Зеркало королевы Мирабель

Да без толку

Ай, дорога палачу

На тот свет

Там на адской сковородке

Пусть и держит он ответ!

Песню, особенно ее жизнеутверждающий финал, зал встретил свистом и хлопаньем. Еще лет пять назад обязательно нашелся бы один особенно осторожный слушатель, и за свои крамольные песни музыкант неоднократно бывал бит. Сейчас, видно, настали иные времена. Привстав, музыкант шутливо раскланялся и осушил поднесенный слушателями кубок вина, дешевого и кислого.

— А героические баллады знаешь? — спросил детина-лорд.

— А слышали ли вы историю о том, как король Альдасер Добрый пошел войной на непокорных жителей юга?

Посетители трактира загудели, что — нет, не слышали, но могут и послушать, коли история хороша. Альдасер Добрый был у музыканта любимейшим из персонажей всей многовековой истории этой несчастной страны. Неудачных военных походов у него было больше, чем у Хендриха Кровавого, налоги он взвинтил совершенно непомерно и, тем не менее, вошел в историю под прозванием "Добрый", что противоречило какой-либо логике. С особенным удовольствием музыкант исполнил бы поучительную историю о встрече призрака короля с защитниками форта у Алых скал, но героического в ней было мало. Поэтому, ударив по струнам, он заиграл марш и начал почти бесконечную балладу о походе Альдасера Доброго на юг. Закончилась песня победоносным возвращением короля в белокаменную столицу с трофеями и молодой женой. Слушатели хлопали так громко, что музыкант против обыкновения не стал заканчивать последний куплет, в котором Альдасер оказывался в дураках из-за коварства красавицы-жены, трех полководцев и собственный глупости.

Восхищенный детина-лорд от души хлопнул музыканта по плечу — тот едва не слетел с табурета — и протянул руку.

— Бенжамин из Тура. Это мой молочный брат Альбер и мой секретарь Филипп.

Альбер вызвал у музыканта невольное уважение: высокий, широкоплечий, с все тем же крестьянским лицом, словно вырезанным, а скорее вырубленным из дерева. Еще большее уважение вызывала их общая кормилица, вырастившая таких богатырей. Филипп был послабее, или по крайней мере казался таковым. На медальоне его был выгравирован лук; музыканту секретарь показался для лучника слишком грузным.

— Меня зовут Фламэ, — представился музыкант, привстав и слегка поклонившись. — Не подскажете, почему это люди такой толпой рванули в Шеллоу-тон?

Собеседники уставились на музыканта круглыми от изумления глазами. Тот развел руками.

— Я путешествовал долгое время по северу.

Глаза сэра Бенжамина сверкнули, губы скривились в усмешке, и лицо странным образом переменилось. А он был непрост, этот деревенский лорд.

— Королева объявила перепись, полную, с занесением всех примет в различные рере… рестре… рее..

— Реестры, — подсказал Фламэ.

— Ага. Все и бросились в родные города, собирать документы. Вроде как, дома и стены помогают, да? — Бенжамин подался вперед и доверительно сообщил. — Сестрица у меня в Шеллоу-тоне. Не могу позволить, чтобы переписчики эти ее обидели или оскорбили.

Фламэ представил себе "сестрицу" лорда Бенжамина. Потом представил себе переписчиков — те и вовсе вышли сторукими чудовищами-великанами. Но все же, музыкант согласился. Нельзя допустить оскорбления девы.

* * *

Тех шести-семи медяков, которые бросили музыканту слушатели, на комнату конечно не хватило. Однако трактирщик совершенно бесплатно позволил ему и еще нескольким бедолагам переночевать на лавках в общем зале. Фламэ занял местечко у очага, положил под голову свой дорожный мешок, укрылся плащом — тем, совсем старым, с прорехами и заплатами — и стал смотреть на огонь. Спал он плохо. Всегда. В юности мешало вечное нетерпение, мальчишеское желание поскорее отправиться на новые подвиги, чтобы прямо с рассветом и прочь от дома. Потом мешали мысли, потом — нечистая совесть. Теперь вот опять размышления. А еще накатил страх, гадкий и липкий. Перепись устроили, приметы записывают. Его, значит, ищут… Фламэ едва не расхохотался в голос. Ну конечно! И весь мир тоже вокруг него вращается, сначала в одну сторону, потом в другую. Фыркнув, музыкант повернулся к огню спиной.

