Жестокеры

***

Опустив голову, я сидела на кровати. Сидя передо мной на корточках, Дим держал меня за руки и обеспокоенно заглядывал в мои глаза. Его солнечное лицо изменилось до неузнаваемости: никогда не видела моего Красивого таким серьезным и нахмуренным.

– Хочешь, я поговорю с твоей матерью?

Вчера, когда я немного остыла и вышла из комнаты, мать пригрозила, что если я не брошу Дима, она заберет меня из школы и отправит в другой город, к своей троюродной сестре, где я буду учиться в техникуме, и где Дим никогда меня не найдет. Я глубоко вздохнула.

– Зачем с ней говорить?

– Я объясню ей, что мы вместе. Что ей не нужно беспокоиться за свою дочь – ты теперь со мной.

Я покачала головой.

– Моя мать не тот человек, кому можно что-то объяснить.

– Тогда нам нужно уезжать, как мы и задумали. Придется сделать это раньше.

Я подняла на него глаза.

– Но куда мы поедем, Дим? И на что мы будем жить? У меня совсем нет денег.

Только сейчас я поняла, какие мы наивные и глупые.

– Мы будем жить на мои деньги, – сказал Дим тоном взрослого, уверенного в себе мужчины.

Я устало засмеялась и погладила его по щеке. Дим сам был школьник, без опоры под ногами.

– Смешной! У тебя их тоже нет.

Дим удрученно опустил голову. Он долго молчал. А потом стукнул кулаками по своим бедрам.

– Я найду для нас деньги. Обещаю. Я продам «байк».

Я рассмеялась.

– На чем же мы тогда уедем?

Дим тоже невесело усмехнулся.

– Такая девочка, как ты, не должна плакать. Никогда. Мне плохо от того, что я ничего для тебя не делаю…

Да, таким он и был, мой Дим! Заботливый, нежный, ответственный. Он смело встречал трудности и вызовы. Не прятал голову в песок, не отмахивался от проблем глупыми шутками, не ссылался на то, что вечно занят, поэтому ему не до тебя. Еще совсем пацан, но с такими правильными установками. В какого мужчину он бы вырос… Я погладила его по голове.

– Глупый. Никто для меня не делает столько, сколько делаешь ты. Мы вырастем, встанем на ноги, заработаем деньги и вот тогда уедем. И все будет хорошо.

Дим снова взял мои руки в свои.

– Но чем помочь тебе сейчас? Я готов отдать тебе все – все, что у меня есть.

С грустной нежностью смотрела я на моего Красивого. В его зеленых глазах было столько муки и боли. Я видела, как он себя терзает. Я убрала с его лба непослушную светлую прядь – она всегда вот так вот падала ему на глаза.

– Что у тебя взять? У тебя нет ничего, кроме тебя. А ты итак мой.

***

Теперь нам приходилось встречаться украдкой, с еще большими предосторожностями, чем раньше. Я не разрешила Диму продавать «байк», а также разговаривать с моей матерью, что-то ей объяснять. Чтобы ее не провоцировать, мы договорились не вызывать ее подозрений – пусть думает, что мы расстались. Нужно сделать так, чтобы мать вообще больше никогда не увидела Дима. Я просила его встречать и высаживать меня за несколько дворов от нашего дома.

В тесном Городе Высоких Деревьев мы были словно два загнанных зверя, раненых любовью. Мы втайне истекали сердечной кровью, и этого никто не мог видеть. Я никому не позволяла это увидеть. Мне казалось, что наша любовь будет жить, пока я буду ее охранять от всех – даже от собственной матери… Особенно от нее.

Перед тем, как расстаться, Дим каждый раз подолгу держал меня за руки. Словно не мог меня отпустить. В его глазах появилась какая-то тоска и обреченность, которых не было раньше, какая-то затаенная боль. И это разрывало мне сердце. Когда я нехотя начинала вырывать свои руки, говоря, что уже поздно и мне пора домой, Дим, глубоко вздохнув, отпускал меня, молча садился на свой «байк», резко срывался с места и уезжал. Я знала, что он снова поедет за город, носиться по «нашим» полям. Дим часто стал гонять один. Иногда он заезжал так далеко, что обратно ему приходилось возвращаться уже в сумерках. С беспокойством думала я о том, где он и что с ним. Я словно видела, как он несется один вдаль по трассе, не разбирая дороги.

