Земной круг. Компиляция. Книги 1-9.

И снова из глоток наемников вырвались крики восторженного одобрения, ибо, хотя многие из них имели простонародное происхождение, все они отличались высотой духа, и низкая алчность, чуждая их прекрасным натурам, всегда занимала последнее место среди их побудительных мотивов. Не теряя время даром, они взялись за работу, дабы привести поселок в его прежнее благообразное состояние, погасили пожары, разожженные мятежниками в их бессильной ярости, и устранили повреждения, полученные строениями и общественными пространствами за время оккупации.

Выше я уже отмечал, что трудно было представить себе более надежного друга, но он мог быть также и непримиримым врагом и без жалости карал негодяев и подлецов. Без гордости, но и без стыда я сообщаю, что несколько отрубленных голов самых закоренелых в злодействе зачинщиков мятежа были выставлены над воротами в качестве устрашающего напоминания и предостережения от подобных намерений. Никто не получил ни малейшего удовольствия от сего ужасного деяния, но ведь сие происходило в Ближней стране, далеко за пределами цивилизованного мира и вне юрисдикции Союза или даже Империи, если можно применить это высокое понятие к сей погрязшей в невежестве нации. Умудренный богатейшим опытом Коска преподал злоумышленникам этот жестокий урок, чтобы избежать куда более крупных кровопролитий в дальнейшем. Такова ужасная арифметика войны.

— Мы должны быть милосердны, если для этого выпадает хоть малейшая возможность, — заявил мудрый и справедливый полководец. — Обязаны! — И он с силой стукнул могучим кулаком по несокрушимой ладони. — Но приходится с горечью констатировать, что всеобъемлющего милосердия мы не можем себе позволить. — Он возвел очи горе, туда, где над городской стеной вздымались с ужасающе равнодушными лицами эти ужасные предупреждения, уже привлекавшие к себе внимание окрестных птиц. — Головы на копьях, — произнес он и сам покачал головой. — Ужасный, прискорбный, но, увы, необходимый обычай.

— Ваша сдержанность, генерал, достойна всяческого уважения, — заметил почтенный инквизитор Лорсен. — Инквизиция Его Величества настоятельно требует сурового наказания виновных и всемерной защиты невинных.

Местные жители умоляли Коску остаться у них, подносили ему цветы и даже предлагали золото, дабы склонить его на это, но он отказался.

— В Ближней стране есть и другие города, стенающие под гнетом мятежников, — сказал он. — Я не могу позволить себе отдыхать, пока не достигнута благородная цель, поставленная наставником Пайком, и предатель и мятежник Контус не передан в цепях в руки инквизиции, дабы дожидаться королевского правосудия.

— Но почему бы вам, генерал Коска, и вашим людям не согласиться провести у нас хотя бы ночь в тишине и покое? — спросил городской голова. — Или хотя бы веселый часок. Неужели триумфальным освобождением нашего скромного городка вы не завершили определенный этап своих трудов?

— Премного благодарен вам, — ответствовал великий человек, положив ему на плечо тяжелую руку, — но я и так позволил себе чересчур много тишины и покоя. — Прославленный солдат удачи Никомо Коска покрутил кончики напомаженных усов между большим и указательным пальцами и обратил всевидящий взгляд к западному горизонту. — Если за сорок лет, что я воюю, мне и удалось чему-то научиться, так это тому, что благие дела… не имеют завершения.

По мне, так вышло терпимо, хоть я и ожидал большего. Безвкусно. Банально. Я всей душой за реализм, когда он уместен, за освещение фактов и все такое, но столь холодное изложение наверняка не заставит читателя разинуть рот от восторга. Разве я не говорил тебе, что писать можно как угодно, только не скучно?

Суорбек, умоляю тебя, перепиши все это! Больше героизма, больше блеска, больше крови в описании операции, и добавь чего-нибудь невероятного! Больше жестокости и всяческих злодейств со стороны мятежников! Где хотя бы одна-две спасенные девушки? Постарайся уж! Вложи хоть немного огня!

И не сочти за труд, вычеркни упоминание об этом треклятом стряпчем. Вообще выброси этого лживого предателя из всех записей!

