Жестокеры
Шрифт:
– Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, Дим.
В темноте наши пальцы нашли друг друга и переплелись – как тогда, в нашу вторую с ним встречу, когда мы в первый раз обменялись прикосновениями. Сейчас я понимаю – это были самые счастливые моменты моей жизни: тихая летняя ночь и мы с Димом, держась за руки, всматриваемся в звездное небо. Над нашими головами – тысячи звезд. Мы молоды, мы счастливы. Мы сильные и смелые. У нас все впереди. Весь мир расстилается перед нами, а мы радостно глядим на него с нашего балкона. Боже, где все это? Где наша счастливая юность? Куда канула? Все, все сметено беспощадными годами!
***
Наступала
А значит, снова школа, и снова уроки, которые вынудят нас видеться реже. В эти последние дни лета и нашей свободы мы не могли насмотреться друг на друга. И словно не могли надышаться. Местные кумушки, с раннего утра и до самых сумерек дежурившие на своем «наблюдательном посту» – на лавочках перед домом, – провожали нас взглядами, возмущаясь видом нашей детской любви. Их разговоры сразу затихали, а давно потухшие глаза недобро загорались, когда мы с Димом, держась за руки, выходили из подъезда.
Мать так и прозвала этих любопытных квочек – «лавочки».
– Почему они все время сидят на лавочке? – недоумевала она, глядя на них в окно. – Ну целый день! Неужели у них дома нет никаких дел? У меня, например, и минутки свободной нет! Уже закрутилась вся!
– Не знаю, может, их не пускают домой? – с улыбкой предположила я.
Но на самом деле мне было не до смеха. Я бесилась, видя, какими глазами смотрели «лавочки» на моего Дима. Когда мы вместе выходили на улицу, и его рука лежала на моем плече, а моя – на его талии, я слышала за спиной осуждающее бормотание. Я с вызовом вскидывала подбородок.
«Да, он меня обнимает. При всех. И что здесь такого? За этого человека я выйду замуж. А вообще мы вам не аттракцион! Прекратите на нас глазеть!»
Я хотела кинуться и выцарапать их любопытные завистливые глаза, чтобы только они не пялились на нас. А еще – укрыть моего Дима, спрятать от этого неуместного разглядывания. Ведь он мой! Только мой.
– Дим, ты лучше подъезжай не со двора, а с другой стороны дома, со стороны леса. Я услышу, что ты приехал, увижу тебя в окно и выйду.
Но все равно, несмотря на все меры предосторожности, нам не удавалось ускользнуть незамеченными. Любопытные завистливые глаза! В нашем городке от них негде было укрыться. Я знала, что соседки невесть что о нас напридумывали и невесть что о нас говорят – все самое грязное, мерзкое, пошлое …
Я рассказала Диму, что мечтаю о побеге от пошлости. Он сказал, что это чертовски хорошая идея. И добавил, что теперь мы будем мечтать об этом побеге вместе. Да что там мечтать! Готовиться!
– Я увезу тебя отсюда на своем «байке». Вот только накоплю немного денег. А что? Вещей у нас мало – мы привяжем их к сидению. И умчимся прочь – только они нас и видали! Но сначала обвенчаемся в той часовне на горе.
Опять он за свое!
– Нас не обвенчают. Нам слишком мало лет. У нас даже паспортов еще нет.
Я смеялась над ним, но сердце мое замирало.
– Обвенчают, – по-взрослому твердо и уверенно сказал Дим и выразительно на меня посмотрел. – Они не посмеют отказать двум последним романтикам.
Желание уехать, уехать отсюда как можно скорее стало нестерпимым. Я мысленно собирала свои нехитрые пожитки. Дим прав – получается совсем небольшая сумка. Мы привязываем ее к заднему сидению. Дим давит на газ, «байк» с ревом срывается с места, и мы, забрав с собой свою любовь, машем городу ручкой и уносимся прочь – навстречу нашей новой жизни. Эти мысли придавали мне сил держаться.
А пока мы уезжали на берег реки, волнистой линией пересекающей Город Высоких Деревьев.
Там росли самые огромные и высокие деревья – вековые. Мы с Димом выбрали среди них «свое дерево». Мы любили сидеть в обнимку, прислонившись спинами к его широкому стволу и слушая, как над нами шелестит листва.Нам казалось, что только здесь нас никто не находил.
***
Держась за руки, мы шли к «байку».
Я не увидела, как с другой стороны к подъезду подходила мать, которая в тот день возвращалась с работы раньше обычного. Она задержалась под козырьком, обеспокоенно глядя нам вслед. Проводив нас взглядом, «лавочки» окликнули ее:
– Сколько лет твоей дочери?
– Четырнадцать.
– А по виду не скажешь! Кажется, что больше.
Мать промолчала.
– Гляди! – сказали соседки. – Натворят делов!
Со старых деревьев у дома тихо опадали желтые листья, устилая дорожку, по которой мы только что прошли. Мать тревожно смотрела в ту сторону, куда умчалась на мотоцикле ее непослушная, своенравная, упрямая дочь.
Когда я вернулась вечером домой, мать на кухне пила чай. Ее движения были нарочито медленными и спокойными – недобрый знак.
– Видела сегодня твоего… Вот что… Он мне не нравится. Я тебе уже говорила об этом.
Я внутренне напряглась и зажалась – приготовилась к обороне.
– Ты ведь его совсем не знаешь.
Мне было интересно услышать, чем же ей так не угодил мой Дим – самый прекрасный, самый добрый, самый лучший на свете. Но мать ничего не сказала, лишь сделала презрительное ироничное движение уголками губ. Я открыла шкафчик, достала кружку и тоже начала наливать себе чай, стараясь не смотреть на мать. Я услышала ее тяжкий вздох.
– Не стоит влюбляться в красавчиков, дочь. Это самое худшее, что может с тобой случиться.
Я сделала вид, что не слышу ее.
– Еще настрадаешься из-за него.
Оставив на столе кружку с налитым и не выпитым чаем, я ушла в свою комнату и громко захлопнула за собой дверь.
***
В сентябре еще было тепло, и уроки физкультуры проходили во дворе, на школьном стадионе – том самом, с креслом арбитра, на которое я любила забираться, когда была маленькая.
В тот день мы играли в баскетбол. Мои одноклассники с азартом перехватывали друг у друга мяч и с остервенением, всем скопом, носились от одного кольца к другому – так, словно это было жутко интересно и увлекательно. Я – самый неазартный игрок в мире – просто бегала с ними, лишь делая вид, что тоже увлечена процессом. Никогда не любила я эти бессмысленные телодвижения.
Вдруг вдалеке я заметила темную фигурку, которая приближалась к полю. Сердце неприятно екнуло. Я не видела ее несколько лет. Странно, мы ведь ходим в одну школу. Где она пропадала все это время?
ЗАВИСТЬ ЗОВУТ КАТЯ.
Да, это была она. Подросшая, с округлившейся фигурой, с полными ляжками из-под короткой, похожей на теннисную, юбочки, но все с той же дурацкой стрижкой «под горшок» и хмурым недобрым взглядом из-под тяжелой черной челки. Казалось, что выросло только ее тело. Голова и прическа остались прежними, детскими. Еще издали Катя заметила меня и теперь, подойдя к стадиону, стояла и буравила меня своими черными глазами. Я отвернулась, делая вид, что не замечаю ее. Какое-то время Катя стояла, переминаясь с ноги на ногу. Ей, очевидно, хотелось сказать мне что-то гадкое – я видела это по ее лицу. Но слова как будто не шли ей на ум. Она всегда туго и мучительно соображала – еще с детского сада.