Зеркало королевы Мирабель

— Эй, Фламэ, — позвала девушка. — Спой.

Музыкант покосился на Бенжамина, словно собирался обратиться к нему за разрешением.

— О чем, госпожа Элиза?

— Ну, об этом, о Палаче.

Музыкант вновь посмотрел на лорда-наемника.

— А что, госпожа ведьма дело говорит! — хохотнул неожиданно воспрянувший духом секретарь. — Пой, музыкант.

Со вздохом отставив недоеденный ужин, Фламэ выпутал из ткани свой странный инструмент и осторожно коснулся колков, потом струн. Инструмент застонал. Пробормотав что-то себе под нос, музыкант перехватил поудобнее гриф.

— Жил палач,

Черный как ночь

и в душе черный как ночь

Его меч

рубил сгоряча

головы с плеч

и плащ с плеча

Жил палач,

весну привечал:

каждый год устраивал бал

приводил красивых актрис

и с башни их сбрасывал вниз

Жил палач,

никого не жалел

и никто в столице не пел

и до самых окраин Каллада

за певцов назначалась награда

И рубил, и рубил его меч наши головы с плеч

Наемники одобрительно расхохотались, а вот Джинджер песня решительно не понравилась. Что-то в ней было неприятное, какая-то злая насмешка над слушателями. И хозяину песня не понравилась — по всему видно — но он промолчал. Только с особенным остервенением принялся протирать прилавок. Музыкант же невозмутимо отложил свой инструмент и принялся за остывший ужин.

* * *

Оказавшись в отведенной для него каморке под самой крышей, Фламэ устало привалился к стене и потер шею. Пожалуй, не стоило петь Балладу Палача в такой опасной близости от столицы. Здесь у стен были не то, что уши, глаза. А у иных и руки — с зажатыми в них кинжалами. В любом случае, в городе стоит вообще помалкивать, а не то можно нарваться на неприятности. Опустив гитару, уже аккуратно обернутую в плащ, на стол, Фламэ растянулся на скрипучей кровати и закинул руки за голову. По-хорошему, на рассвете надо дать стрекача, не впервые ведь убегать. Не стоит показываться и близко у ворот Каэлэда, а уж за стенами города вообще ничего хорошего не ждет. Вот только поспать чуть-чуть. Глаза закрылись сами собой, и музыкант, утомленный дорогой, провалился в беспокойный сон. Разбудил его топот и громкие крики. С трудом поднявшись на ноги, Фламэ добрался до двери и сдвинул щеколду. Дверь в отместку едва не ударила его по лбу, только чудом музыкант успел уклониться. На пороге стоял Бенжамин, то ли взбешенный, то ли встревоженный. Солнечные лучи, проникающие через окно в наклонной крыше, создавали вокруг встрепанной головы лорда-наемника своеобразный нимб. Молодой человек походил сейчас на своего святого покровителя, тоже известного буяна.

— Беатриса! — выкрикнул Бенжамин громче, чем следовало.

Фламэ подавил одновременно зевок, раздражение и неуместные сейчас ругательства. С этим лордом-наемником следует все же говорить поуважительнее. Хотя бы из-за разницы в росте и силе.

— Что случилось, милорд? — тихо спросил музыкант.

— Она исчезла! Трактирщик сказал — просто вышла на рассвете! И он ее отпустил!

Фламэ саданул кулаком по дверному косяку, подхватил со стола гитару и опрометью бросился вниз по лестнице.

Глава третья

Стражники на воротах также проверяли ярлыки, но не у всех. Крестьян, а также хорошеньких женщин пропускали не глядя, а вот печати, выданные лорду Бенжамину изучали особенно долго. Пропустили путников с неохотой, словно надеялись, что это нарушители, а ярлыки поддельные. Но наконец ворота распахнулись, и Каэлэд встретил их непривычной тишиной. Джинджер прежде случалось бывать в столице, и она замечала, что никогда Каэлэд не бывал таким же шумным, как прочие города. Словно кто-то пелену на него набросил. И все же в нынешней тишине было что-то странное и неприятное, словно жители попрятались по домам, испугашись чего-то. Ставни были закрыты, двери заперты на задвижку. Из пекарни, мимо которой проходил маленький отряд, вкусно пахло хлебом, но лавка была закрыта. Джинджер проглотила слюну. Бенжамин, конечно же, сорвался с места в погоню за сестрой, позабыв про завтрак, что ведьма считала глупым. Если уж леди ушла в город, о чем здесь беспокоиться? Либо стражники поймают ее и отведут в приют для умалишенных, либо какая-нибудь сердобольная старушка устроит у себя. Но лорд-наемник не желал слушать эти разумные доводы, и Джинджер предпочла умолкнуть. Молодой лорд сгоряча мог и ударить, а рука у него была тяжелая. Так что ведьма согласилась с Бенжамином, и даже приобняла его в утешение. Небольшой кошель перекочевал в потайной карман в складках ее черного платья. Выбрав момент, когда все спешились и повели лошадей в поводу — иначе по улицам в северной части Каэлэда ходить было нельзя из-за натянутых между домами веревок с сушащимся бельем — Джинджер свернула в переулок, такой узкий, что походил больше на щель между домами. Лошадь она привязала к небольшому колышку остатку коновязи, а может куску сгнившего фонарного столба. Конокрадством Джинджер отродясь не занималась, дело это было хлопотное и неприбыльное. Кто же купит у девицы ворованного коня, даже если девица эта за отказ может наградить чирьем на интересном месте? Нет, такие хлопоты ведьме были не нужны. Да и мох на камнях, которыми мощен был переулок, предсказывал, что с конем этим случатся одни только неприятности.

