Защита Чижика

Я выпил полстакана медленными, размеренными глотками, выходя из образа прусского аристократа.

Вместе с девочками я спустился в игровой зал. Партер полон, царила напряженная тишина, нарушаемая лишь редким стуком шахматных часов.

Мое место, ясно, пустовало. Соперник, исландец Арнасон, сидел, скучал, его лицо выражало скорее недоумение, чем гнев. Главный судья, пожилой мастер с вечно усталыми глазами, при моем появлении взглянул на часы и тяжело вздохнул.

Мои часы были пущены давно. Опоздание на час влечет за собой техническое поражение. Но я опоздал ровно на пятьдесят семь минут. Три минуты запаса.

Я подошел к столу. Сначала — к исландцу, вежливо поклонился:

— Прошу прощения за задержку, сэр. Форс-мажор. Обстоятельства. Вы понимаете.

Арнасон что-то промычал, кивнул, не глядя. Он явно был сбит с толку.

Затем я подошел к главному судье:

— Товарищ судья, форс-мажор. Приношу свои извинения.

Судья лишь махнул рукой, устало показывая на доску, садитесь уже, играйте.

Я повернулся к зрителям, сидевшим в полутьме. Сделал небольшой, но отчетливый поклон. Не знаю, что они видели: героя, преодолевшего козни врагов, или капризную звезду, опоздавшую на собственный спектакль. Аплодисментов не последовало. Лишь сдержанный шорох.

Я сел. Белые фигуры стояли, выстроившись в начальной позиции, как новобранцы на параде. Черные — ждали. Часы мои неумолимо отсчитывали последние секунды трехминутной отсрочки. Я взял королевскую пешку. Чувствовал на себе взгляды: судьи, Арнасона, Ольги и Надежды, возможно, даже запаниковавшего директора Карбышева, выглядывающего из-за двери. В горле все ещё стоял привкус «Боржоми».

Я передвинул пешку с е2 на е4. Самый стандартный, самый предсказуемый первый ход. Ход, за которым не стояло ни мысли, ни вдохновения, лишь автоматическое движение руки и легкая печаль о настоящем, не подмененном «Советском Краснодаре».

Игра началась.

Глава 16

21 июня 1980 года, суббота

Назовите вашу цену

Наблюдать шахматную партию — занятие, требующее специфического устройства души. Занятие для изощрённого, очень большого любителя. Сродни наблюдению за метеорами. Метеоры, «падающие звезды» — суть не более чем агония космической пыли, микроскопических осколков комет или астероидов, врывающихся в земную атмосферу с космической скоростью и сгорающих в краткой вспышке трения. «Ах, звезда упала, загадай желание!» — восклицает профан, не ведая, что в этот миг он аплодирует гибели межпланетного камешка размером с горошину. Но истинное, научное наблюдение метеоров — это процедура, лишённая всякой романтики, доведённая до механического аскетизма. Представьте: двое людей, закутанных в одеяла, или прямо в спальниках, лежат на сырой земле где-нибудь за городом, их взоры прикованы к участку неба, искусственно ограниченному проволочной окружностью, закреплённой на жердях — своеобразный прицел для ловли мимолётных смертей. Один монотонно бубнит: «Единица… Двойка, двойка… Тройка…» — классифицируя яркость очередного сгоревшего пришельца. Другой репетует, в смысле — повторяет. А третий, самый умный, сидит поодаль и заносит эти цифры в журнал в свете потайного тусклого фонарика с темно-красным светом, как в фотолаборатории. Процесс бесконечен, монотонен, холоден. Занятие для студентов, отрабатывающих пропущенные занятия, или энтузиастов, чья страсть к небу превозмогает скуку. Так было в начале века — то был передовой фронт исследования межпланетной среды! Пока не явились Чувствительные Фотопластинки, вооружённые Светосильными Объективами, а затем и Автоматические Фотоаппараты. Эти бездушные, не знающие усталости стражи приняли ночную вахту. Они с холодной эффективностью регистрируют каждый акт космического крематория, не требуя ни спальников, ни термоса с чаем, ни оплаты сверхурочных. Наука прогрессирует, вытесняя человека из ниш, где требуется лишь тупое, неуклонное внимание.

