Жестокеры

«Дим, не переживай: мне не больно».

Это была ложь. Мне было очень больно. Несмотря на сильные анальгетики. Они лишь на время давали мне забыться.

– Где Дим? Что с ним?

Я услышала, как где-то вдалеке – на деле же в нескольких шагах от меня – мать, вне себя, яростно заорала:

– Чтобы я о нем больше не слышала!!! Чтобы духу его рядом с тобой больше не было!!! Он разбил мне моего ребенка! Он вас обоих угробил! Чудовище! Пусть держится от тебя подальше!

Я слабо сопротивлялась:

– Ты ведь его не знаешь… он такой хороший… он же не знал, он не виноват… это все арматура… скажите ему, что он не виноват… пусть не казнит себя…

Мои сухие губы с трудом шевелились. Я не была уверена, что мать меня услышала. Она снова что-то орала. Я отвернулась к стене, не в силах сдержать слезы. Пальцем я вычерчивала узоры по обшарпанной штукатурке, стараясь не слышать этих адских криков за своей спиной.

«Нет, Дим. Мы с тобой не останемся жить в этом городе. Мы вырастем и уедем отсюда, далеко-далеко. На твоем “байке”».

Я захлебывалась слезами.

А в соседней палате израненный Дим сидел на полу и плакал от вины и бессилия, обхватив голову перебинтованными руками. Я не могла видеть его сквозь стену, но поняла, почувствовала, что он был там.

***

Авария стала последней каплей и главным козырем матери в борьбе против нас.

Они разговаривали у открытой двери, ведущей в палату. Они думали, что я сплю. До меня доносились обрывки фраз:

«…он чуть не угробил их обоих…» – требовательный голос матери.

«..конечно, если бы я знала, что у них так все закрутится… я ж сама его к вам привела…» – другой голос – тихий и кающийся. – Сын сказал, что ему так понравилась эта девочка…»

«… сначала значения не придала этим их отношениям, а потом… Ему-то все равно, отряхнется и дальше поедет, а ей теперь как?» – наседала мать.

«…ошибаетесь, сын сильно переживает…»

Я боялась за Дима. Я знала: его собственное обостренное чувство вины доведет и доконает его сильнее, чем чьи бы то ни было упреки и обвинения.

«… нет… надо пресекать…» – вынесла вердикт моя мать.

Я, обеспокоенная, попыталась вытянуть шею: что пресекать? Что они собираются делать? Мать зашла в палату.

– А, ты не спишь! Не шевелись, не шевелись! Постарайся больше спать – так тебе будет лучше.

– Что с Димом?

Я спрашивала ее об этом каждый день. Мать снова поджала губы и ничего не ответила.

На мои вопросы, что с Димом, мне никто ничего не объяснял – словно сговорились. Из нескольких слов санитарки, которую я из последних сил схватила за руку, я поняла только, что Дим отделался гораздо более легкими травмами, чем я.

«Слава богу!»

Горячие слезы благодарности текли по моим щекам. Мне так хотелось увидеть Дима, успокоить его, сказать, чтобы он не казнил себя так сильно, ведь я обязательно скоро поправлюсь, и мы с ним вместе уедем из этого города. Обязательно уедем, как мы и хотели. Но я не могла встать, не могла даже пошевелиться. Все, что я могла, это мысленно разговаривать с Димом через стенку, надеясь, что он меня слышит.

***

Сколько я уже здесь лежу?

Он не зашел ко мне ни разу за все это время. Почему?

Когда я все-таки смогла встать, и всевидящий контроль матери немного ослаб, я с трудом, держась за стену, дошла до соседней палаты. Она была пустая. В недоумении я стояла и смотрела на застеленные койки. Ко мне подошла санитарка – та самая, которая сообщила мне тогда о состоянии Дима. Она достала из кармана и протянула мне свернутый листок бумаги. Рукой Дима там было написано:

«Ребенку-котенку:

Послушай меня. Прости. Я сейчас уйду. Я могу быть очень далеко, но ты должна знать, что я есть и что я тебя люблю. Я буду думать о тебе каждый день».

Свернув записку, я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

Don’t you cry tonight, I still love you baby,

Don’t you cry tonight.

Don’t you cry tonight, there’s a heaven above you baby,

And don’t you cry tonight.

«Такая девочка, как ты, не должна плакать. Никогда…» Но по моему лицу текли слезы – снова текли, как несколько лет тому назад. И это было только начало.

Добрая санитарка с сочувствием рассматривала меня.

– Только не придумывай себе ничего, слышишь! Он спрашивал о тебе каждый день. Он хотел тебя увидеть. Он рвался к тебе, но ему не дали. – Она поглаживала меня по плечу. – Очень хороший парень. Да ты итак это знаешь.

Я молча кивнула – куда-то в пустоту. Я не видела ее лица из-за пелены слез.

***

Разодранное бедро – это ерунда. Позвоночник, поясничный отдел. Смещение позвонка. Вот почему мне было так трудно шевелиться. И так больно. Вот почему моя реабилитация растянулась на бесконечные недели. Мне пообещали, что слегка хромать я буду еще долго. Даже когда заживет бедро. Последствия тоже на всю оставшуюся жизнь, как и шрам. Может быть слабость в ногах и боль. Мне было плевать на это.

Меня выписали из больницы через три недели после аварии, и мать забрала меня домой. На все мои расспросы, где Дим и почему он не приходит, мать, поджав губы, упрямо и ожесточенно молчала. Я поняла, что от нее не добиться ни слова.

Это ужасно, когда ты ограничен в движениях! Когда тебе нужно ехать, нужно идти, но ты не можешь! Только через неделю томительного ожидания, немного окрепнув и воспользовавшись отсутствием матери, я, отыскав бумажку с адресом, поехала на поиски Дима. Нога еще плохо слушалась и, выходя из автобуса на вокзале, я чуть не свалилась с высокой подножки под колеса. Я никогда не была в его городе – Дим всегда приезжал ко мне сам. Но я нашла его дом почти сразу. Словно сердце подсказало мне: вот эти бледно-зеленые обшарпанные стены, вот эта покрытая серым шифером крыша, вот этот небольшой палисадник с покосившимся деревянным заборчиком. Словно я уже когда-то видела то, что каждый день видел своими глазами Дим. Словно я смотрела на мир его глазами. Я потянула на себя старенькую дверь, и она чуть не сорвалась от петель, грустно скрипнув ржавой пружиной.

В подъезде не горела лампочка, и я держалась за стену, поднимаясь по ступенькам. Лифта не было, и каждый шаг наверх давался мне невероятным трудом. Остановившись на втором этаже, возле железной двери, я потянулась к кнопке звонка. Я звонила долго. Дверь никто не открывал. Прильнув к ней ухом, я попыталась услышать хоть какие-то звуки по ту сторону. Я поняла, что не слышу звонка, и мне пришло в голову, что он наверняка не работает. Тогда я со всех сил заколотила по двери. На мои долгие отчаянные стуки открылась соседняя дверь, и на площадку выглянула старушка в желтом плюшевом халате. От нее я узнала, что Дим с матерью уехали, насовсем, еще по октябрю.