Столицу Джинджер знала не так уж хорошо, но память на места, где она единожды побывала, у нее была хорошая. Так что дорогу до маленькой таверны она нашла без труда и ни разу при этом не выходила на широкие ярко освещенные солнцем улицы, предназначенные для честных граждан. Впрочем, и улицы и проулки сейчас совершенно одинаково пустовали. Джинджер это не нравилось. Завидев в просвет между домами желтую черепичную крышу — весьма приметную — таверны и ее грубо намалеванную вывеску, ведьма привалилась к стене и коснулась двумя пальцами своего запястья. Предсказывать собственную судьбу всегда выходило плохо, но хоть опасность-то углядеть было можно. Сердце билось чуть быстрее, чем обычно, но виновато в этом было волнение. День словно бы и не готовил никаких сюрпризов. Джинджер изучила мох на стенах, грязные лужи и голубое небо. Ни одного мало-мальски дурного знака. Уже одно это должно было насторожить. Ругнувшись себе под нос, ведьма быстро пересекла улочку и толкнула дверь.

В таверне было пусто, единственный клиент — худой недружелюбный на вид старик — кивнул Джинджер и вернулся к прерванному разговору с хозяином. Тавернщик также окинул ее мрачным взглядом и вернулся к кружке, в которую сцеживал пиво. Ведьма скинула плащ, бросила его на лавку и села поверх. Уж лучше испортить эту дешевую тряпку, чем последнее пристойное платье, или — хуже того — что-нибудь себе занозить. Таверна эта была самой дешевой в городе, и после заката даже городская стража не решалась в нее заходить, днем же это было просто паршивое грязное заведение, где небезопасно было покупать что-либо кроме крепкого аджуса.

— Чего вам? — спросила толстая разносчица, пережевывающая какую-то жвачку. По подбородку текла зеленоватая слюна.

Джинджер поморщилась. В прошлый раз здесь было не в пример чище, не пахло гнильем и немытым телом, и служанка не производила такого отталкивающего впечатления. Не иначе, как тавернщик разоряется потихоньку. А нет, так точно теперь разориться.

— Вина, — сказала ведьма, здраво рассудив, что его в худшем случае разбавят. Ну а всю дрянь, налипшую на стенки немытого стакана вино убьет само.

Девица кивнула и, подволакивая ноги, пошла к прилавку. Тавернщик хмуро выслушал ее слова и полез за бутылкой. Вернулась разносчица не одна: с ней подошел и старик, опустился на лавку напротив и задумчиво сдул пену. Джинджер опасливо понюхала вино, от которого так и несло кислятиной, и вытащила из-за ворота своего платья мешочек с камнем.

— Ну?

Старик тяжело вздохнул и выложил на стол другой мешочек, покрупнее, из телячьей кожи. Потянув за тесемку, Джинджер на глаз оценила его содержимое.

— Мы договаривались на пятьдесят.

— Сорок. Больше камушек и стоить не может.

Джинджер вернула мешочек с камнем обратно под платье.

— Он, может, и не стоит, а вот ссора с Кругом Дышащих может обойтись вдвое дороже.

Старик неприятно усмехнулся.

— После смерти Артемизии они не представляют никакой опасности.

— А-а, понятно, — протянула Джинджер и самым невинным тоном заметила: — То-то вы все тридцать лет, прошедшие с ее смерти к ним подойти боитесь. Пятьдесят мираблей, или не видать вам камня, как своих ушей. Покупателя я всегда найду, в накладе не останусь.