Защита Чижика

Но.

Но инициатива эта — как тот самый журавль в небе. Обманчива. Мираж. Я побегу по минному полю позиции, зачарованно глядя на этого журавля, и рухну в пропасть. Может, и успею затормозить на самом краю, отыгравшись с потерей качества, но риск для турнирного лидера, для человека, уже мысленно попивающего боржом на высоте девять тысяч метров, слишком велик. Непозволительно велик. Это не рационально. Это не по-гроссмейстерски. Это по-человечески. А я уже отучился быть просто человеком за шахматной доской.

Ну, нет. Сказал — ничья, значит, и будет ничья. Я за это бутылку получил. Или получу. Шахматы — дело тонкое. Иногда побеждает тот, кто лучше понимает правила игры не только на доске.

Полчаса я продумывал варианты. Не эмоции, а холодный расчет. И нашел. Нашел форсированный путь к повторению ходов. Машинальный, бездушный путь к ничьей. Если мой юный оппонент, ослепленный амбициями, решит от повторения отказаться — он проиграет. Элементарно.

Он не отказался. Сделал вынужденный ход. Повторение состоялось. Ничья. Но лицо его… Лицо было как у человека, у которого только что вырвали только что найденный золотой слиток и сунули в руку железный жетон. Явное разочарование. Горечь. Непонимание. Почему этот старик не дал ему сразиться? Не дал шанса? Неужели боится?

Вот и гадай теперь: эта задумка с коньяком за ничью — была ли она домашней заготовкой? Частью негласной программы?

А что гадать, в самом деле. В этой жизни, в этой системе, в этом мире шахмат с его Пряниками и гримуборными, почти всегда ответ один. Прямой, как ход ладьи.

Конечно, да.

На торжественном закрытии руку мне пожал сам товарищ Медунов.

Пожал, сказал, что шахматы делают мир лучше, и вручил награду — портрет Михаила Чигорина работы Глазунова. В ответном слове я поблагодарил всех тех, кто сделал возможным этот великий спортивный праздник, и лично Сергея Фёдоровича Медунова за внимание к развитию шахмат в славном Краснодарском крае.

На последующем банкете я был тих и задумчив.

Что, так дальше и жить? Играть в одном-двух турнирах в Союзе, в одном-двух турнирах за рубежом, пропагандировать трезвость и шахматы, и радоваться, что сижу за одним столом с сильными мира сего?

— Устал, Чижик? — участливо спросила Лиса.

— Ешь, пей, веселись! — добавила Пантера.

И обе обрадовали:

— Тебе поручили нести Олимпийский Огонь! На стадионе! Примешь эстафетный факел у Санеева, и передашь Белову! Это, конечно, предварительно. Но твоя кандидатура утверждена, так что готовься, с завтрашнего дня начнутся тренировки!

Глава 17

25 июня 1980 года, среда

Сундук и Царь Крыс

Пахло. Пахло вызывающе, ликующе, победно. Пахло свежей краской, лаком, ещё не высохшим до конца, обивкой кресел, едва уловимым электрическим запахом только что распакованного оборудования, и чем-то неуловимо иным — запахом новизны, граничащей с революцией. Ничего удивительного, впрочем. «Москва» родилась заново. Не город, разумеется — город как стоял, так и стоит, дыша тысячелетней пылью и полувековой бензиновой гарью. Нет, возродилась Гостиница. С большой буквы, как подобает монументу, возведенному на фундаменте мифа и государственной необходимости. И, само собой, рестораны при ней. Их теперь три. Целая триада храмов вкуса и изобилия! Ибо народу — а особенно народу иностранному, который вот-вот хлынет валом на Олимпийские Игры — нужна не просто пища, а пища вкусная, здоровая, презентабельная. Пища, достойная Страны Победившего Социализма, устремленной в Светлое Будущее.

Новая «Москва» не была слепком прежней, разрушенной проснувшимся прошлым. Похожа? Да, внешне — та же торжественность фасада, та же претензия на имперскую солидность. Но внутри… Внутри новая «Москва» против старой — это как стремительная, холодная, зато технологичная «Волга-ГАЗ-24» супротив трогательно старомодного, пусть и уютного «ЗИМа». Так, по крайней мере, считают девочки, Лиса и Пантера. Эта метафора, отлично понятная любому советскому гражданину, висела в воздухе ресторанного зала, пахнущего ещё и свежеприготовленным кофе по особому, «олимпийскому» рецепту. С советским бренди, ага.

