Житие сестер обители Тёсс
Шрифт:
2. Запись
Изредка мистические сочинения доходят до нас в том виде, в котором были составлены автором. В таком случае имеет смысл говорить о собственноручной записи текстов. Не выходя далеко за рамки традиции, укажем в этой связи на опусы Мехтхильды Магдебургской, Гертруды Великой (кн. II) и М. Эбнер, а также на единственный в своем роде автограф доминиканки из цюрихской обители Отенбах Элсбет фон Ойе. Если собственноручная запись автора в дальнейшем подверглась редакторской обработке, то она тем не менее может обнаруживать себя в формах личного местоимения 1-го лица «я» и спрягаемых под него формах глагола, как это имеет место в житии капеллана Ф. Зунд ера (см.: FS 436) и в прочих публикуемых нами текстах (см. с. 93, 186 наст. изд.) [1054] . Помимо собственноручной записи была широко распространена фиксация мистического опыта посредством писца (amanuensis): духовника и секретаря-клирика из того Ордена, к которому принадлежала женщина-харизматик. Так, откровения А. Бланнбекин записывал анонимный францисканец, предположительно Ерменрих. Диктовка могла происходить во время экстаза-глоссолалии (Екатерина Сиенская) и сразу после него. Во всяком случае, запись напоминает воспроизведение сна, доступного примерному пересказу, однако не точной передаче. В зазоре пересказа и передачи и в стремлении преодолеть такой зазор складывалась поэтика записанных откровений. Реконструкция взаимодействия автора и писца
1054
Среди авторов, не принадлежавших к рассматриваемой нами традиции, в данном отношении интересны Бригитта Шведская (1303—1373) и Екатерина Сиенская (1347—1380), записывавшие (по крайней мере, частично) полученные ими откровения сами. Магдалена Бойтлер (1407/1412—1458) из Кенцингена иногда писала свои инспирированные послания кровью (см.: Dinzelbacher 1991: 44—45).
1055
Кр. Эбнер, Хадвейх (Ядвига) Антверпенская, Маргарита Поретанская, Юлиана Нориджская (1342 — после 1419) записывали свои опусы сами либо диктовали их писцам (см.: Dinzelbacher 1991: 46).
1056
Если посмертная редакция может называться и «житием», и «откровением», то прижизненная не может быть названа «житием». Следует отметить возможное несовпадение названия того или иного произведения и его действительной отнесенности к жанру. Так, «Откровения» А. Лангманн на самом деле являются ее благодатным житием.
3. Циркуляция текстов
Будучи создан, текст начинал циркулировать внутри монастырской традиции. Впрочем, он циркулировал уже до своего окончательного оформления, в виде клишированных образов и мотивов, долженствовавших впоследствии войти в его окончательную версию. Свидетельства устной циркуляции текстов найти нелегко. Зачастую приходится, как то принято в фольклористике, предположить с высокой степенью вероятности эмпирический контакт, состоявшийся в определенном месте и времени, коль скоро современные друг другу и распространенные в одном ареале тексты обнаруживают общие места, хотя сам факт контакта документально не подтвержден. Подобное совпадение — образ Бога как шара — демонстрируют «Струящийся свет Божества» (кн. VI, гл. 31) Мехтхильды и латинская «Книга XXIV философов» (§ 2, 18), написанная неизвестным автором, вероятней всего, во 2-й половине XII века (см.: Liber 2016: 186, 191). Можно с полным правом предположить, что не знавшая латыни магдебургская бегинка почерпнула метафору шара из личных бесед со своими наставниками-доминиканцами Генрихом Галленским и Вихманом Арнштейнским.
Обычными способами циркуляции письменных текстов были разнонаправленные переводы, составление флорилегиев (антологий) и обмен фрагментами между разными произведениями, как не контролируемый авторами, так и осуществляемый в ходе сознательного цитирования.
Примером первого способа циркуляции могут служить переводы «Струящегося света...» в XIV веке: Айнзидельнский (со средненижненемецкого на алеманский), Галленский (со средненижненемецкого на латынь), а также обратный (с латыни на один из диалектов северо-восточной Швейцарии). Со временем на основе откровений той или иной визионерки создавались краткие сборники-флорилегии, как это случилось с «Посланником божественной любви» Гертруды Великой, переведенным в начале XV века на народный язык, озаглавленным «Посланник божественной милости» (старейшая датированная рукопись 1448 года) и давшим целую ветвь немецкоязычных переработок, предназначенных преимущественно для монахинь цистерцианского Ордена. Роль флорилегия выполняли также «exempla», сборники изречений-шпрухов и листы с клеймами, служившие подспорьем в монастырской проповеди.
