Застывший Бог

– Стоп! – Гаркает Ухмылкин. – Закончили.

Как учит меня сам Ухмылкин, я не должен реагировать на любые попытки оппонента сказать мне “стоп”, “хватит”, “замри”, – это попытка речевого контроля, которая может быт призвана прекратить или хотя бы замедлить мои действия. Поэтому мой рефлекс без сбоев выдергивает из подсумка магазин, и сопровождая его вершину указательным пальцем, загоняет его в шахту рукояти. Но я вижу, что Ухмылкин и правда закончил дуэль. Поэтому я снимаю затвор с затворной задержки, щелкаю предохранителем и возвращаю пистолет в кобуру.

Дуэль окончена.

– Очки можно снять? – спрашиваю я.

– Валяй, – разрешает капитан.

Я снимаю очки, и оглядываю капитана Ухмылкина. Пять цветных клякс на бронежилете, – в центре масс, одна над краем жилета, между ключиц, еще одна на шее, еще одна на голове, вскользь – часть черепа точно бы снесло... Девятой нет, – я позорно промазал, видимо из-за того что Ухмилкин застил мне очки...

– Ну как? – Интересуется Ухмылкин.

– Я вас убил.

– А я тебя?

Я поглядел на зажатые в руке очки, потом на свое туловище расцвеченное попаданиями, в том числе и на самое грустное из них, – ниже пояса...

– И вы, тоже.

– Запомни крепко. Когда два хороших стрелка, – да еще и без бронежилетов – встретятся на расстоянии в пару десятков метров, в месте где негде укрыться... – невредимым из огневого не выйдет ни один. Даже если ты выбьешь его первым удачным выстрелом, – одну пулю он тебе все-таки закатает. А если не первым... Не существует ни одного пистолетного патрона, который бы мог гарантированно вывести из строя человека с одного выстрела. Очередь в упор сильно повышает твои шансы, вот почему я нежно люблю старый-добрый советский “АПС”... Запоминай: твои рефлексы сейчас сработали безукоризненно, – и все же ты получил пулю, и значит – проиграл. Рефлексы не всесильны, в данной ситуации они тебя не спасли. А что же могло тебя здесь спасти?

– Что?

– Наблюдательность, ум, способность к анализу ситуации. Только они могут сделать так, чтобы ты не оказался в узком коридоре с профессионалом. Если ты там оказался – значит ошибся еще до того, как прозвучал первый выстрел.

Групповые занятия. Официально это называется “огневой контакт в условиях лесистой местности”. Оказывается, для того чтобы хорошо стрелять в лесу, нужно сначала научится падать. Если ты первый заметил в лесу противника, – это зер гут. Если ты и противник заметили друг-друга одновременно, – это встречный огневой контакт. Если же противник заметил тебя первым это... Капитан Ухмылкин смачно называет это названием женского полового органа. Если противник заметил тебя первым, времени озираться нет, – надо падать. Вот мы и падаем... Идем, падаем, встаем, снова идем... И снова падаем. Наша понурая группа курсантов в количестве шести человек плетется по лесу, а капитан Ухмылкин время от времени гаркает – Справа! Слева! Сзади! – Как крикнет, – в ту сторону мы и пикируем вниз носами. Падение вниз сразу резко снижает твой силуэт – это хорошо. Зато снизу ты сам уже ни хрена не видишь – это плохо. Плохо, но иначе нельзя – убьют. Кажется, что в лесу полно укрытий, но это не так. Большинство деревьев легко пробивается навылет винтовочными и автоматными пулями. Поэтому надо падать, укрываться за тем что есть в наличии в нескольких метрах от тебя. Сперва упал, потом быстрым червяком поластишься к ближайшему укрытию. Первые раз двадцать было забавно, сейчас уже нет ни сил ни дыхалки. Ухмылкин – садист.

– Курсант Гомункулус! – Тут же голосит сзади Ухмылкин, – что ты ногами шаркаешь, будто говно с подошв оттираешь? Демаскируешь всю группу шумом. Ногу поднимай выше, стопу ставь мягко. Паркетник херов!

