Заводные апельсины

– Да ну, - сказал я, - что-то я вас совершенно не понимаю. Прежние времена позади. За то, что я тогда делал, меня уже наказали. Меня вылечили!

– Про это нам читали, - сказал Тем.
– Старшой нам все прочитал насчет этого. Оченно, говорит, хороший способ.
– Вам читали, - повторил за ним я, слегка язвительно.
– Ты все такой же темный, сам читать так и не выучился?

– Ну, нет, - проговорил Тем очень спокойно и даже как-то удрученно.
– Так говорить не стоит. Не советую, дружище.
– И он тут же выдал мне боллшои тол+шок прямо в клиув, так что кровь сразу кап-кап-кап красная-красная.

– Никогда у меня не было к тебе доверия, - с обидой проговорил я, вытирая нос тыльной стороной ладони.
– Всегда я был оди ноки.

– Ну вот, годиця, - сказал Биллибой. " Мы были уже за городом, вокруг голые деревья, птички время от времени чирикают, а вдалеке гудит какая-то сельскохозяйственная машина. Зима была в самом разгаре, смеркалось. Вокруг ни людей, ни животных. Только мы четверо.

– Вылазь, Алекс, - приказал Тем.
– Немножко надо подрассчитаться.

Все время, пока они со мной возились, шофер сидел за рулем машины, курил fсыгaрки и почитывал какую-то книжечку. В кабине у него горел свет, чтобы видeтт. На то, что с вашим скромным повествователем делали Биллибой и Тем, он никакого внимания не обращал. Не буду сейчас вдаваться в детали, вспомню только про чириканье птичек в голых ветвях, рокот какой-то там сельхозтехники и звуки нескончаемого пыхтенья и ударов. При свете автомобильных фар я видел туман от их дыхания, а в кабине шофер совершенно спокойно переворачивал страницы. Долго они, бллин, меня обрабатывали. Потом Биллибой или Тем, не помню уж который из них, говорит:

– Ладно, хватит, корeш, по-моему, довольно, как ты думаешь?
– И они напоследок каждый по разу врезали мне толтшок в лицо, я повалился и остался лежать на прошлогодней траве. холод стоял жутки, но я его не чувствовал. Потом они вытерли руки, снова надели кителя и шлемы и сели в машину.

– Когда-нибудь еще встретимся, Алекс, - проронил Биллибой, а Тем разразился своим клоунским смехом. Шофер дочитал страницу, отложил книжку, потом завел мотор, и они уехали в сторону города, причем оба - и бывший мой друг, и бывший враг - на прощанье сделали ручкой. А я остался лежать в полном о^рубe. Боль подступила не сразу, навалилась, меня всего скорчило, а тут еще пошел ледяной дождь. Людей поблизости видно не было, не было ни домов, ни даже огонечка. Куда же мне идти, бездомному и почти без дeнe) в карманах? И я от жалости к себе заплакал: ууух-хуу-хууу. Потом встал и поплелся прочь.

4

Дом, дом, дом - вот все, что мне было нужно, и как раз именно "ДОМ" попался мне на пути, бллин. Я брел сквозь тьму не по-городскому, а просто напрямик, туда, откуда доносился шум сельскохозяйственной машины. Вышел в результате к какому-то поселку, который показался мне смутно знакомым, однако поселки - они все похожи, особенно в темноте. Несколько домиков, пивная, а в самом конце поселка, слегка этак на отшибе - небольшой коттеджик, и на его воротах название: "ДОМ". Под ледяным дождем я вымок до нитки, так что мой боевой костюм уже не выглядел супермодным, теперь я в нем скорей похож был на мокрую курицу, тем более что моя роскошная шeвeлиу-рa превратилась в нашлепку, будто какой-то кaл распластан по голове, a мордeр был, надо полагать, изукрашен ссадинами и синяками; трогая языком зуббя, я обнаружил, что некоторые шатаюця. Все тело у меня ныло и болело, ужaсно хотелось пить, и я ловил ротом ледяные капли, а в желудке пело и ворчало оттого, что я с утра не ел, да и утром-то поел довольно-таки, бллин, условно.

"ДОМ"; что ж, дом так дом - может быть, там и люди найдуця, кто бы помог мне. Я отворил калитку и захлюпал под дождем, переходящим в снег, по дорожке, потом тихонько, жалобно постучал в дверь. Никто не отозвался, и я постучал тшутмшутт сильнее и дольше, после чего послышались шаги. Дверь отворилась, и мужской голос спросил: "Да, что такое? "

– О, - взмолился я, - пожалуйста, помогите. Меня избили полицейские и оставили умирать на дороге. Пожалуйста, дайте мне чего-нибудь выпить и погреться у огня, сэр, прошу вас.

Дверь полностью отворилась, за ней был мягкий свет и доносилось тресь-тресь поленьев, горевших в камине.
– Входите, - сказал открывший дверь, - кто бы вы ни были. Помоги вам Господь, бедняга, входите, дайте на вас взглянуть.