В ходе неконтролируемого со стороны харизматика (например, посмертного) редактирования в текст его записок могли вводиться более или менее обширные фрагменты постороннего происхождения. Так, в части II «Жития» Адельхайд Фрайбургской был обнаружен фрагмент из гомилетического наследия доминиканца Иоанна фон Штернгассен, проповедовавшего в Кёльне в 20-х и начале 30-х годов XIV века. Речь идет о пространном фрагменте из проповеди Иоанна «Пророк глаголет в Псалтири» (см.: Senner 1995/2: 358—359), воспроизведенном в главе 15 «Жития» (см.: AF 550—551) с заменой 1-го лица («я») на 3-е («она») и легкими перефразировками текста. Наконец, циркуляция письменных текстов в рамках традиции осуществлялась путем открытого, оформленного и неоформленного, и достаточно неточного цитирования. Если цитата (как правило, латинская) оказывалась дословной, то она могла сопровождаться свободной немецкоязычной парафразой, как это имеет место в письме 44 Генриха Нёрдлингенского к М. Эбнер, содержащем цитату из главы 5 части I «Книги особой благодати» Мехтхильды Хакеборнской (см.: HN 247; LSG 16) и ее не совсем точный перевод.
4. Псевдоэпиграфика, фальсификация, комплементарное авторство
Итак, индивидуальное творчество глубоко погружено в окружающую его традицию. Не обладая ни сепаратностью, ни герметичностью по отношению к традиции, авторский текст легко проницаем ею: открыт для правки, почти для любых оправдываемых традицией манипуляций с ним, готов помещаться в различные рукописные сборники, нередко бытует в отрыве от имени своего автора или будучи приписанным автору постороннему. В ситуации подавления авторской индивидуальности возможно и допустимо присвоение автором чужого текста, а также приписывание своего текста другому, известному автору, в частности Августину, Григорию Великому, Бернарду Клервоскому, в результате чего создаются псевдоэпиграфические сочинения. К подобным сочинениям относятся мозаичный трактат Псевдо-Генриха Сузо «Книжица любви» и, возможно, трактат «Об отрешенности», атрибуция которого И. Экхарту вызывает известные сомнения.
С явлением псевдоэпиграфики граничит феномен фальсификации, когда посторонние произведения приписываются не Отцу Церкви либо почитаемому в узких кругах покойному авторитету, но тому или иному здравствующему церковному деятелю. Так, в недрах пантеистической секты «Свободного духа» был составлен трактат «Сестра Катрай». Написанный в 1-й четверти XIV века неизвестным автором, он был приписан И. Экхарту и бытовал
в традиции под его именем (с этой же атрибуцией издан в XIX веке Фр. Пфайффером).Коль скоро индивидуальная манера разрушается дальнейшими рукописными переработками, авторы не стремятся к самовыражению, но отвечают только за содержание, да и то не столько в смысле качества текста (в том числе логической состоятельности), сколько в смысле его соответствия церковной ортодоксии. В ходе переписывания, переработки, адаптации нередко развивается комплементарное авторство, когда некоторый устный либо письменный текст (наставление в виде беседы, проповеди) становится отправным пунктом при формировании местной традиции, обретает окончательную форму и присваивается его автору, а не работавшим с ним переписчикам, нередко ученикам и последователям именитого автора. Комплементарное авторство связано, в частности, с именем И. Экхарта. Когда во время Кёльнского процесса 1325—1326 годов доминиканскому магистру предъявлялись отрывки из его проповедей, он был вынужден отказываться от многих из них, не узнавая своих текстов в записях апологетов из народной среды (см.: МЭ 2001: 258, 261, 309) [1057] .
1057
Согласно К. Ру, в пределах мистической традиции средневековой Германии существовало четыре варианта записи проповедей и, соответственно, четыре разновидности аутентичности этой записи. 1. Проповедь записывается либо диктуется самим автором. 2. Проповедь фиксируется, при прослушивании, чужой рукой и впоследствии проверяется автором. 3. Запись проповеди делается слушателями по памяти. 4. Немецкая проповедь является более или менее свободным переводом с латинского оригинала (см.: Ruh 1981: 12—13). К 3-й разновидности принадлежит подавляющее большинство записей проповедей И. Экхарта, к 1-й — записи проповедей Г. Сузо.
5. Фиктивная устность, реорализация, мифологизация
С процессом записывания тесно связан феномен фиктивной устной речи. Устная речь умышленно имитируется — посредством инсценировки обмена репликами, использования экспрессивной лексики, обращений — в скрипториях, в результате чего возникают квазиаутентичные тексты. Примерами фиктивной устной речи являются экхартовские «Речи наставления» и приписываемый Экхарту трактат «Об отрешенности». Фиктивная устность порой реорганизуется при заучивании текстов и их произнесении вслух в подлинную устность. Такая реорализация характерна, скорей, для молитвенной литературы, часословов страстей, в том числе для «Ста созерцаний» Г. Сузо, вычитываемых в немецком и латинском вариантах, «в рамках домашнего или келейного благочестия», а также в контексте «общей конвентуальной молитвы» (Хорьков 2008: 108). Одновременно с упомянутыми процессами разворачивался процесс фольклоризации и мифологизации письменного материала, примером чего могут служить былички об Экхарте и свод приписываемых ему паремий (см.: МЭ 1912: 177—184; Spamer 1912: 143—187). В качестве мифологических текстов все эти паремии имеют установку на достоверность, содержат в себе сведения о потусторонних персонажах и явлениях, организуют повествование в виде наследуемых семантических моделей (скриптов) и предполагают обязательную отнесенность к определенному речевому жанру (см.: Левкиевская 2006: 161—169; Левкиевская 2007: 4).