До этого момента он планировал дойти по тракту до Шеллоу-тона, поучаствовать в празднествах, а там по обыкновению свернуть на нехоженые дороги и обойти столицу стороной. Музыкант коснулся пальцами уха, где бугрился шрам. Чего бы ни добивалась королева, ему — Фламэ — грозят одни неприятности. Поворачивать назад смысла нет. Пока доберется до границ с Изумрудной долиной, встретит не один отряд таких "переписчиков". Чудо, что до сих пор не встретил.

Фламэ вновь повернулся, стал рассматривать потолок.

Остается одно: навязать свое общество лорду Бенжамину, большому ценителю героических песен.

Музыкант повернулся к огню и протянул руку, грея озябшие пальцы.

— Эй, горлодер, кончай скрипеть! — крикнул кто-то.

* * *

Утром погода не улучшилась, что было, в общем-то, неудивительно. В здешних местах осень всегда была долгой и пакостной. За прошедшую ночь земля смерзлась, лужи покрылись корочкой льда, а снег запорошил седую от инея траву. Постояв на пороге, Фламэ мрачно изучил дорогу. Небо было ясное, и на горизонте уже можно было разглядеть шпиль ратуши Шеллоу-тона и колокольню. Тюрьма там тоже была неплохая, крепкая, но уж больно холодная.

— О чем задумался, певец? — Бенжамин от души, или скорее, со всей дури хлопнул музыканта по спине.

— День больно погожий, — выдавил Фламэ и украдкой подул на озябшие пальцы.

Лорд-наемник оглядел его с ног до головы. На ногах рвань, выдаваемая за сапоги, на плечах — плащ из тонкой шерсти. Только гитара была укутана в кусок хорошей плотной ткани. Бенжамин с какой-то жалостью посмотрел на худые покрасневшие от холода руки музыканта. Фламэ испытал странную смесь удовлетворения и брезгливости. Он ненавидел, когда его жалели, и обожал — когда ценили по заслугам.

— Куда направляешься, певец? — спросил Бенжамин.

Фламэ самым неопределенным образом повел рукой.

— Ты бы мог и к нам присоединиться, певец. Моим ребятам понравились твои песни.

Фламэ подавил смешок. Сказано это было таким тоном, словно ребят, по меньшей мере, два десятка. Музыкант смолчал, потому что не в его правилах было отказываться, коли дура-судьба предлагает подарки. Он просто изящно поклонился.

У лорда-наемника отыскалось запасное платье. Оно было широковато музыканту, так что пришлось изрядное количество ремешков затянуть, перешнуровать бока и рукава. Кроме того, молочный брат Бенжамина, расщедрившись, отдал музыканту свой дорожный плащ, подбитый волчьим мехом, а сам облачился в парадный — из бархата, шитого шелковыми нитями. Наемники, судя по всему, не бедствовали, да и лошади у них были отменные. Поскольку четвертой не имелось, Фламэ как пришел в трактир пешим, так и ушел, что его не особенно тревожило. На правом его плече висела заботливо укутанная гитара, на левом — тощий дорожный мешок, и, спрятав руки под плащом, музыкант шел себе вперед и насвистывал какой-то немудреный мотив. Лорд с «ребятами» ехали шагом, позвякивая в такт сбруей. Она была далеко не такой богатой, и Фламэ предположил, что все средства, весьма небольшие, молодые люди пустили на праздничные одежды, должным образом подготовившись к встрече с людьми королевы. Бенжамин накануне сказал, что едет к сестре, в родной дом…

Музыкант еле слышно ругнулся, после чего спросил:

— Вы из этих мест, Бенжамин? Что за дела здесь сейчас творятся? Я столько времени провел в чужих землях, что боюсь наломать дров.

Вот это была чистая правда, настолько чистая и честная, что самому делалось дурно. Фламэ оглянулся через плечо.

— Да, я родом из Шеллоу-тона. Матушка моя была из Тура, вот отец и прозвал меня «Бенжамин из Тура». Я вроде как… — молодой человек добродушно хохотнул, — бастард.

— Ну, — резонно заметил музыкант, — мы ведь не в Курите, чтобы обращать излишнее внимание на такие мелочи. А отец ваш, значит, управляет городом? Городам в наши беспокойные времена лучше быть под защитой лорда с дружиной.