Возрождать, а по сути, строить наново эту твердыню гостеприимства взялся, как водится, Комсомол. Ударная стройка номер один! Социалистическое соревнование достигло здесь накала плавильной печи. Рекордные темпы! Переходящие знамена вручали еженедельно, лозунги на растяжках гласили о «подарке Родине» и «торжестве идей Октября». Дело было не просто важное, а политическое, стратегическое. Весь мир должен был узреть: всё у нас в полном ажуре. Мы можем! Наша «Москва» не просто стоит — она краше прежнего, современнее, комфортнее и готова принять гостей Олимпиады-80 по самому высшему, «интуристовскому» разряду. Ну, для нас самому высшему.

Девочки оказались в центре строительства Нового Мира. Не на лесах с мастерком, нет. Их фронт был тоньше, но куда как ответственнее: закупка оборудования. Обыкновенно, по раз и навсегда заведенному порядку, всё и вся в нашей стране закупает Министерство. Снизу стекаются заявки — горы бумаги, испещренные цифрами и названиями агрегатов, необходимых для функционирования гостинично-ресторанного Левиафана. Министерство, скрипя перьями и мозгами, по мере возможности (а возможности эти, как известно, строго лимитированы бюджетом, планом и невидимыми директивами Сверхсистемы) эти заявки удовлетворяет. Или, что случается гораздо чаще, с непроницаемым выражением лица государственной необходимости, не удовлетворяет. Ибо потребности у всех безграничны, а селёдка, то бишь ресурсы, конечны.

Но «Москва» была не просто объектом. Она была Знаком, Символом. По случаю Олимпиады стройке дали зеленый свет особой яркости. Министерство, привычно потирая руки, обратилось к проверенным, десятилетиями кормившимся его милостью зарубежным контрагентам — солидным, дорогим, предсказуемым в своей капиталистической надежности. И вот тут-то Надежда с Ольгой, эти две юные Парки новой эпохи, сунули в отлаженные, тяжело скрипящие шестерни Министерской Машины не просто палки — целые железные ломы прогресса. Они, с видом невинных голубок, предложили провести львиную долю закупок через хорошую фирму. Фирму господина товарища Андерсона.

Как?! Почему?! Нельзя!!! — завопило Министерство голосами своих начальников отделов и замминистра, чьи кабинеты внезапно наполнились запахом не денег, но паники и старого пергамента распадающихся планов. Фирма Андерсона была им, конечно, известна. Не всем, но некоторым. Известна по деликатным операциям с грампластинками. С поставками медицинского оборудования для ливийского «Космоса». И вообще.

Но у девочек, этих дилетанток в мире государственных закупок, оказались козыри. Не просто козыри — настоящие тузы. Андрей Николаевич (имя произносилось с придыханием, как имя небожителя) и, что было совсем уж неожиданно для оппонентов, сам Алексей Николаевич! Товарищ Косыгин, Председатель Совета Министров СССР. Человек с репутацией прагматика и трезвого хозяйственника. Его, как выяснилось, убедил один простой, как гвоздь, аргумент: стоимость поставок через фирму Андерсона была на тридцать, а по некоторым позициям и на все сорок процентов дешевле, чем «оптимальное» предложение от проверенных партнеров Министерства.

И как ни упиралось Министерство, как ни апеллировало к священным понятиям «постоянства», «надежности партнеров», «выстраданных десятилетиями связей» и даже к туманным «интересам государственной безопасности» (мол, кто его знает, что за Андерсон такой, и какие могут быть мины в этих импортных кофеварках!), сорок процентов экономии — аргумент железный. Как ледокол «Арктика» для льдов Ледовитого океана. Финансовый лом разорвал бюрократическую паутину.

Конечно, если бы не Стельбов… Он, вообще-то, особо и не вмешивался, а просто подсказал девушкам: идите прямо к Алексею Николаевичу. Аргумент — цена. Только цена. Остальное — лирика. И обеспечил проход. Без этого девочек к закупкам и близко бы не подпустили, отмахнувшись как от назойливых мух. Но Стельбов знал, где искать точку опоры. И Косыгин, усталый архитектор советской экономики, дал добро. Короткий разговор, резолюция на документе — и колеса завертелись с невиданной скоростью.