Заводные апельсины

– Ноги-ноги-ноги!

– Куда?
– спросил Рик, у которого лицо было как у лягушки.

– Да так, поглядим просто, что там происходит в стране великих возможностей, - ответил я. Но при этом, бллин, я ощущал ужасную скуку и какую-то вроде как безнадежность, причем это уже не в первый раз так бывало за последние дни. Я повернулся к ближайшему хaныгe - он сидел на бархатном сиденье, которое вкруговую шло вдоль стен зaвeдeния, к тому то есть, кто бормотал в оfпaдe, и врeзaл ему - хрясь, хрясь, хрясь - в пузо. Но он ничего не почувствовал, бллин, и продолжал бормотать свое: "Катиця, катиця колба-синой псиной балбарбасиной, а может дулдырдуби-ной? " С тем мы и выкатились в зимнюю необъятную нотш.

Пошли сперва по бульвару Марганита, ментов видно не было, поэтому, когда нам встретился стaри кaшкa, который как раз отошел от кеска, где он покупал газету, я сказал Бугаю: "Давай, Бугаек, прояви способности, коли желаешь". Все чаще и чаще в последнее время я только отдавал распоряжения, а потом отходил назад поглядеть, как их выполняют. Ну, Бугай врeзaл ему бац, бац, бац, - другие двое повалили и с хохотом принялись пинать, а потом мы дали ему уползти, стеная и голося, к месту проживания. Бугай говорит;

– Как насчет стаканчика чего-нибудь покрепче для сугрeвa, а, Алекс? Потому что мы были уже совсем близко от бара "Дюк-оф-Нью-Йорк". Другие двое закивали -- да, да, - а сами на меня смотрят, дескать, как я к этому отнесусь. Я тоже кивнул, и мы двинулись. Заходим, сидят те же старые птицы, или, по-нашему, сурнки или бaбушки, про которых в начале было, и сразу же они завели свое:

– Добрый вечер, ребятки, дай Бог вам здоровья, мальчики, и какие же вы чудные, и какие хорошие, - а сами ждут, когда мы скажем: "Ну, что девушкам заказать? " Бугай позвонил в колоко), и пришел официант, на ходу вытирая рукeры о гриaзни фартук.

– Капусту на стол, ребята!
– скомандовал Бугай, звякнув вынутой из карманов горстью монет.
– Виски для нас и то же самое старым бaбушкaрн. Годиця? А я говорю:

– К черту. Пускай на свои пьют.
– Не знаю, что на меня накатило, но в последние дни я что-то был не в себе. Какая-то злость вступила в голову, хотелось, чтобы деньги мои оставались при мне, мне их зачем-то вроде как копить приспичило. Бугай удивился: - Что за дела, корeш? Что это с нашим Алексом?
– Да ну к черту, - скривился я.
– Не знаю. Сам не знаю. С нашим Алексом то, что он не хочет швыряться деньгами, которые с таким трудом заработал, вот и все.

– Заработал?
– вскинулся Рик.
– Заработал? Да ведь их же не надо зарабатывать, и ты это сам лучше нашего знаешь, старина. Брать, и все тут, просто вроде как брать, да и все.
– И он громко расхохотался, так что я увидел, что два или три из его зуббjeв были порченые.

– Это, - проговорил я, - надо еще подумать.
– Однако, видя, как эти бaбуси прямо аж трясуця в предвкушении бесплатной выпивки, я вроде как пожал плечами, вынул капусту из кармана, где у меня монеты были вперемешку с бумажками, и бросил - дeнг-дeнг-хруст-дeнг - их все на стол.

– Значит, всем виски?
– сказал официант. Но я зачем-то возразил:

– Нет, парень, мне только маленькую пива.
– На что Лен, озабоченно нахмурившись, отозвался так:

– Ну, ты, бллин, вaш-тшeee!
– И, плюнув на ладонь, потянулся приложить ее к моему лбу - дескать, аж шипит, до чего перегрелся, но я рыкнул на него, как злой пес, чтобы он это дело бросил.
– хорошо, хорошо, не буду, - сказал он.
– Все путем. Все, как скажешь.
– А Бугай в это время, открыв рот, уставился на фото, которое я случайно вытащил из кармана вместе с деньгами.
– Так-так-так-так, - говорит.
– А мы и не знали.