И, конечно, «Капитан-Генерал» всюду пиши с заглавных букв.

А кому сейчас легко?

Сипани, весна 592 года

Она ненавидела Сипани.

Гнусные туманы, застилающие глаза, и гнусную хлюпающую воду, и гнусный вездесущий запах гнили. Гнусные вечеринки, и маски, и попойки. Забавы: все беспрестанно забавляются или, по меньшей мере, делают вид, будто забавляются. А гнусные людишки гнуснее всего. Сплошные подонки, все до одного — что мужчины, что женщины, что дети. Лжецы и глупцы все до одного.

Каркольф ненавидела Сипани. И все же снова оказалась здесь. И кто же — невольно подумала она — в итоге глупец-то?

Впереди, в тумане, раскатился взрыв визгливого смеха, и она, стиснув ладонью рукоять меча, скользнула во тьму ближайшего парадного. Хороший курьер не доверяет никому, а Каркольф была лучшей из лучших, но в Сипани она доверяла… менее чем никому.

Из мглы показалась очередная кучка искателей развлечений. Мужчина в маске, изображавшей луну, указывал пальцем на женщину, пьяную настолько, что она не могла толком удерживать равновесие на своих высоких каблуках и то и дело падала. Все хохотали, один хлопал в ладоши, так что развевались кружевные манжеты, как будто напиться до такой степени, что не способен устоять на ногах, очень смешно. Каркольф закатила глаза и попыталась утешиться мыслью, что эти люди на самом деле ненавидят все это точно так же, как ненавидела она, в тех случаях, когда пыталась позабавиться.

Каркольф, одиноко стоявшая в непроглядной темноте парадного, поморщилась. Проклятие, ей остро требовался отпуск. Слово «забава» как-никак было ее вторым именем. И что же? Она превращается в тухлую воблу. Вернее говоря, уже превратилась, а сейчас делается еще хуже. Становится одной из тех людей, которые презирают весь мир. Неужто из нее получается подобие ее папаши, чтоб ему ни дна, ни покрышки?

— Что угодно, только не это, — чуть слышно поворчала она себе под нос.

Как только гуляки скрылись в ночи, она выскочила из своего кратковременного убежища и двинулась дальше — не слишком быстро, но и не слишком медленно, беззвучно ступая мягкими подметками по сырой брусчатке и надвинув ничем не примечательный капюшон так, чтобы не вызывать в нем подозрений и чтобы казалось, будто человеку в общем-то есть что скрывать, но, кроме него, эти тайны никому не интересны. Таких в Сипани было более чем достаточно.

Где-то западнее должна мчаться по широким проспектам ее бронированная карета, высекая ободьями колес искры из мостовой на мостах; шарахаются в стороны испуганные прохожие, кучер хлещет лошадей по взмыленным бокам, следом, сверкая влажными от тумана доспехами в свете уличных фонарей, скачет дюжина наемных охранников. Если, конечно, люди Старателя еще не подсуетились: град стрел, визг лошадей и людей, грохот экипажа, падающего с дороги, лязг стали, и в завершение всего замок дорожного сейфа срывается зарядом взрывчатого порошка, алчные руки, отмахиваясь от едкого дыма, откидывают тяжелую крышку… а там пусто.

Каркольф позволила себе чуть заметно улыбнуться, погладить чуть заметную выпуклость на боку — кое-что, пришитое для сохранности к подкладке куртки.

Она велела себе собраться, сделала еще несколько шагов и спрыгнула с набережной канала, пролетела над маслянистой водой три шага, разделявшие набережную и полусгнившую баржу, палуба которой заскрипела, но выдержала, когда Каркольф, перекатившись, легко поднялась на ноги. Идти в обход, через мост Финтин, было далеко, к тому же этот путь был весьма людным и отлично просматривался, а вот эта лодка всегда была привязана здесь, в тихом темном месте, позволяя срезать изрядный крюк. Каркольф позаботилась о том, чтобы суденышко тут стояло. Она вообще старалась оставлять на волю случая как можно меньше. По своему собственному опыту она хорошо знала, что случай может оказаться настоящим подонком.