Затмение: Полутень

Могла разве что предполагать: это помогает снять напряжение.

Они с Лайлой сидели рядом у окошка в креслах-качалках, глядя на север. Сгустились сумерки. Мандариновая полоска света протянулась через небо с запада, окрашивая верхушки деревьев слабыми отблесками; ветер слабо колыхал ветки. На севере же небо приобрело фиолетовый оттенок. Доски дома едва слышно поскрипывали на ветру.

Лайла чистила и смазывала ручной автоматический пулемёт «Хеклер и Кох», но вид у неё был спокойный, мирный, отсутствующий. С таким видом другая женщина бы смазывала иглы для швейной машинки.

То и дело Лайла украдкой поглядывала на Клэр. Клэр, одетая лишь в халатик, слегка замёрзла, но не решалась встать и тем прервать хрупкое очарование момента, так что ей приходилось делать вид, что взглядов Лайлы она не замечает. Впрочем, ей это нравилось.

Но думала она о другом, а именно о Торренсе. Ему даже стараться не приходилось, чтобы давить на неё. Она стремилась к нему, желала его, тосковала по сильному худощавому телу в своих объятиях. Но временами, глядя на него, она видела мысленным оком зверочеловека из ночного кошмара.

Каракос, с другой стороны, ласкал её без лишнего напора, шутил и смеялся, иногда проявлял ненавязчивую, почти отеческую, заботу; казалось, что для него установленная Клэр схема отношений — самая естественная вещь на свете. И он не стыдился плакать в присутствии Клэр. Плакать от ужаса при воспоминании о том, что видел в темницах ВА. Она обнимала его, стараясь утешить... и кусочки мозаики ложились на место, между ними вспыхивал почти химический факел близости.

Она на миг задумалась, не поймали ль её на то, что отец назвал бы «самым старым трюком в справочнике фокусника». Но Каракос, как ей казалось, искренне устал от борьбы и убийств.

Он был психически искалечен.

Торренс, однако, только заявлял, что ему страшно, а на людях никогда этого не выказывал. Если его что-то и коробило, он предпочитал прятать эмоции в себе.

Его нежелание неподдельно раскрыться перед нею, явить свою боль... оно её отпугивало, мешало подлинной близости.

Кроме того, её раздражала чрезмерная заботливость Торренса. Возможно ли, что она спит с Каракосом, чтобы позлить Торренса?

При этой мысли Клэр поёжилась. Как её затянуло в этот дурацкий эмоциональный тупик? Она покосилась на Лайлу. Хотела бы она на неё походить. Всегда чем-то занята, полностью отдаётся делу, спокойная, непреклонная, с мужиками шуры-муры не водит.

До возвращения на Землю Клэр два года блюла целибат. Словно пребывание на Земле (мысленный образ богини земли) пробудило в ней скрытую сексуальность.

Единственная значимая интрижка у неё в Колонии случилась больше двух лет назад, с Моли, аналитиком-испытателем систем жизнеобеспечения, персом по происхождению. На Клэр та история наложила тягостный отпечаток. Моли был чрезвычайно рассудительным человеком, а в постели вёл себя, точно машина любви. Тем не менее она за ним волочилась, словно с ума сведённая, пока не поняла, что, вопреки показному вниманию к ней и серьёзным разговорам о будущем и политических проблемах Колонии, Моли совершенно не интересна она сама, настоящая Клэр Римплер. Ментальное единство оказалось фикцией; она была его подружкой, и только-то.

Она понимала, что для Торренса многое значит. Казалось также, что Клэр пробуждает некие глубинные потребности в Каракосе (она подумала со смутным беспокойством: возможно ли, чтобы Каракос мной манипулировал, как и предостерегает Торренс? Эмоциональная открытость Каракоса порою выглядела неправдоподобной). Но в отношениях с мужчинами полно абсурда. Незначительное кажется важным; девчонкой себя чувствуешь. Это её обескураживало. Это было её недостойно. Людям вроде Дэна Торренса — и Каракоса — сексизм, так сказать, не к лицу. Тем не менее они с ним каким-то образом уживались. Как только закрутишь отношения с мужчинами, сразу оказываешься им подчинена, вопреки лучшим намерениям с обеих сторон. Они тебя кооптируют.

Однако... в ней нарастало напряжение, диктуемое виной за то, что она оставила отца на произвол судьбы, и сводило её с ума. Секс оказался эффективным средством его снять.

Она посмотрела на Лайлу, чья тёмная кожа в закатных сумерках походила на чёрный атлас. Та закончила собирать пулемёт, отложила и вытерла машинное масло с ладоней, старательно избегая смотреть на Клэр.

— Лайла, ты никогда не выходишь из себя, — повинуясь минутному импульсу, сказала Клэр. — Тебе, кажется, никогда не нужно... выпивать, как некоторым... в смысле, даже Стейнфельду раз в месяц бывает нужно заложить за воротник. Ты никогда не пьёшь, не крутишь отношений с мужчинами. Ты не... — Она пожала плечами. — Как тебе это удаётся?

— Кое-чем я таки занимаюсь, — ответила Лайла с пристыженным видом.

Клэр удивилась. Её пронзило опасение, что сейчас эта женщина ей признается, как тайно по кому-нибудь сохнет. Например, по Стейнфельду; как в одиночестве мастурбирует, мечтая о нём.

— Вот чем, — продолжила Лайла, отыскав у себя в пожитках маленькую бронзовую трубку и скрученный кусочек оловянной фольги. — Но лишь раз в месяц — не чаще. Чтобы, м-м, уйти от всего, да? В смысле, я поняла, что это не так подрывает мою эффективность на следующий день, как, скажем, выпивка.

— А что это? — поинтересовалась Клэр.

Лайла раскурочила фольгу. Внутри оказалась горка ссохшейся коричневатой грязи. Или чего-то в этом роде. Лайла глянула на дверь, убедилась, что там закрыто, и тихо объяснила:

— Гашиш.

— Ой! — Клэр об этом читала. — Он же канцерогенен! От него рак бывает.

Лайла усмехнулась.

— Возможно, и бывает, если каждый день смалить. А если раз в месяц, то это не опасней, чем городского воздуха надышаться. И я себе не чаще раза в месяц такое позволяю.

Она отщипнула кусочек гашиша, скатала в подобие ириски и запихнула в трубку. Вставила между ровных белых зубов. Извлекла из кармана серо-стальную новосоветскую зажигалку, чиркнула ею, высекла огонь и поднесла к отверстию трубки; ириска гашиша запузырилась и воссияла. Гашишевый уголёк озарил лицо Лайлы мягким красным светом. От трубки пошёл ароматный синевато-белый дымок.

Клэр чуть не упала. Лайла — наркоманка, ну и ну!

Лайла вдохнула дым, на миг задержала его в ноздрях, выдохнула и произнесла (глаза её затянуло едва заметной поволокой):

— Это очень мягкий гашиш.

И предложила трубку Клэр.

— Ой, нет, спасибо.

— Партизан обязан увидеть мир из любого... как бы это сказать? Из каждого окна. Под любым углом. Это выявит новые...

— Новый угол зрения на вещи? — усмехнулась Клэр.

— Ты такая напряжённая. Я же вижу. Тебе это поможет.

Клэр обнаружила, что принимает трубку. Партизаны временами улыбались, слыша от неё те или иные фразы, как если бы считали её немного блаженной. Чуток не от мира сего, наивной девчонкой, прожившей большую часть жизни в Колонии. Она не хотела, чтобы такое мнение о ней сформировалось и у Лайлы.