Но представьте иную картину! Когда небо расчерчено не единичными росчерками, а прошито целыми залпами — метеорный дождь, перерастающий в настоящий ливень. Когда падающие звёзды не капризничают, являясь два-три раза в час, а сыплются дюжинами, беспрерывным серебристым градом! Тогда ахает и поднимет очи к небу всякий прохожий, самый что ни на есть невежественный в астрономии обыватель. «Красота! Красота-то какая!» — вот единственный лексикон, доступный для описания этого фейерверка самоуничтожения космического мусора. Массовость, частота, яркость — вот что превращает научную рутину в доступное зрелище.

Вот и шахматная партия — для внешнего наблюдателя, для этого самого «прохожего» от шахмат, ценна лишь подобными «ливневыми» моментами. Чем их больше — тем «зрелищнее». Мат! Двойной удар! Мельница, эта карусель пленных фигур! Жертва ферзя — акт интеллектуального самосожжения во имя высшей цели! Но увы… В партиях современных мастеров, этих холодных тактиков и эндшпильных стратегов, такие катаклизмы — редкость, почти аномалия. Они избегают их, как чумы, предпочитая медленное удушение, позиционную возню, где победа достигается не ярким взрывом, а микроскопическим перевесом в пол-пешки, добытым на шестидесятом ходу. Это астрономы, считающие единичные метеоры в своем узком секторе неба.

Поэтому собирают мастеров в турниры, в надежде, что уж сейчас-то, когда их, игроков, много, когда они, игроки — молодые, стремящиеся к славе тигры, когда и турнир-то в память о шахматном забияке — звезды-то и посыпятся.

А сыпятся всё-таки редко.

Вот пример: мне удалось поставить эффектный мат сопернику. Здесь, в Сочи, на этом турнире. Об этом рассказал в эфире «Маяка» Яков Дамский, возник даже анекдотический «Клуб Заматованных». И что же? Каков был эффект? Эффект был обратный! Мои последующие оппоненты стали сдаваться загодя, не дожидаясь красивого конца. Рекорд — на восемнадцатом ходу! Абсурд? С формальной точки зрения — нет. Соперник сдался абсолютно правильно: он потерял «всего лишь» пешку, но позиция была безнадёжна. Через три хода он терял вторую пешку, еще через ход — коня, либо получал мат в несколько ходов. Играть без шансов, получать мат на глазах у публики? Нет уж, лучше капитулировать тихо и с достоинством, мол, высоко сижу, далеко гляжу. Но вот беда: рядовой зритель, любитель уровня третьего разряда (а таких в залах большинство), этого микроскопического позиционного преимущества, этой предсмертной агонии позиции — не видит! Он видит лишь то, что один игрок вдруг протягивает руку, опрокидывает короля и говорит «Сдаюсь». На доске — почти полный комплект фигур! Со страху сдался, шепчутся на галерке. Или того хуже — сговор!

И никакие доводы о тонкостях позиционного цугцванга, о связанности фигур, о контроле над ключевыми полями — не убедят их. Им нужен ливень, а им подсунули регистрацию единичного, почти невидимого метеора.

Возникает идея, почти техническая утопия: а что если комментировать партию прямо во время игры? По радио, транслируя анализ в наушники зрителей! Чтобы каждый, сидящий в зале, мог слышать анализ мастера, разъясняющего: «Вот видите, белые только что сделали скромный ход пешкой. Кажется, ничего особенного. Но только кажется. Это — начало конца. Черный слон теперь заперт, конь на b8 лишен перспектив, а ферзь… о, ферзь черных теперь похож на балерину, запертую в телефонной будке. Через пять ходов он либо погибнет, либо будет вынужден отступить, отдав инициативу…» Это превратило бы наблюдение за единичными метеорами в увлекательное сафари по дебрям позиционной борьбы! Но увы, пока это лишь мечта. Технически сложно, организационно хлопотно, да и мастера не горят желанием раскрывать свои мысли в реальном времени перед соперником, пусть и через наушники зрителей. Кибернетический комментатор? Пока фантастика. Так и сидит зритель в полутьме зала, наблюдая за немыми фигурами, как астроном прошлого века за немым небом, ожидая чуда, которое обычно не приходит.

