Жестокеры

Я не знаю, сколько я так простояла, глядя на небо. Когда я снова перевела взгляд в зал, я увидела, что напротив моей картины стоит высокая светловолосая девушка. На ней была байкерская кожаная косуха и красивое темное платье, из какой-то необычной ткани, с переливами цвета морской волны. На ногах у девушки были черные ботинки с тракторной подошвой и металлическими заклепками. Возможно, ботинки и косуха показались бы чересчур грубыми простому обывателю, но я отметила, как необычно они контрастируют с таким платьем. Заметила я и то, что подходящие к полотну люди задерживают взгляд не столько на моем творении, сколько на этой девушке. Впрочем, она сама не обращала на них никакого внимания. Поизучав некоторое время картину с близкого расстояния (она практически касалась ее кончиком своего тонкого, чуть вздернутого носа), девушка отошла подальше и склонила голову набок. Она была одним из последних на сегодня зрителей – оставалось не более получаса до закрытия галереи.

Я решила быстро пройтись по залам и посмотреть работы других художников. А еще мне хотелось найти и поблагодарить эту необыкновенную женщину – главного искусствоведа. Ведь именно ее поддержка привела к тому, что моя картина здесь, на одной из стен галереи. Но я понимала, что под конец рабочего дня застать ее на месте, конечно, не удастся. Мне встретилась секретарь, которая как раз собиралась уходить. Она узнала меня.

– Так, художница! А вас почему не было на открытии? Иоланта Давыдовна очень недовольна была, что вы не пришли. Она спрашивала про вас.

Я замялась: в самом деле, что я могла ей сказать? Что была на работе?

– Ну ладно, мне пора бежать, – женщина взглянула на мое обескураженное лицо и улыбнулась. – Да не волнуйтесь, все прошло хорошо.

Перед тем как уйти из галереи, я решила еще раз вернуться к «Девушке на обочине». Войдя в зал, я обнаружила, что девушка в грубых ботинках до сих пор стоит напротив моей картины. Приблизившись к ней сбоку, я увидела ее величественный горделивый профиль, с отпечатком врожденного благородства и достоинства. И с красивой крупной родинкой на скуле. Я отметила, как внимательно и сосредоточено вглядывается незнакомка в мое полотно. Она скрестила руки на груди, нахмурила брови и, казалось, не замечала ни меня, ни других людей, явно узнавших ее. Она вся отдалась созерцанию. Я вдруг поймала себя на мысли, что почему-то волнуюсь, какое суждение о моем произведении вынесет именно она – эта незнакомка.

Пока она с видом знатока придирчиво изучала мою картину, я стояла в сторонке и в свою очередь изучала ее, невольно восхищаясь безукоризненными линиями ее статной фигуры, светлыми прядями волос, выбивающихся из пышной, слегка небрежной прически. Внезапно, словно почувствовав на себе мой взгляд, девушка обернулась, и я увидела ее лицо. У меня дух захватило: она была так похожа на Бунтарку – певицу, вдохновлявшую меня, когда я была подростком. И столь же пронзительно красива! Незнакомка сделала пару шагов мне навстречу. Подойдя ближе, она остановила на мне взгляд своих огромных зеленых глаз. Даже не зеленых, а зелено-голубых, бирюзовых. Это был необычный цвет: в ее глазах, казалось, перемешались оттенки мятной весенней зелени и серо-синей морской воды. И тут мне показалось, что я схожу с ума. Такого просто не могло быть: да ведь это же она, героиня моей будущей картины, для которой я так и не смогла найти модель! Девушка в кожаном плаще, которая вынимает из спины иголки! Конечно, это она! Вне всякого сомнения! Те же светлые густые брови, те же огромные выразительные глаза, умные и строгие. Неужели я нашла эти глаза – эти самые?

