Жестокая конфузия царя Петра

Царь бодрствовал. Усталость и бессонные ночи отложили свою печать: лицо осунулось, щёки впали, глаза покраснели, движения были скованы. И щека... Проклятая щека — её то и дело приходилось унимать рукою: она дёргалась сильней и дольше обычного. Казалось, царь гримасничает.

Пётр обходил позиции. Превозмогая себя, люди лихорадочно трудились. Ретраншемент был отрыт, рогатки присыпаны землёй, крайние фланги лагеря, выстроенного как бы треугольником, упирались в реку. Астраханский, Ингерманландский, Преображенский и Семёновский полки стали на левом фланге, где приступ полагали самым ожесточённым. Гренадерские полки заняли вершину треугольника. В центре расположился вагенбург — прямоугольник из повозок, своего рода крепость, в которой укрывались в основном женщины, а рядом — царская ставка.

Пётр казался довольным взятыми предосторожностями и всей диспозицией. Он заговаривал с начальниками, со старослужащими-гвардейцами, многих из них он знал по именам. Видел: несмотря на изнурительный марш, на изнеможение, дух был высок.

Царь был прост и доброжелателен, и люди тянулись к нему.

— Будет пекло, ребятушки. Кабы не изжарились.

— Никак нет, ваше царское величество, мы сами турка подпалим.

— Дали жару да ещё дадим!

— Знаю, не будет потачки басурману, я на вас надеюсь. Христос с нами.

— И наш царь-государь!

Меж тем турки накапливались и накапливались на окружающих холмах, обтекая русский лагерь со всех сторон. Их полчища уже были различимы простым глазом. Похоже, визирь торопился замкнуть кольцо и вопреки обыкновению следовал за неприятелем по пятам ночь-полночь. На противолежащем берегу Прута заняли холмы татары. Меж них вкрапились поляки и шведы.

Тишина казалась зловещей. Она вот-вот должна была разрушиться.

Русский лагерь напряжённо слушал эту тишину; самый малый звук становился значимым и разрастался, усиленный напряжённым ожиданием. Вот прозвучала беспечная перекличка полевых жаворонков, тонко-тонко засвистали суслики — земля, как и воздух, пела свои песни. Над головами, свистя крылами, пронеслась стайка уток и плюхнулась в прибрежных камышах...

И вот — началось. Послышались нарастающие крики «Ал-ла, ил-ля!» — и из-за холмистой гряды вынырнула лава спахиев, размахивающих ятаганами. Знакомое начало! Кони летели во весь опор. Но расстояние ослабило запал, глотки стали хрипнуть, кони спотыкаться. «Ая-а-а-а...»

В грохоте залпа заглох последний возглас. Гренадеры не впервой сбивали спахиев и действовали расчётливо — они уже знали дело.

Жаль было коней — добрые были кони. Смертельно раненные, они с жалобным ржаньем, похожим на человеческий стон, силились привстать на передние ноги, бились в последних конвульсиях, хрипели и умирали. Раненые всадники ползли к своим, оставляя кровавые дорожки.

Безумие, чистое безумие! Гибельные атаки шли одна за другой. Но турецкие начальники, все эти аги, белюк-баши, хумбараджи-баши, чорбаджи, юзбаши и другие, бестрепетно посылали своих солдат на верную смерть. Смерть во славу Аллаха, ведущую прямиком в мусульманский рай с десятью тысячами гурий.

Пространство перед ретраншементом было усеяно трупами людей и лошадей. Всё это были воины Аллаха — русские не покидали своих позиций, надёжно укрывшись за земляным валом, который продолжали методично насыпать. Вылазки были преждевременны, и Пётр приказал не гоношиться.

У турок продолжалось движение. К атаке готовился гигантский клин янычар. В подзорные трубы начальников было видно, как примыкает шеренга к шеренге, как разбухает основание клина, как суетятся белюк-баши, перебегая от строя к строю. По-видимому, клин был задуман как таранная сила, способная пробить южный фланг, который казался туркам слабейшим.

— Ишь, сколь много сбирается, — озабоченно проговорил Шереметев. — Как поползут, станет ясно, куда целят.

Главный артиллерист Яков Вилимович Брюс со своей педантичной любовью к точности не отрывал глаза от окуляра. Он считал число шеренг, шевеля губами.

— Четыре сотни шеренг, — наконец объявил он. — Выходит, близ осьми тыщ. И пушки по краям...

— Бегом на фланги, — оборотился Шереметев к ординарцам. — Пущай готовят встречу.

По всей длине ретраншемента солдаты лихорадочно отрывали окоп в глубину, и высота бруствера поминутно росла. Пушки и фузеи были заряжены, фитили и пальники медленно тлели, и тонкие струйки дыма вились над окопами.

Наконец янычарский клин медленно двинулся и пополз к русским позициям Тысячи ног вздымали клубы пыли. Впереди шагали три турецких богатыря саженного роста. Замыкала клин широкая полоса конницы.

Пётр усмехнулся нервною усмешкой:

— С меня вымахали. Таких бы в гвардию. Полагают пробить широкую дырищу в нашей позиции да запустить в неё спахиев. Мыслят просто, да ведь мы не просты. Зри, Борис Петрович, куда целят, тот фланг и подкрепи. Да выждать надобно, подпустить поближе.

— Экая цель расстрельная! — хладнокровие покинуло Шереметева, да и все — Брюс, Алларт, Вейде, Макаров, их адъютанты, стоявшие близ царя, — были возбуждены. — Дураки турки, ей-ей дураки! Экую дуру-фигуру удумали.

Он ещё поглядел в свою зрительную трубу и, выждав некоторое время, сказал Алларту:

— Ступай к дивизии. Теперича ясно: тебе сей клин своим клином вышибать. Туда ингерманландцев пошлю в усиление.

Янычарский клин продолжал всё так же медленно ползти вперёд. Сажен за двадцать они завопили неизменное: «Алла, алла!» То был не крик, а устрашающий рёв тысяч голов. Он сопровождался беспорядочной стрельбой.

И тут разом заговорили пушки и фузеи русских. Грохот оглушал. Клубы дыма заволокли долину. По земле побежали языки огня — горела пересохшая трава.

Дым наконец развеялся. Взорам открылась картина свирепого побоища. Поле было усеяно телами. Янычарский клин был разбит и в панике поворотил назад. Немудрено: цель была истинно расстрельная, били в упор, огонь был плотным: ингерманландцы поспели и подбавили.

— Крепко стоим, — резюмировал Шереметев.

— Однако ж обложены кругом, — покачал головой Пётр. — Нету нам ходу, Борис Петрович, ни взад, ни вперёд — никуды.

Шереметев и Брюс не отрывали глаз от окуляров.

— Снова зашевелились, — заметил Брюс. — Начальники их бодрят... На гибель посылают...

— Припасу огневого у нас хватит и на этих, — сказал Шереметев. Впрочем, тон у него был озабоченный. — Однако прикажи лишнего не палить, токмо с осмотрительностью.

Время ускорило бег. Турецкие атаки накатывали волна за волной. Все они были отбиты с малым уроном для обороны.

— Сколь у них убитых, счесть не можно, — прокомментировал фельдмаршал. — Я так считаю: не менее осьми тыщ.

— Урок преподали им знатный, — заключил Пётр. — Однако и нам торжествовать не след: на той стороне татары да шведы пушки установили, дабы нас к воде не подпускать. Ихние ядра достанут, достанут ли наши, не ведаю.