Застывший Бог

{прим. Гомункулюс (лат) – человечек. Такое название средневековый алхимик Парацельс дал якобы выращенному им в пробирке искусственному человечку. Про ингредиенты из которых он его делал, в приличном обществе лучше не рассказывать. }*

Среди камышовых курсантов кто-то заржал. Дядя Федя тяжело, как орудийную башню повернул на звук свою голову и уставился туда двумя дулами пустых глаз. Смех тут же прервался.

– Кому-то смешно? – Осведомился дядя Федя. – В Африке, Мазендаране и западной Центроине, вот такие вот дети со старыми Калашниковыми, нас дырявили не хуже больших лбов. Запомните, когда человек может поднять автомат и нажать на спуск, – он уже не ребенок. Он мишень.

Дядя Федя снова повернулся к Ухмылкину, и понизил голос.

– Удели парню особое внимание. Я хочу чтоб ты прогнал его через полевой курс, скоротечный огневой контакт в городских условиях, и рукопашный бой, с применением огнестрельного оружия в качестве подручных средств. Он из наших.

– Ага. – кивнул Ухмылкин. – А... почему он здесь, а не с другими?

– Обстоятельства. Считай, личная просьбой уважаемых людей. Уважишь?

– Сделаю.

– Надрючь его, чтоб он писюн комару на лету мог отстрелить.

– Ну уж... А задатки-то есть?

– Есть, он не чистый лист. Его серьезные люди тренировали. Но нужен полигон и движка.

– Посмотрим, чего они там натренировали. Ты же знаешь, Авдеич, – я как раз чистый лист люблю, мне за другими перерисовывать сложнее.

– Говорю же, серьезные люди. Сам увидишь.

– Ладно, сделаю.

– Добро, – кивнул дядька Федя. – график с ним после занятий обсудишь сам. Его сюда издалека возят. – дядька Федя перестал шептать. – Продолжайте занятия, товарищ капитан.

– Есть продолжать! – Гаркнул Ухмылкин.

Дядька Федя величественно развернулся и поплыл восвояси. Я остался стоять рядом с Ухмылкиным.

– Курсант Гомункулус, – хмуро сказал мне капитан Ухмылкин. – Займите место с другими курсантами.

– Есть занять место! – гавкнул я.

И побежал к скамье.

Раздался тук в дверь, и я оторвался от книги.

– Можно? – Спросил дед. – Он всегда стучал, и всегда спрашивал. Как он говорил, у каждого должно быть свое ощущение личного пространства...

– Ага, – сказал я.

– Что читаешь? – Спросил дед, подойдя к моему столу.

– “Мифы древней Греции”, – показал я ему обложку.

– М-мм... И как оно?

– Банда извращенцев какая-то. – Вздохнул я. – Что боги, что герои. Убивают, насилуют. Кровосмесительствуют...

– Ну, – развел руки дед, – какое время, такие и боги с героями. – Нельзя это мерить современной меркой.

– Да я понимаю...

– Знаешь, – дед присел на мою кровать. – У древних греков было два бога специализировавшихся на войне.

– Ага, – кивнул я. – Арес и Афина.

– Верно, – подтвердил дед. Бога звали Арес, и он считался богом войны бездумно-кровавой, напрасно-жестокой. Это был бог-садист. И была вторая богиня – Афина. Она вроде как считалась покровительницей войны разумной, справедливой, правильно-честной. Да... У Афины было две очень красивых старинных эпиклессы, то есть характерных прозвища. “Паллада”, и “Эгидоносящая”.

– Точно, – я похлопал по обложке. – Постоянно здесь её так называют.

– Знаешь за что она эти прозвища получила? – Спросил дед.

– Нет. А за что?

– Прозвище Паллада она получила за то, что убила великана Палласа, срезала с его него кожу, и натянула ту на свой щит. А эгис – так назывался панцирь Афины из козлиной кожи, на который она прицепила срезанное лицо медузы Горгоны. Так вот и ходила справедливая и разумная богиня – в коже поверженных врагов.

– Ничего себе, – справедливая богиня, – фыркнул я. – Маньячка какая-то. Если она считалась разумной, то каким же должен был быть садист-Арес?