Отодвигаю с пути ветку, двигаюсь вслед за рюкзаком идущего передо мной. Я в группе замыкающий, – иду последний как перо в заду. Позади меня только сам иезуит Ухмылкин, потому-то мне и достается большинство его отеческих попечений. Он меня еще будет учить в лесу ходить! Но я и правда устал, да... И рюкзак давит вниз, и плечи намяло, и автомат пудовый, и ноги не поднимаются.

– Слева-а! – Вопит Ухмылкин.

Разворачиваюсь, и обмякая мышцами ныряю вниз. Ладонью правой руки одновременно снимаю АК с предохранителя. Я приземляюсь мягко, но меня тут же догоняет слегка отставший в полете рюкзак и плотно прихлобучивает по каске. Каска тут же съезжает мне на глаза и застилает весь белый свет. Долбанный шлем! У меня еще слишком маленькая голова, чтобы он держался как надо. Поправлю шлем и вновь вижу очами белый свет. Куда ползти? Справа валун! Реактивной каракатицей боком ползу к вожделенному покрытому мхом каменюке-валуну. В настоящем деле над головой бы уже визжали пули, глухо щелкала простреливаемая древесина, и летели кувыркаясь тяжелые шары гранат... А до валуна бесконечно далеко.

Метра три.

Курбат обеспокоен. Я чувствую это едва зайдя во двор. Он встречает мое возвращение из школы со своей обычной скупой радостью. Скупо выраженной – радостью. Но что-то кроме моего возвращения волнует его собачью душу. Он ведет меня к дому, и – странное дело – пытается зайти со мною внутрь. Дед никогда не позволял ему этого, не считая только самого лютого мороза.

– Нельзя, Курбат, – говорю я ему. – Место!

И Курбат неохотно отходит, позволяя мне закрыть дверь в дом. Его глаза и нос ищут что-то в доме, я вижу их в щели перед тем как закрылась дверь.

– А. вернулся, – встречает меня дед. – Что в школе?

– Порядок, – солидно отвечаю я.

– Добро. – Дед странно глядит на меня. – Скоро у тебя день рождения.

– Ну, это еще когда...

– Скоро... А подарок для тебя есть уже сейчас.

– Подарок?!

– Пойдем.

Дед ведет меня к печке. У её стены лежит какой-то кулек. Дед наклоняется, и я наклоняюсь вместе с ним. Старый шарф или свитер теплой вязки, дед осторожно откидывает часть ткани, и под ней открывается...

– Щенок, – выдыхаю я.

Маленькая толстая мордочка с кнопкой-носиком, и пухлыми детячьими еще щеками. Глазенки закрыты. Он спит, вдумчиво, серьезно, и самозабвенно. Крохотное хрупкое чудо жизни.

– Щенок... – я не верю своим глазам.

– Ему чуть меньше месяца. – Спокойно смотрит на меня дед. – Его еще придется выкармливать. Я научу. Он пищал все время, пока я его не покормил и не положил к печке.

– Дед, это. Это ведь мне?

– Ты еще взвоешь от этого подарка. Твои хлопоты. Твоя ответственность.

– Можно его погладить?

– Тебе не нужно спрашивать разрешения. Но если разбудишь, он заплачет.

– Да я аккуратно...

Я подношу руку к его голове. Моя ладонь слишком большая. Моя, которая еще маловата для многих предметов сделанных для взрослых людей, – здесь велика. И я аккуратно провожу по лобастой голове щенка двумя пальцами. Я касаюсь чего-то нежного, крохотная шерстка скользит под пальцами. Щенок чуть открывает припухлые веки и тихонько пищит.

– Ну вот, разбудил... – констатирует дед.

– Ничего... ему нравится. Дед, а какой он породы?

– Самой лучшей. Вырастет, увидишь.

– А он кто? Мальчик?

– Кобель. Ты будешь готовить ему еду, его кормить, убирать за ним, гулять с ним, воспитывать. На время твоих отлучек я пригляжу за ним, – но он твой.

– Он такой маленький...

– Он быстро вырастет.

– Ой, он мне палец хватает... Дед, он его сосет!.. Думает, я его мама, ха-ха... – я смеюсь, и мне тепло внутри. – Он будет моим другом, как тебе Курбат.