Зеленый берег

И я должна предупредить Джагфара. Я скажу, насколько лжива и коварна Фаягуль. Она окончательно испортит ему жизнь. Ради наших прежних отношений я должна сказать ему!..

Бибинур понимала — от ее совета во многом зависит судьба Гаухар — и потому не сразу ответила. Наконец заговорила — спокойно, веско, рассудительно:

— Что сказать тебе, Гаухар? Если ты решила ехать, я не могу удерживать тебя. Но поймут ли тебя? А главное — принесет ли пользу твоя поездка? Ну, предположим, ты выскажешь ему все. И что же?.. Поверь, я как женщина понимаю тебя, будь я на твоем месте, наверное, так же рвалась бы в Казань. Но сейчас мне со стороны виднее. Джагфар вряд ли поймет искренность твоих побуждений. Он может заподозрить тебя в хитрости, в интриганстве и не удержится от оскорбительных слов. Учти — Фаягуль тоже не будет молчать, постарается изобразить тебя в самом черном свете. Ты сама говорила, что Джагфар поддается чужим влияниям. Трудно будет тебе убедить Джагфара в своей искренности. Боюсь, что ты не найдешь отклика в его сердце. Я высказалась со всей откровенностью, Гаухар, не обижайся, милая…

Гаухар напряженно смотрела на нее широко открытыми глазами, и под этим взглядом Бибинур не могла не сказать еще ей самое последнее:

— Не обвиняй меня, Гаухар, в бессердечии, в жестокости. Я только добра хочу тебе… Мне совершенно ясно — ты не можешь забыть Джагфара, не отказалась от мысли вернуться к нему, пусть только он поймет свою ошибку. Я уверена — ты даже себе не можешь признаться в истинных своих намерениях и потому заставляешь себя надеяться, будто поездка твоя поможет Джагфару исправиться. Вообще это не так уж худо. Беда в другом. Я убеждена, что Джагфару не так-то просто морально перестроить себя. Он, по-видимому, достаточно глубоко испорчен. Ему надо пройти испытания жизнью. Может быть, жестокие испытания. Об этом и Галимджан говорил мне. И, наконец, я думаю — испытания предстоят и тебе, милая Гаухар. Жизнь вряд ля поддержит тебя в твоей наивной хитрости, граничащей с легкомыслием. Сама того не сознавая, ты благородными намерениями покрываешь свою слабость, свой чисто женский эгоизм. Прости меня, Гаухар! А теперь — поступай, как знаешь.

Лицо Гаухар было бледно. Она чувствовала себя уязвленной, униженной я в то же время не могла не признать, что Бибинур правильно раскрыла сокровенные и не совсем осознанные ею помыслы. У нее все же хватило мужества признать правоту этой мудрой женщины.

Она с усилием, превозмогая подступившую слабость, поднялась с места.

— Ладно, я пойду, — прошептала она. — Спасибо. Я подумаю обо всем. До свидания, Бибинур-апа.

— Подумай, милая Гаухар, подумай. Такова уж наша женская участь.

7

Гаухар не поехала в Казань. Она выглядела совсем неузнаваемой, какой-то подавленной, будто отняли у нее волю к жизни, подрезали крылья.

Сердце ее и до разговора с Бибинур не знало настоящего покоя. Все же перепадали дни, когда она чувствовала, что вроде бы и освобождается от тяжкого гнета. Гаухар оживлялась, могла улыбаться и уже готова была сказать себе: «Я свободна, как птица, выпущенная на волю». Такое чувство возникло было у нее после одной из прогулок по берегу Камы, когда она снова пыталась рисовать. Но прошли какие-то дни — и снова нахлынула волна страданий. А тут еще подоспело письмо из Казани.

Никогда она, думалось Гаухар, еще не погружалась в такую бездну. Это даже нельзя было назвать отчаянием. Она как бы замерла и не могла прийти в себя. Порой ничего не замечала вокруг себя, не сразу узнавала знакомых; окликнут ее — она даже не остановится. Она нигде, кроме школы, не бывала, с людьми почти ее общалась, только и знала своих школьников. Единственная ее постоянная собеседница — тетушка Забира. Да и с ней лишь о пустяках говорит.

Случалось, Гаухар даже с Миляушей не останавливалась при встрече. Поклонится молча — Только и всего. Она словно боль испытывала, когда нельзя было уклониться от разговора с человеком.