Мне и правда казалось, что я схожу с ума. Что это просто видение, которое сейчас рассеется. Я придумала ее, эту героиню, и теперь она, живая, стоит передо мной! Да разве так бывает? Незнакомка, скрестив руки на груди, тоже какое-то время изучала меня своими ясными глазами. А потом, повернув голову, снова перевела взгляд на полотно и, нахмурив брови, вдруг произнесла:

– Я вот тоже: вроде бегу, бегу, спешу, рвусь куда-то, чего-то даже достигаю. А если посмотреть: по-прежнему сижу вот на этой самой обочине. Никуда я с нее не сходила.

Голос ее, чистый, сильный и довольно низкий, был такой же красивый, как и она сама. Я смотрела на нее, не в силах отвести взгляд. Я понимала, что это выглядит странно, но ничего не могла с собой поделать. Впрочем, девушка не возмутилась фактом столь бесцеремонного разглядывания. По тому, как спокойно и равнодушно она отвернулась и слегка приподняла бровь, было видно, что она привыкла к тому, что ее рассматривают. Она снова с видом ценителя принялась изучать мою картину. Тут только до меня дошло, что она мне сказала.

«И она жалуется? И она тоже – на обочине?»

Нет, меня поразило именно то, что она вовсе не жалуется, а просто и твердо, как свершившийся факт, с которым бесполезно спорить, признает свое поражение. Я в недоумении смотрела на эту красавицу, на ее точеный профиль, который впору на монетах чеканить. Ее облик совсем не вязался с ее словами, полными какой-то непонятной горечи. Незнакомка обернулась и с грустной улыбкой посмотрела на меня, словно прочла мои мысли. Следующие ее слова добили меня окончательно:

– Мне очень понравилась Ваша картина. Вы нашли прекрасный образ для иллюстрации того бессильного прозябания и бессмысленной потери времени, когда мы понимаем, что жизнь наша проходит мимо нас, а мы слишком слабы, глупы и трусливы, чтобы ее удержать.

Насколько точно она ухватила главную идею моего полотна! Неужели она поняла это за те десять минут, что стояла напротив картины? Поняла то, чего так и не поняли члены конкурсной комиссии? Я была так поражена, что не нашлась, что ответить. Мне стало стыдно: я стою рядом с самым вдумчивым, внимательным и проницательным моим зрителем, но вместо того, чтобы поблагодарить ее, не знаю, что сказать. Я смущенно улыбнулась. Девушка открыто улыбнулась мне в ответ. Внезапно я похолодела.

«Стоп. А откуда она знает, что это моя картина? Откуда они все всё знают?!»

Видя по моему лицу, что в моей голове явно что-то не срастается, девушка великодушно решила мне помочь:

– Послушайте! Галерея скоро закроется, посетители разошлись, – она оглянулась по сторонам. – Мы остались с вами вдвоем в этом зале, напротив этого великолепного полотна. Последним зрителем – по крайней мере, в день открытия выставки – должен быть автор картины. И если это не я, а это, к сожалению, не я, то логично предположить… – девушка в забавной манере развела руками.

Мы обе рассмеялись.

– Вы правы, это действительно я. Вы правы и в том, что нам пора идти, иначе нас закроют вместе с галереей.

– Да, идемте. И обещаю вам: об этой картине я точно напишу. И скоро у молодой талантливой художницы больше не будет причин для недоумения по поводу того, что люди ее узнают. Она будет принимать это как должное.

Я резко остановилась. Остановилась и девушка. Она снова улыбнулась мне понимающей улыбкой.

– Алла Королёва, журналист.

Уверенным жестом она протянула мне руку.

***

В кафе напротив галереи мы проговорили часа три, если не больше. Мне показалось, что мы знаем друг друга всю жизнь.

Пока мы разговаривали, я не могла отвести восторженных глаз от своей собеседницы. Я пыталась вспомнить, когда в последний раз видела таких красивых женщин – на экранах, на обложках журналов, да хоть где-нибудь. Это было давно, наверно, еще до того, как я переехала в город …sk. К тому времени красавиц практически вытеснили из публичного пространства. Их не было в глянце, их не показывали по мегащитам. Они остались только в старых фильмах. И семейных фотоальбомах в виде пожелтевших снимков тех времен, когда моя бабушка была молодая. Но эта девушка… Я была абсолютно уверена, что никогда не видела таких красивых людей, как она.