Сегодня — последний тур. Решили начать пораньше, в десять утра. Для «торжественности». Обещали почтить своим присутствием Первые Лица Краснодарского Края. На закрытие — придут «железно», это не обсуждается. Их присутствие — такой же неотъемлемый атрибут финала, как раздача призов и аплодисменты. Они явятся, займут первые ряды, будут стараться выглядеть заинтересованными (или, по крайней мере, не спящими), произнесут несколько правильных слов о значении шахмат для воспитания молодежи и развития логического мышления в эпоху НТР. Их лица будут отражать сосредоточенное непонимание, как у человека, впервые увидевшего дифференциальное уравнение. Но присутствовать — будут. Таков ритуал.

И по этому случаю играем не в «Жемчужине», это не по статусу. Играем в Зимнем театре. Монументальное, слегка пыльное здание с колоннами и бархатными креслами. «Все равно простаивает,» — резонно заметил кто-то из оргкомитета. Да, простаивает. Анна Ванна и её ансамбль «Очаг» внезапно прервали гастроли. Вернее, гастроли были прерваны за них. Решение пришло свыше, быстро и неотвратимо. Теперь в ближайшие года три, а то и больше, Анна Ванна, если и будет петь, то исключительно под баян в сельских клубах где-нибудь на задворках великой страны. Причина? В «Литературной газете» появилась обличающая статья под убийственным заголовком: «Халтурщики на эстраде». Статья была образцом идеологического разгрома: детально, со знанием дела (или его видимостью) разбирался «случай Анны Ванны и её ансамбля», уличенных в том, что доверчивым слушателям они «скармливали магнитофонные записи, созданные неизвестно где и неизвестно кем». Фраза «скармливали» — шедевр обличительного пафоса, приравнивающий артистов к фальсификаторам пищевых продуктов. Убытки? Колоссальные! Билеты на десятки тысяч рублей были распроданы, деньги пришлось возвращать, касса театра опустела. Но это — мелочи. Когда говорит Государева Справедливость, деньгам надлежит безмолвствовать. Они — лишь прах у ног Истины. А Истина в данном случае имела вполне конкретное обличье и родственные связи. Источником «справедливости» выступила двоюродная сестра товарища Суслова. Да-да, того самого. Она мирно отдыхала в санатории «Сочи», посетила концерт Анны Ванны и заметила обман. Её ухо уловило фальшь. Несовпадение движений губ с фонограммой? Легкую задержку звука? Или просто каприз? Неважно. Сигнал был подан, механизм проверки запущен, статья в «Литературке» стала лишь финальным актом этой мелодрамы. Конечно, о «двоюродной сестре» газета скромно умолчала. В статье фигурировали «бдительные зрители», «трудящиеся», «общественность». Сестра товарища Суслова растворилась в этой анонимной массе бдительности, как капля воды в океане народного гнева. Таковы неписанные законы функционирования системы: истинные пружины событий часто скрыты за ширмой коллективных абстракций. «Халтура» была лишь удобным ярлыком, наклеенным на сложный клубок обстоятельств, где переплелись эстрадная лень, техническая возможность, жажда легкого успеха и… случайное присутствие особы, чья родственная связь придала ее эстетическому недовольству вес идеологического приговора.

Так и стоят теперь шахматные доски на сцене Зимнего театра, где недавно звучала фанерная музыка «Очага». Фигуры выстроены в начальной позиции — последний акт интеллектуального турнира, последняя регистрация «метеоров» мысли перед лицом ожидаемых Первых Лиц. Игра начнется в десять. Воздух пропитан ожиданием: кто-то ждет спортивной борьбы, кто-то — редкого «ливня» тактических красот, кто-то — просто отрапортовать о «проведенном мероприятии». А где-то в «Сочи» двоюродная сестра товарища Суслова пьет минеральную воду, даже не подозревая, что ее бдительность косвенно освободила зал для безмолвной битвы деревянных армий. Абсурд? Да. Но именно из такого абсурда, замешанного на бюрократии, человеческих слабостях и вечном поиске красоты в недрах рутины, и соткана ткань этого дня — 21 июня 1980 года, субботы.