Жестокеры
Шрифт:
– Это очень странная работа, – вдруг услышала я. – Странная… но хорошая. Ну-ка, разверните ее обратно!
Я подняла глаза. Ко мне, улыбаясь, шла хрупкая пожилая женщина, с копной белых волос, ярко-оранжевыми губами и крупными серьгами из бирюзы. Я послушно начала разворачивать холст.
– Что-то в ней есть, в этой девушке, – женщина взглянула на меня поверх очков и снова улыбнулась. – И в девушке на этом полотне – тоже.
– Иоланта Давыдовна, позвольте, – попыталась вмешаться та вредная старушка со скрипучим голосом, но моя заступница повелительно подняла руку.
– Коллеги, напоминаю вам, что наша выставка называется «Глазами молодых». Ну так вот: молодые так видят! – она еще раз осмотрела картину. – Да! Решено: мы покажем это произведение
Как я потом узнала, это был главный искусствовед. Именно ее мнение оказалось решающим. Окрыленная, я вышла, нет, выпорхнула из галереи. Всю дорогу домой я не могла сдержать счастливую улыбку. Впервые за долгие годы в моей жизни забрезжил слабый лучик надежды.
***
Правило № 8: Сотрудника, подвергшегося моббингу, постоянно пытаются в чем-то уличить, поймать на каком-нибудь нарушении. В особо тяжелых случаях за ним устанавливается тотальная слежка.
ПОДКОВЫРКА ВОСЬМАЯ: А МЫ ВСЕ ПРО ТЕБЯ ЗНАЕМ!
– А что за картина стоит у тебя дома?
Я вздрогнула: плоская, как бумажная куколка, Полина стояла у моего стола, по привычке уставившись на мою грудь. Было непонятно, как при всей ее медлительности она вот так неожиданно возникает рядом с тобой, как чертик из табакерки. Я нервно поерзала на месте. Открытие выставки было как раз сегодня. Днем состоялась презентация с участием самих художников, которую я пропустила – мое приглашение так и осталось лежать дома на буфете. С утра я то и дело нервно поглядывала на часы: два часа до открытия, час назад, три часа назад. На мою картину уже смотрят люди, а я не могу увидеть их реакцию. А мне было не просто интересно, мне было жизненно важно узнать, как ее приняла публика. Но именно в тот день ко мне должен был прийти клиент, и я не могла отпроситься. В «Искустве жить» о своем участии в выставке я, конечно, никому не сказала. Но несмотря на то, что я ни с кем из них практически не разговаривала, девицы всегда каким-то странным образом все про меня узнавали. И откуда они все узнавали?
Их неприязнь и враждебность ко мне удивительным образом сочетались с каким-то нездоровым любопытством. Озадаченная, я смотрела на Полину, которая продолжала стоять надо мной, явно наслаждаясь тем эффектом, который произвел на меня ее неожиданный вопрос. Я смотрела в ее холодные немигающие глаза, не зная, что ей ответить. Отрицать существование картины бессмысленно: если бы Полина не знала, что картина существует, она никогда бы этого не предположила – ей бы это просто не пришло в голову. Но… все-таки откуда она знает про картину и про выставку? Ведь о моем участии в ней известно только мне и работникам галереи…
– Откуда ты знаешь? – прямо спросила я, наивно надеясь, что Полина честно ответит мне на этот вопрос.
Полина еще какое-то время стояла и с улыбкой смотрела на меня, наслаждаясь моей реакцией. А потом, продолжая загадочно улыбаться, наконец сказала:
– А мы все про тебя знаем!
Она стояла, упиваясь недоумением, которое наверняка отразилось на моем лице. А потом оперлась рукой о стол и немного наклонилась вперед.
– Кстати, хотела тебя спросить. Скажи, а зачем ты это делаешь?
– Что именно?
– Зачем ты рисуешь эти свои картины? Ведь ты же простой менеджер. Ха, может, надеешься прославиться?
Я не отвечала. Полина продолжила меня кусать:
– Сама подумай: если бы у тебя был талант, разве бы ты здесь работала? Прости, но просто это глупо – претендовать на что-то большее, чем ты являешься, чем заслуживаешь. Больше, чем ты есть, ты все равно никогда не станешь.
Насладившись обескураженным выражением моего лица (о, оно наверняка было именно таким!) и, наконец, насытившись, Полина развернулась и медленно поплыла на свое место. Сердце у меня опустилось. Я смотрела ей вслед.