Обмануть мать, конечно, не удалось. В этом городе всегда найдутся любопытные, которые все увидят, а потом донесут. Мы сидели вечером за чаем. Я задумчиво размешивала сахар на дне своей кружки и думала о Диме. Мать со стуком положила ложечку на блюдце. Я вздрогнула и замерла.

– Это очень нехорошо.

Я не решалась поднять на нее глаза.

– Да, это нехорошо. Это худшее, что может быть в жизни – когда дочь обманывает свою собственную мать.

Я взглянула на нее. Мать с вызовом смотрела на меня, не произнеся больше не слова. Я встала и ушла в свою комнату, с громким стуком захлопнув за собой дверь. По ту сторону двери я сползла на пол. Кто нас видел? Кто ей донес? Я была в отчаянии.

А вскоре случился весь этот ужас…

***

– Срежем через бывший завод!

Дим протянул мне шлем и затянул лямки на своем.

– А мы там проедем?

– Конечно. Я всегда там сворачиваю.

Мы больше не катались вдоль полей, которые начинались за моим домом, боясь, что нас кто-нибудь увидит из окон. Еще летом Дим продумал короткий путь к загородной трассе, которая начиналась в противоположном конце города. Чтобы не петлять по главным улицам, он проезжал через дачный поселок и территорию заброшенного завода – и сразу оказывался на свободе, где можно было лететь, не боясь попасться за езду без правил.

Мне не понравился этот маршрут, но уверенность Дима как всегда меня успокоила. Теперь мы ездили так, как он придумал.

В тот вечер – 5 октября – Дим казался каким-то особенно хмурым. Я не узнала его, когда мы встретились в условленное время в одном из соседних дворов, возле гаражей. Но вскоре его тяжелые мысли, казалось, развеялись, и Дим снова, по привычке, почувствовал радость быстрой езды. Он громко засмеялся, как раньше, а я прижалась щекой к его плечу.

Проехав через мост и миновав частный сектор, мы устремились в старую промышленную зону. Вскоре показался протянувшийся на много метров бетонный забор, разрисованный граффити. В заборе не хватало одной плиты. В эту брешь Дим и направил свой «байк».

Завод стоял заброшенным уже два десятка лет. Главное здание встретило нас обшарпанным фасадом и рядами слепых окон с выбитыми стеклами. Обогнув его, мы устремились к производственному корпусу. Дальше – справа от него – стоял еще один полуразвалившийся маленький цех.

– На обратном пути заедем на наш берег. Листва на деревьях желтая, так красиво, – кричал Дим, повернув голову, чтобы я могла его расслышать. – А еще…

Он не успел договорить.

Кто-то свалил на повороте строительные материалы и мусор, которых там не было накануне. Очевидно, после долгих лет простоя, здание решили реставрировать или сносить. Не ожидая препятствия, Дим резко повернул, но было поздно. Ударившись колесом об этот завал, мотоцикл завалился на бок.

– ДИИИИИИИИМ!

Я полетела в кучу старых кирпичей и торчащей из них арматуры. Последнее, что я почувствовала, была резкая, дикая боль.

***

Не помню, как нас нашли, как нас везли в больницу. Наверно, от боли я на какое-то время отключилась.

Мы не получили травм, несовместимых с жизнью. Шлемы защитили наши головы, но ничто не защитило мое бедро: оно было разодрано в клочья. Я только однажды заглянула под одеяло и быстро опустила его. А потом боялась сделать это еще раз. Но, даже не видя его под бинтами, я знала: там, вдоль всего левого бедра, тянется страшный, уродливый, извилистый шов. Мать сказала, что шрам останется на всю жизнь. Сказала она это не без торжества – таким тоном обычно говорят «доигрались!».