6. Памятование о Боге: богослужебный круг, молитва, чтение, медитация
Согласно Н.А. Бондарко, основным структурообразующим элементом традиции, как в целом, так и на индивидуальном уровне, является память, точнее «памятование о Боге», осуществляющееся в ряде процедур, которые в своей совокупности и образуют традицию (см.: Бондарко 2014: 324—341).
Это памятование не хаотично, но упорядочено церковным ритуалом, основанным, в свою очередь, на двух богослужебных кругах: Proprium de Tempore и Proprium de Sanctis. Если в пределах первого круга ежегодно отмечаются события, составляющие 33-летнюю жизнь Христа и отчасти его Матери (Рождество, Обрезание, Благовещение, Пальмовое воскресенье, Страстная седмица, Пасха, Пятидесятница, Успение Девы Марии), то в рамках второго круга поминаются святые обоих Заветов и истории христианства (св. Иоанн Богослов, св. Екатерина, св. Франциск, св. Доминик, св. Петр Мученик и другие). Сочетаясь в виде переменных молитв в устойчивом строении литургии и суточных служб, круги Proprium de Tempore и Proprium de Sanctis образуют собой временные координаты средневековой культуры, ее циклическое и продольное время соответственно (см.: Реутин 1996: 114). Относясь одновременно к двум кругам, праздники сообщают темы как монастырской проповеди, так и благочестивому размышлению, мистическим переживаниям харизматиков.
Организует «памятование о Боге» не только месса, но и оффиций, последовательность келейных и общих (конвентуальных) богослужений, отправляемых в течение суток: утреня, часы I, III, VI, IX, вечерня и повечерие (см. с. 311 наст. изд.). Примерами подобной организации могут служить составлявшиеся харизматиками часословы страстей, распределявшие в продолжение дня «порции» воспоминаний о муках и крестной смерти Христа.
В основе «памятования о Боге», полагает Н.А. Бондарко, находится ритуализованное говорение, голос чтеца, так сказать, звуковое, физически ощутимое тело этого голоса. Молитва (oratio), чтение (lectio) и размышление (meditatio) представляют собой отдельные грани общего мнемонического комплекса, в котором эмоции, воображение и мышление насквозь проницают друг друга, находятся в состоянии синкретического единства. Практиковались три техники чтения: вслух, «про себя» и субвокализация, но превалировала, безусловно, первая техника (см. с. 236, 257 наст. изд.). Звуча в узком кругу монахов, во время вечерних коллаций и на капитулах, чтение вслух на латыни и на немецком было в разной мере формализовано: обставлено, артикулировано, звучно, обязательно для восприятия. Чтение нередко переходило в медитацию. «Между чтениями принималась она медитировать» (Un. 455) — сказано об одной из монахинь обители Унтерлинден. Медитация, состоявшая в многократном повторении слов и фраз библейского текста, представляла собой способ богопознания. Такой способ не был в строгом смысле слова ни индивидуальным, ни произвольным, поскольку реализовался хотя и собственными усилиями, но посредством набранных в памяти, общезначимых фрагментов Св. Писания. Для многих из монахинь этим фрагментом стало имя «Jhesus Cristus» (sic!), повторяемое сотнями, тысячами раз как в Именительном, так и, судя по контексту, в Звательном падеже; средневерхненемецкий оригинал не различает две формы (см.: Mettke 1993: 134). Свидетельствами об этой практике полнятся публикуемые нами сестринские книги обителей Тёсс и Энгельталь. Свидетельства о ней также имеются в текстах обителей Унтерлинден (см.: Un. 509) и Хельфта (см.: LDP2 528). Повторение имени Иисуса происходило в зазоре между исполнением формульной, пусть и краткой, молитвы и спонтанным говорением. В записках М. Эбнер содержится осмысление практики многократного повторения, «руминации». И такое осмысление — имяславческого толка: имя Христово тождественно самому Иисусу Христу.
7. Речевые клише
Речевая ткань женской мистической традиции была насквозь прошита клишированными оборотами. Вот как она звучала из уст Э. Штагель, поднаторевшей в мистике Экхарта, до ее знакомства с Г. Сузо:
В самом начале, неведомо кем, в ее голову были занесены возвышенные и утонченные мысли, превышающие всякое разумение: об обнаженном Божестве, ничтожестве всех вещей, погружении себя самого в ничто, без-образности всяческих образов и о подобных высоких материях — [мысли], облеченные в красивые словеса и возбуждающие у людей удовольствие.