«Есть в этом городе, во всем этом мире нормальные люди? Остались ли они еще где-нибудь? Неужели не бывает иных отношений – искренних, теплых, дружеских? Неужели только вот это больное, убогое взаимодействие?»
Общение с этой костлявой язвой выбило меня из колеи.
Я с трудом доработала этот день. Отпросившись на час пораньше, я помчалась в галерею, чтобы успеть до закрытия взглянуть на свою картину – не как ее автор, а как зритель. День был серый и дождливый. Я сидела, прислонившись виском к оконному стеклу, по которому тоненькими струйками стекала с крыши автобуса грязная вода. Осенние листья бились в окна, когда автобус, проезжая по улицам, задевал ветки немногих уцелевших деревьев. Здесь, в центре, их почти все вырубили…«А Город Высоких Деревьев сейчас, наверно, утопает в золоте и багрянце…»
Я мысленно представила себе родные аллейки, устланные ковром осенних листьев – вот бы сейчас по ним пройтись…
Я снова вернулась мыслями к своей картине. Интересно, в какой зал ее повесили? Как она расположена относительно других картин? Эти беспокойные мысли весь день не давали мне сосредоточиться на работе. И все же кто из галереи рассказал про мою картину этой вредной Полине? Я не могла выбросить из головы этот странный разговор. Я сама не понимала почему, но все это вызывало во мне какое-то смутное беспокойство.
«А что за картина стоит у тебя дома?»
Стоп! Я резко выпрямилась. Почему Полина сформулировала свой вопрос именно так? Получается, она, возможно, и не знает про выставку. Но ей откуда-то известно, что у меня дома стоит картина. Точнее, стояла, ведь сейчас-то ее там нет. Значит, выставка тут ни при чем, и еще до нее Полина уже знала, что… Но как? Откуда?
«… открытие выставки молодых художников, посвященной …» – вдруг проорал мегащит.
Я вытянула шею, пытаясь увидеть экран, но автобус как раз свернул за угол и остановился недалеко от зеленого здания с высокими белыми колоннами.
***
Я переживала напрасно: картину расположили удачно – почти в центре одной из стен, в зале, выкрашенном в кирпично-коричневый цвет. К тому же в широкий проем картину было видно и из соседнего зала. Я шла, глядя на свое творение, с каждым шагом приближаясь к нему все ближе и ближе.
Когда видишь свою картину, висящую где-нибудь в галерее, почему-то кажется, что это не ты ее написал. Именно такое чувство было у меня: я стояла перед полотном и смотрела на «Девушку на обочине» так, словно видела ее впервые. Действительно как зритель. Я разглядывала эти руки, обхватившие колени, эту бордовую длинную юбку, эти стоптанные остроносые ботинки и отчаявшиеся глаза – так, словно это все написал какой-то другой художник. Кто эта девушка? Из какой она эпохи? Каким ветром занесена в нашу действительность? Почему она так похожа на меня? Она сидит на этом полотне, как одинокий неприкаянный воробышек. Такой же была и я! Я почувствовала острую жалость – к ней и к себе. К нам обеим.
«Мы – двое с тобой – какие же мы одинокие в этом мире! Так же, как и тебя, меня саму словно «нарисовала» чья-то невидимая рука: такую несуразную, потерянную и ненужную…»
Я попыталась заглянуть в глаза своей героине, зная, что сделать этого не смогу: ее взгляд был направлен в сторону от зрителя. Но сегодня мне так хотелось, чтобы она ожила и посмотрела в лицо своему несмелому создателю. Гордость за свое творение, висевшее передо мной, смешалась с непонятной печалью, даже отчаянием. На глаза зачем-то навернулись слезы. Меня пробила какая-то странная мелкая дрожь. Я обхватила себя руками, чтобы ее успокоить. Я не ожидала, что могу так расчувствоваться. Я не понимала, что со мной. Я отошла в сторону и встала у окна – там, откуда не могла видеть свою картину. В зале еще оставалось несколько человек. Останавливались они и напротив «Девушки». С напряжением вглядывалась я в их силуэты, пытаясь по их позам, лицам и движению рук прочесть их реакцию. Этим людям было невдомек, что за ними украдкой наблюдает скромный несмелый автор этого странного полотна, который спрятался в угол и от переизбытка чувств готов расплакаться. Я невесело рассмеялась и повернула голову к высокому окну. Темные тучи уходили в сторону, на смену им пришли облачка – розовато-серые, подсвеченные выбеленно-желтым, словно написанные пастелью. Несмотря на наступающий вечер, стало как будто светлее.