А вот у Миляуши за последнее время счастье через край льется. Лицо у нее, и раньше улыбчивое, расцвело, глаза сияют. Она словно бы в сладком сне плывет по сказочной реке. Они с Вильданом объяснились, наконец. Свадьба еще не скоро, свадьба отложена до весны. Но радость-то не отложишь, не запрешь в клетку. Радость в ней поет, заливается смехом после каждого свидания с Вильданом, Встретится Миляуша с Гаухар, ухватит ее за рукав и начнет… Вильдан вот что да вот как сказал. У Вильдана волосы вьются, а глаза черные-черные. Он смелый, находчивый, но перед ней, Миляушей, робеет…

Гаухар рассеянно слушает ее: в одно ухо войдет, из другого вылетит; ни на шутку, ни на смех не отвечает. Миляуша сочувствует ей, но в душе удивляется, даже осуждает слегка: «Ну и что… ну, развелись, надо ли так убиваться? Если бы у меня вдруг случилось такое, я в думать перестала бы о нем, пусть он хоть сквозь землю провалится». А иногда Миляуша спохватится: «О чужом легко судить, чужая беда как вода, течет мимо — ни тепло и ни холодно. Свое горе, пусть хоть маленькое, обжигает, точно горячие угли…» О, Миляуша помнит, как мучительны эти ожоги! Вначале-то Вильдан и виду не подавал или не осмеливался сказать, что любит Миляушу. И все же она хоть и страдала, но надеялась. Даже в самые темные ночи где-то в вышине мерцала звездочка для Миляуши. А у Гаухар небо сплошь черное. Страшно! Боже избави от такого наваждения!

Гаухар больше не заходила к Бибинур, директор школы чуть ли не каждый день сама навещала ее. Она могла бы пригласить Гаухар в свой служебный кабинет, — и для душевного, и для официального разговора лучшего места не подыскать. Бибинур предпочла другое — она запросто являлась на квартиру к Гаухар. Не ругала, не поучала, спокойно беседовала с ней, как старшая по возрасту женщина, как мать. Вначале Гаухар отмалчивалась, потом все же не устояла перед мягкой и убедительной рассудительностью Бибинур. А однажды вдруг раскрылась до конца перед этой достойной женщиной.

— Извините, пожалуйста, Бибинур-апа, я последовала вашему совету только наполовину. Я не поехала в Казань, поступила по-другому. Случайно встретила здесь мою однокурсницу по заочному институту, попросила ее увидеться с Джагфаром и передать мое предупреждение о Дидарове и Фаягуль Она мою просьбу выполнила. Потом написала мне… И вы, Бибинур-апа, оказались правы. Джагфар выслушал мою однокурсницу и сказал, что в советах моих не нуждается. Да еще и обозвал… обозвал меня… нервной змеей. Это очень, очень оскорбило меня. Я все же не думала, что у него настолько мелкая, мстительная душонка…

— Не всякому человеку дано блистать, как новой серебряной монете, — наставительно сказала Бибинур. — К тому же мы, женщины, зачастую принимаем фальшивую монету за настоящую.

Гаухар поняла слишком прозрачный намек, но не сочла себя вправе обижаться.

— Самое неприятное, Бибинур-апа, в том, что я позволила себе раскиснуть, упасть духом. Начала было терять контакт с учениками. Хорошо, что спохватилась. Что они могли подумать обо мне? «Кому нужна такая скучная учительница!» Им ведь не запретишь так думать… Возможно, вы теперь не захотите держать меня на работе. Что ж, я не имею права обижаться ни на вас, ни на коллектив. Если вам все же не безразлично, куда я пойду, отвечу: еще не знаю. На Дальнем Востоке живут мои двоюродные братья. Адрес их я знаю. Но приехать к ним без предупреждения, сами понимаете, было бы новым легкомыслием с моей стороны. Сперва надо будет послать им письмо…

— Оставь эти глупости! — даже рассердилась Бибинур-апа. — За какие особые провинности увольнять тебя? Ну, похандрила, с кем не могло быть, ведь не шутки — семья распалась. — Она вдруг сжала руку Гаухар. — Никуда ты не уедешь из Зеленого Берега! Джагфара своего… бывшего своего… изволь забыть. Начисто забудь! Раньше я не говорила с тобой так категорически — не хотела брать ответственности. А теперь скажу: если он не понял твоих добрых намерений, да еще оскорбил тебя грубыми словами, значит, он никогда не был достоин твоей любви. Ты приняла фальшивый руль за на стоящий. Надеюсь, теперь глаза у тебя открылись полностью. Ты теперь сама видишь, в чем разница между Джагфаром, который был в твоем воображении, и Джагфаром в жизни. У меня только одно пожелание, сейчас я говорю тебе как директор: будь внимательней к детям. Душа у них восприимчивая, они, должно быть, уже почувствовали холодок, равнодушие, которые появились было у тебя за последние дни. Но так же быстро заметят и благоприятную перемену в тебе. И, конечно, забудут временную твою отчужденность. В свое время я сама пережила нечто подобное. После смерти мужа мне казалось, что жизнь моя тоже кончилась, даже думать ни о чем не могла. Меня исцелила только любовь к детям. Я поняла, что нужна им. Вот это чувство должно и тебя излечить.