Кэр тусовались индийские мальчики, готовые на любую услугу. Их глаза были настолько порочны, что ни одна из работающих тут женщин не могла бы с ними сравниться. Маленькая улочка Геран-Буассо была так густо обоссана, что ей воняло даже на рю дё Тюрбиго. На следующей улице, дю Понсо, видимо, со времён Парижской коммуны, дежурили ветеранки особо пряного вида, тоже в шубах (даже летом). Некоторые из них были вооружены пыточным инструментом, главным образом, хлыстом для верховой езды. Эти были с ног до головы одеты в чёрную кожу и латекс.