Зажечь солнце

Во взгляде отца Драхомир может увидеть злость, раздражение, ярость. Только вот… Их там нет. Даже если Мир старается этого не понимать. Даже если Мира захлёстывает обида — та глухая, болезненная обида, происходящая из самого сердца, застилающая глаза и не позволяющая видеть хоть что-нибудь. И он снова чувствует себя нескладным четырнадцатилетним подростком, не способным возразить, не способным скрыться от кого-либо, не способным контролировать собственные эмоции и порывы. Возможно, он так и выглядит со стороны. Ребёнком, что не может отвечать за собственные поступки в силу их непонимания.

— Ты слишком молод, мальчик мой… — низкий и глухой отцовский голос словно шелестит песками Сваарда.

Это вовсе не те слова, который Фольмар ожидал услышать. Ему казалось, что Киндеирн скажет куда больше, чем Гарольд — словарный запас у отца был куда обширнее, да и пользоваться им тот любил. Драхомир ожидал услышать уничижительную тираду в свой адрес — по поводу своего умственного развития в первую очередь.

Только взгляд у Киндеирна тяжёлый. Слишком тяжёлый — не рассерженный, его глаза не мечут молнии, в них не плещется гнев… Во взгляде Киндеирна сквозит обречённость. Не накрывающее с головой отчаяние, а та тупая боль, с которой справиться труднее всего. В зелёных глазах Киндеирна нет злости. Но это лишь половина правды. Вся правда в том, что и покоя в них нет.

— Ты слишком молод, горяч и самонадеян, мальчик мой, чтобы понять, какую беду сам на себя кличешь, — словно говорит алый генерал.

Но Драхомир не в том состоянии, чтобы хоть что-то услышать. Куда уж там, чтобы услышать так и не произнесённые слова…

Всё, что сказал сейчас отец, кажется ему вызовом. Тем, не принять который недостойно герцога, сына Гранд-генерала Интариофа. Драхомиру слышится в словах Киндеирна презрение, пренебрежение и самое страшное, что он когда-либо боялся услышать от него — разочарование. Разочарование в принципе было самым страшным, что только могло быть. И если в том, что мать никогда не может разочароваться в собственном ребёнке, Драхомир был уверен, то на счёт отца…

У алого генерала Интариофа много детей. И многие из них талантливее Фольмара во всём.

— Ты просто избалованный мальчишка, который считает себя самым умным, не видит опасности в своих словах и поступках и не слышит слова старших, — словно твердит взгляд зелёных глаз Арго Астала.

Возможно, отец чувствует, что Драхомир в данный момент мало расположен к разговору. Потому что он разворачивается и уходит — возможно в Ероминский замок, где, должно быть, его ждал Говард, послушный сыночек Катрины Шайлефен. Говард никогда не делал ничего, о чём его не просили — словом, с самого детства был удивительным занудой. Злость разъедает его душу, привязывается к нему сейчас слишком сильно, чтобы Драхомир хоть сколько-нибудь мог себя контролировать.

— Да делай, что угодно! — кричит он вслед Киндеирну. — Срывай из-за меня голос, лиши наследства, титулов — мне всё равно!

Надо отдать отцу должное — на этот раз обошлось без особенных нравоучений. Он сказал всего пару слов, которые никак нельзя было считать нравоучениями, и ушёл. Сохранив при этом самообладание. Впрочем, он всегда держался с безупречным достоинством, когда дело касалось важных вещей. Лицо Киндеирна в этих случаях становилось похоже на ледяную маску — спокойную и равнодушную. Только взгляд всегда становился особенно тяжёлым.

То, что мать слышала их не слишком хорошо сложившийся разговор, лишь ещё больше осложняло дело. Она всегда была хорошей — слишком хорошей, — но никогда его не понимала. Её тёмно-карие глаза смотрят на него с таким негодованием, что в первый момент Мир пугается, как бы её не хватил удар.

Леди Мария — не отец с его каменным здоровьем, расшатать которое даже Драхомиру Фольмару с его выходками не по силам. У Киндеирна стальные нервы и неиссякаемый запас терпения… И Киндеирн привык к тому, что всё может полететь к чертям в любой момент — и это ни капельки не будет от него зависеть.

Когда она обращается к нему, её голос дрожит — от гнева или волнения. Скорее всего, и от того, и от другого. Она кажется бледнее, чем обычно. И подходит к нему стремительнее, чем делает это всегда. Драхомир не знает, почему он огрызается в ответ на её слова. Должно быть, дело было в том, что за весь этот день он так устал выслушивать то, что ставят ему в укор. Должно быть, она сказала что-то такое, что становится последней каплей в терпении Астарна — леди Мария всегда отличалась вспыльчивым характером. Что-то с треском надламывается в его душе — потому что терпеть Фольмар больше не может.

В себя он приходит только тогда, когда леди Мария даёт ему пощёчину. Сколько их было за сегодняшний день? Хорошо ещё, что отец сдержался — Драхомир видел, как сильно хотелось Киндеирну его ударить за этот проступок. Бывали дни, когда Фольмару доставалось куда сильнее. Но почему-то именно сейчас ему кажется, что больше он просто не в силах выдержать.

Ни одного нового удара.

Ни одного нового упрёка.

Драхомиру порядком надоело уже это чувство навязанной ему вины, которую он не испытывал на самом деле.

Она хочет его ударить снова, но на этот раз Мир перехватывает её руку. Держит крепко за запястье. Возможно — появятся синяки, но ему сейчас плевать на это. И плевать на то, что она — не он и не его отец, которым ничего не будет от этой пары незначительных повреждений. На душе и без того слишком паршиво, чтобы терпеть ещё и это. Леди Мария хочет ударить его второй рукой, но Драхомир перехватывает и её. В груди просыпается глухое раздражение, с которым всегда тяжело справиться, а уж тем более после трудного дня. Мир отталкивает женщину от себя. И отталкивает довольно грубо.

И в его голове в этот момент не появляется и мысли о том, что когда-то в детстве, видя отношение Киндеирна Астарна к своей первой жене, он всегда считал это ужасно несправедливым, что всегда клялся себе, что никогда не повысит на неё голос, никогда не оттолкнёт, никогда не сделает что-либо из того, что делал отец — и что никогда не заставит её плакать. Почему-то в этот момент Драхомиру на это совершенно наплевать.

Должно быть, он похож на своего отца в этот момент. Только вот совсем не в тех вещах, в которых им гордится.

Быть может, дело было в дурных генах Елизаветы Фольмар? Той женщины, что так обожала танцевать в длинных юбках, одна поверх другой, и, смеясь, ела грейпфрут. Леди Мария говорила, что у Елизаветы не было чувства стыда. Леди Мария так же как-то говорила, что и Киндеирн не умеет чего-либо стыдиться. Так откуда же стыд мог взяться у Драхомира? Разве мог он чувствовать что-то подобное?..

— Хватит! — говорит Фольмар матери серьёзно. — Перестань. Я не собираюсь сейчас ни выслушивать твои упрёки, ни терпеть что-либо ещё.