Заяц, жаренный по-берлински

Синдяшкин кивнул.

– Понял!

– Раз, два, три! – скомандовал Ломов.

На счет «три» повара начали дружно мочиться на шипящую бомбу. Пошипев еще чуток, она «замолкла». Ломов и Синдяшкин облегченно вздохнули.

– Потушили…, - Ломов застегнул ширинку и вытер ладонью взмокший от напряжения лоб. Синдяшкин – тоже.

Переглянувшись, друзья улыбнулись. А потом начали хохотать. Все громче и громче…

***

Усталый после рабочего дня, Ломов поднялся по лестнице и остановился у двери своей коммунальной квартиры.

Рядом с дверью висели почтовые ящики. Ломов шагнул к своему почтовому ящику и увидел сквозь дырочки в нем конверт. Довольно улыбнулся. Торопливо полез в карман за ключиком от ящика, достал ключик, открыл ящик и извлек из него конверт. Поднес его к глазам. Перестав улыбаться, Ломов недоуменно хмыкнул. Не двигаясь с места, разорвал конверт, достал из него сложенный вдвое лист бумаги, развернул его и, шевеля губами, стал читать. Изменившись в лице, Петр Егорович побледнел. Руки Ломова начали трястись. Лист бумаги выпал из его рук, опустился на пол и, гонимый сквозняком, порхая, полетел над ступеньками лестницы вниз.

Издав глухой стон, Ломов обхватил руками лицо.

– Ваня… Сын…

Прислонившись к стене, Ломов медленно сполз по ней спиной и сел на пол. Его плечи затряслись от беззвучных рыданий.

***

Настенные часы в комнате Ломова показывали второй час ночи. Петр Егорович и Синдяшкин сидели за столом. Оба старались не смотреть друг другу в глаза.

На столе стояли початая бутылка водки и граненые стаканы, лежала нехитрая снедь.

В сторону был отставлен стакан, наполненный до краев и накрытый кусочком ржаного хлеба. Подперев руками голову, Ломов тяжело вздохнул.

– Ты Варе пока не говори… Я ей сам, потом…

Синдяшкин послушно кивнул головой.

– Ладно.

– Месяца не прошло, как проводили… Эх, побывать бы хоть на его могилке.

– В братской, наверно, похоронили.

– Хоть на братской.

Ломов налил в стаканы водку. Оба, не чокаясь, молча выпили. Синдяшкин поставил стакан на стол. Потянулся к закуске. Ломов тоже поставил стакан, но продолжал сжимать его в своих крепких пальцах. Зажмурив глаза, он начал мотать головой из стороны в сторону. Его пальцы сжимали стакан все сильнее и сильнее. Стакан со звоном лопнул.

Ломов открыл глаза и равнодушно посмотрел на правую руку, сжимающую в кулаке осколки стекла. Из кулака на стол стекала кровь.

Синдяшкин с испугом кивнул на струйку крови.

– Егорыч, порезался!

Ломов, словно не слыша его, поднял голову и посмотрел куда-то мимо Синдяшкина.

– Все! Пока не убью хоть одного немца…, - Ломов ударил кулаком по столу.
– Я спать не смогу! Жить не смогу!

Глаза Ломова загорелись ненавистью.

***

На стенах просторной комнаты, расположенной на первом этаже военкомата, висели плакаты военной поры. В углу комнаты высился стальной сейф. Посреди комнаты стоял стол, за которым сидел молодой капитан с эмблемами танкиста в петлицах. В глаза сразу бросались орден Красной Звезды и нашивка за тяжелое ранение на гимнастерке офицера, а также недавно заживший рубец на его щеке.

Перед столом стояли в очереди трое – высокий, худой мужчина, красивая девушка лет двадцати с беспокойными глазами, и Ломов.

Мужчина протянул капитану бумагу. Тот взял ее у него из рук и быстро пробежал глазами. Не поднимая глаз, произнес:

– Тебе в эшелон резервного полка. Иди на станцию. Там спросишь у коменданта.

Капитан вернул мужчине бумагу. Тот молча развернулся и вышел из комнаты.

К столу придвинулась девушка. Капитан поднял на нее глаза и раздраженно вздохнул.

– Гусева, ну что ты ходишь сюда каждый день? Я же тебе русским языком сказал: набор на курсы телефонисток закончен. А когда будет следующий – не знаю, - капитан хлопнул себя ладонями по коленям.
– Заявление твое у нас лежит, адрес знаем. Понадобишься – вызовем. Свободна!

Обиженно шмыгнув носом, девушка тоже покинула комнату.

К столу приблизился Ломов. Он заметно волновался.

– Прошу направить меня на фронт. Добровольцем.

Капитан смерил Ломова оценивающим взглядом.

– Возраст призывной?

– Конечно. Пятьдесят будет только весной.

Капитан удовлетворенно хмыкнул и кивнул на стул.

– Присаживайся, отец.

Ломов сел.

– Москвич?

– Коренной.

– Работаешь кем?

– Поваром.

– Где?

– В «Метрополе».

Брови капитана удивленно взлетели вверх.

– В том самом?

– Ну да. Другого в Москве, вроде, нет.

Капитан откинулся на спинку стула и хитро прищурился.

– А бронь тебе случайно не положена?

Ломов вздохнул и опустил глаза.

– Дали.

– Тогда - задний ход, машина! Не могу я тебя на фронт.

Капитан придвинулся к Ломову. Несильно ударил себя ребром ладони по шее.

– Знаешь, как меня потом за это?

Ломов тоже придвинулся к офицеру.

– У меня сына убили. Под Волоколамском…

Капитан с сочувствием вздохнул.

– Понимаю, - капитан распрямился и развел руками.
– Все равно не могу. Не имею права.

Капитан грустно улыбнулся.

– Да и на кой оно тебе? За сына и без тебя отомстят. А ты… В пятьдесят-то лет…, - капитан с жалостью поглядел на Ломова.
– Пожилой человек. С полной выкладкой - по полям-дорогам… Замудохаешься!

Насмешливо улыбаясь, офицер махнул рукой.

– Помрешь еще ненароком на марше. Не дойдя до передовой.

Глаза Ломова налились кровью.

– Чего?!!!

Он поднялся со стула, сердито сопя.

– Это кто помрет?! Я?!

Ломов окинул комнату торопливым, ищущим взглядом. Заметив массивный сейф в ее углу, Петр Егорович кивнул на сейф.

– Сколько в нем весу?

Капитан тоже посмотрел на сейф.

– В сейфе-то? – он наморщил лоб.
– Пудов десять.

Ломов кивнул сначала на сейф, а потом - на окно.

– А если сейчас я сейф твой… Выброшу из окна?

Капитан прыснул от смеха.

– Не смеши! Его сюда четверо бойцов волокли. А ты… И от пола не оторвешь.

Ломов оперся о стол капитана руками,

– Ну, а если? – он хитро прищурился.
– Оформишь тогда на фронт?

Капитан еще раз оценивающе посмотрел на неподъемный сейф, затем перевел взгляд на окно и ехидно ухмыльнулся.

– Из окна, говоришь?!

– Из окна!

Глаза офицера загорелись азартным блеском.

– Хрен с тобой! Давай!