Я еле переступил порог, причем не очень-то и притворялся, бллин, я действительно чувствовал себя хуже некуда. Добрый этот вeк обхватил меня руками за плечи и помог добрести до комнаты, где горел камин, и уж тут-то я сразу понял, где я и почему надпись "ДОМ" над воротами показалась мне такой знакомой. Я поглядел на хозяина, который тоже смотрел на меня, да так сочувственно, и теперь я его тоже вспомнил. Меня-то он, конечно, не припомнит, потому что в те беззаботные. денечки мы с моими так называемыми друзьями на все большие дрaцинги, крaстинги и прочие всякие выступления ходили в масках. хозяин был низкорослый очкастый вeк среднего возраста лет тридцати, а может, сорока или пятидесяти.

– Сядьте к огню, - сказал он, - а я принесу вам виски и теплой воды. Боже ты мой, надо же, как вас отделали!
– И он вновь окинул меня сочувственным взглядом.

– Полицейские, - буркнул я.
– Чертовы гады полицейские.

– Еще одна жертва, - проговорил он со вздохом.
– Жертва эпохи. Сейчас принесу виски, а потом я должен немножко промыть вам раны.
– И вышел. Я оглядел маленькую уютную комнатку. Почти сплошь книги, камин, пара стульев, а женской руки как-то не заметно. На столе пишущая машинка, множество скомканных бумажек, и мне сразу вспомнилось, что этот вeкписатель. "Заводной апельсин" - вот он что писал тогда. Даже забавно, что я это вспомнил. Но выдавать себя не следовало, потому что нынче мне без его помощи и доброты - никуда. Подлые гриaзныje выродки в той беленькой больничке сделали меня таким, что теперь мне без доброты и помощи хоть пропадай, они даже так сделали, чтобы я и сам не мог не предлагать другим. помощь и доброту, если кому-нибудь таковая понадобиця.

– Ну вот, готово, - сказал хозяин, вернувшись. Он дал мне горячее подкрепляющее питье в стакане, и мне стало получше, потом промыл мне ссадины на лицe. Потом говорит:

– Теперь в горячую ванну, я сейчас вам воды напущу, а потом за ужином все расскажете; я приготовлю, пока вы в ванне.

Во, бллин, я от такой доброты аж чуть не всплакнул, и он, видимо, заметил в моих глaззях слезы, потому что сказал: "Ну-ну-ну" и потрепал меня по плечу.

В общем, поднялся я на второй этаж, залез в ванну, а он принес мне пижаму и халат, согретые у огня, и еще пару очень поношенных тапок. Теперь, бллин, несмотря на всю ломоту и боль, я определенно чувствовал, что скоро мне будет гораздо лучше. Спустившись, я обнаружил, что на стол уже накрыто; ножи, вилки, хлеб, бутылка соуса "Прима", и вот он уже несет зaмeтшa-тeллнуjу яичницу с ломтиками ветчины и сосисок и большие кружки горячего сладкого тшaя с молоком. Я прямо разнежился: тепло, еда, а я оказался жутко голодным, так что после яичницы я умял ломтик за лорнти-ком весь хлеб, намазывая его маслом и клубничным джемом из большой банки.

– Здорово!
– сказал я.
– Как же мне вас отблагодарить?

– Мне кажеця, я знаю, кто вы, - сказал он.
– - Если вы действительно тот, за кого я вас принимаю, то вы, друг мой, попали прямо по адресу. Это ведь ваше фото в сегодняшних газетах? Если так, то вас сюда послало само провидение. Вас пытали в тюрьме, потом выкинули, и теперь вас взялись мучить полицейские. Бедный мальчик, у меня, на вас глядя, сердце кровью обливаеця.

От этих слов, бллин, я прямо так и онемел, аж челюсть отпала.

– Вы не первый, кто пришел сюда в минуту несчастья, - продолжал он.
– Окрестности нашего поселка полиция почему-то избрала любимым местом для своих расправ. Но это просто перст Божий, что и вы, тоже своего рода жертва, пришли сюда. Но, может быть, вы что-то слышали обо мне?

Мне надо было соблюдать осторожность, бллин, и я сказал:

– Я слышал про "Заводной апельсин". Я его не читал, но слышал о нем.

– О!
– воскликнул он, и его лицо просияло, как медный таз в ясный полдень.
– Ну, теперь о себе расскажите.

– Да особенно-то рассказывать мне нечего, сэр, - как бы скромничая, промямлил я.
– Так, были кое-какие шалости, ребячество в общем-то, и в результате мои так называемые друзья уговорили меня - или даже скорей заставили - ворваться в дом к одной старой птицe - то есть в смысле леди. Плохого-то я ничего не хотел. К несчастью, когда эта леди вышвыривала меня вон, куда я и сам, по своей воле бы вышел, ее бедное доброе сердце не выдержало, и она вскоре умерла. Меня обвинили в том, что я оказался причиной ее смерти. Ну и посадили в тюрьму, сэр.
– Да-да-да-да, дальше, дальше! Там меня выбрал министр нутряных, или внутря-ных, или каких еще там дел, и на мне стали испытывать этот самый метод Людовика.