– Дай сюда!
– рявкнул я и выхватил у него фотографию. Я и сам не знаю, как она попала ко мне в карман, однако я ее зачем-то собственноручно вырезал ножницами из старой газеты, а изображен на ней был младенец. Младенец чего-то там гулюкал, на губах у него пузырилось молоко, - в общем, вид у него был такой, будто он радуеця всем и каждому; он был нaг и весь подернут складчатым жирком, потому что это был очень упитанный младенец. Тут начались смeшки, попытки вырвать у меня фотку, так что пришлось снова рявкнуть, выхватить у них этот кусок газеты, после чего я разодрал его на множество мелких обрывков, которые снежинками полетели на пол. Тут подоспело виски, и бaбушки опять принялись нас благословлять, желать нам здоровья и долголетия, провозглашая нас всяческую хвалу и прочий кaл. А одна из них, вся морщинистая и без единого зуба во ввалившемся рту, сказала:

– Не надо рвать деньги, сынок. Если они не нужны тебе, отдай друзьям, - что с ее стороны было очень смело. Но Рик ей ответил:

– Это вовсе не деньги были, бaбушкa. Это была картинка с младенчиком-симпампунчиком. А я говорю:

– Просто я что-то уставать стал, вот и все. А что младенец - так это сами вы младенцы, вся ваша кодиa. Все бы вам хихикать да насмехаться, а если бить людям мордeр, так только трусливо, когда вам не могут дать сдачи.

– Гляди-ка ты, - отозвался Рик, - а мы-то думали, что как раз ты у нас по этой части и есть главный вождд и учитель. Ты просто заболел, видать, вот и все, корeш.

Я поглядел на стакан помойного пива, стоявший передо мной на столе, и, чуть не блeвaнув, с возгласом "Аааааааах" вылил всю эту пенистую вонючую мотшу на пол. Одна из старых птиц даже привстала: - Сам не пьешь, зачем же продукт портить?
– Слушайте, корeшa, - сказал я.
– Что-то я сегодня не в духе. Почему, отчего - я и сам не знаю, но ничего не попишешь. На дело нынче пойдете сами, втроем, а я оцтегивajусс. Завтра встретимся там же, в то же время, и надеюсь, что настроение у меня будет получше.

– Надо же!
– сказал Бугай.
– Жалко, жалко.
– Но мне-то видно было, как заблестели его глaззя, потому что нынче ночью он будет у них главным. Власть, власть, всем нужна власть.
– А может, отложим на завтра? неохотно проговорил он.
– Ну, в смысле, что на сегодня планировали. крaстинг в лавке на Гагарина-стрит. Ты бы там здорово приподниaлсиa, корeш.

– Нет, - сказал я.
– Ничего не откладывайте. Действуйте сами, по своему усмотрению. А теперь, - вздохнул я, - все, ухожу.
– И я поднялся со стула.
– И куда пойдешь?
– спросил Рик.
– Пока бeз пониaтия, отвечаю.
– Побуду немного оди ноки, подумаю, что к чему.

бaбушки пораженно провожали меня взглядами - чего, мол, это с ним, угрюмый какой-то весь, совсем не тот шустрый и веселый мaллтшипaллтшик, каким мы его помним. Но я, выдохнув напоследок; "А, к тшертуи", распахнул дверь и вышел один на улицу.

Было темно, задувал резкий и острый, как нож, ветер, людей вокруг почти не было. Только ездили туда-сюда патрульные машины с жестокими мусорами, да на перекрестках там и сям парами стояли, переминаясь от холода с ноги на ногу, совсем молоденькие менты, и в морозном воздухе видны были струйки пара от их дыхания. Думаю, что и впрямь крaстинг и дрaцинг на улицах пошел на убыль: больно уж мусора жестоко обходились с теми, кого удасця поймать, зато между ментами и хулиганистыми нaдцaтыми разыгралась настоящая война, причем менты, похоже, куда ловчей управлялись и с ножом, и с бритвои, не говоря уж о револьверах. Однако мне это становилось с каждым днем все более и более до лaмпотшки. У меня внутри словно какое-то размягчение началось, и я не мог понять отчего. Чего-то хотелось, а чего неясно. Даже музыку, которой я так любил услаждать себя в своей маленькой комнатухе,. я теперь слушал такую, над которой раньше бы только смеялся, бллин. Перешел на короткие лирические песенки, так называемые "зон-ги" просто голос и фортепьяно, тихие, вроде как даже тоскливые, не то что раньше, когда я слушал большие оркестры, лежа в кровати и воображая себя среди скрипок, тромбонов и литавр. Что-то во мне происходило, и я силился понять, болезнь ли это какая-нибудь или последствия того, что сделали с моей головой, пытаясь напрочь свести с ума и повредить мне рaссудок.