– Не знаю, Мишка... – Развел руками дед. – Наверно можно придумать и что-то похуже, чем сдирать с врага кожу. Может Арес смог. Но скорее всего, у Афины – в исторической перспективе просто оказались лучше “пи-ар менеджеры”. А я рассказал тебе эту байку, чтоб ты запомнил: – не бывает умеренной и разумной войны. На войне люди превращаются в чудовищ. Человечность выгорает, остается только оболочка. И делают эти ходячие оболочки такое... о чем лучше и не знать.

Я задумался.

– Дед. Ведь эта, Медуза. Она была была чудовищем, – сказал я. – Я уже прочел миф о Персее.

– Кто знает кем она была? Мы теперь воспринимаем слово медуза как символ чудовища, – так нам о ней рассказали. Но ведь слово – правильнее оно звучит как медуса – это означает “находящаяся между”.

– Я помню, помню! Греческое меса, и наше русское межа. Медуса – междуя, межданка!..

– Именно. Молодец внук. У наших дальних предков мир делился не на четыре, а на пять частей. Север, Юг, Запад, Восток – и еще одна – находящаяся между четырьмя. В этой серединной части, – в центре известного мира – жили повелители наших предков – царь и царица. Они и носили титул “находящихся между”. То есть Мидас и Медуса. О Мидасе легенды донесли о нас только то, что он выпрашивал у богов разную фигню, и в результате у него выросли ослиные уши.

– Лох ушастый.

– Ну примерно так, да. А о Медусе, что она была чудищем с живыми змеями вместо волос. Правдоподобно?

– Не очень... – Признался я. – А сама Медуса чего о себе рассказывала?

– Так, ничего. Ей же голову отрубили.

– Уум, действительно...

– Обвини врага во всех смертных грехах, ославь его чудовищем, отруби ему голову, – и люди в веках воспоют твое благородство.

– Хороший пи-ар. – Криво улыбнулся я.

– Важная составляющая любой публичной военной акции. Запомни это Мишка.

Индивидуальные занятия... Ухмылкин Василий Кириллович. Что я могу сказать о нем? Он был бог стрельбы, который почему-то засел в капитанах... Он учил меня стрелять. И думать.

Одновременно.

– Наработанная реакция хороша, но одновременно опасна. – учил меня он. – Рефлекс всегда быстрее осмысленной реакции на раздражитель. Это значит, что рефлекс всегда выигрывает в ситуации. Но рефлекс не поможет тебе этой ситуации избежать. Только разум. Ты готов?

– Готов, – говорю я.

Мы стоим в узком коридоре тренировочного лабиринта. Я уже заранее оценил ситуацию: между нами метров двадцать. Сам коридор, – метров семьдесят, не менее, – длинная узкая кишка безо всяких укрытий. Дверных проемов в которые можно укрыться – нет. До выходов слишком далеко, – не успеть.

– Пшел! – рявкает Ухмылкин.

Моя рука коршуном падет к поясной кобуре, большой палец сбивает застежку, я выдергиваю свой ПМ из кобуры, (точнее это китайская “модель 59”, полный клон ПМа но с более узкой рукояткой, которую мне подыскали, чтобы я своими растущими ручонками, мог позволить себе более контролируемый хват)... Время замеляется в текучий клей, и я вижу как пистолет Ухмылкина медленно и плавно выползает из кобуры и начинает выворачиваться ко мне черным дулом... Я делаю первый выстрел “по-ковбойски”, без вывода на уровень глаз, прямо от кобуры. На груди Ухмылкина расцветает маленький красный цветок разрыва тренировочного патрона. Пистолет Ухмылкина тоже грохает выстрелом... Я вывожу пистолет на уровень груди, подкрепляю его второй рукой, вывожу на уровень глаз и снова выжимаю спуск, с максимально возможной скоростью, еще и еще. – Наши выстрелы сливаются в неразличимый гул. – Униформа капитана расцветает розочками. Что-то хлопает меня в пах. Я снова спускаю курок. И тут клякса попадания расплывается у меня на очках, забрызгивая их и фактически лишая зрения. Я дергаю головой и кося направо через полузаляпанное стекло, и снова жму на спуск, еще, и еще, и... спусковой крючок сухо шкрябает, я фокусирую зрение на пистолете и вижу, что затвор застыл в заднем положении. Я пустой! Заученно вывожу руки к груди и выдергиваю магазин из рукояти, левая рука уходит вниз к поясному подсумку...