Жизнь Шарлотты Бронте

Хауорт был и оставался вредным для здоровья местом, мисс Бронте и Тэбби всерьез пострадали во время очередной эпидемии. Шарлотта долго не могла избавиться от последствий болезни. Напрасно она отказывала себе в перемене климата или общении до окончания своего труда: она слишком плохо себя чувствовала, чтобы работать над книгой. Вместе с болезнью возвращались и старые душевные боли: воспоминания о прошлом и предчувствие будущего. В конце концов мистер Бронте выразил настоятельное желание, чтобы приехала подруга Шарлотты. Мисс Бронте согласилась, что ей совершенно необходимо отвлечься, и 9 октября попросила подругу посетить Хауорт – всего лишь на одну неделю.

Я думала, что сумею отказаться от общения до завершения работы, но поняла, что это невозможно; дело не двигается вперед, и чрезмерное одиночество оказывается слишком тяжелым. Поэтому позволь мне увидеть тебя, дорогая Э., всего на одну живительную неделю.

Именно столько и продолжался визит подруги в Хауорт. Вот что писала Шарлотта мисс Вулер 21 октября:

Э. провела у нас всего одну крошечную неделю. Я не попросила ее задержаться, поскольку постоянно ругаю себя за свои промедления. Мне и сейчас кажется, что с моей стороны было слабостью уступить искушению и просить ее приехать. Однако, по правде говоря, я переживаю упадническое настроение, временами я погружалась в прострацию, и присутствие Э. помогло мне невыразимо. Я хотела бы снова увидеть Вас в Хауорте; и отец, и служанки снова и снова ясно дают понять, что Вас следует пригласить в течение этого лета и осени, но я обычно пропускаю их слова мимо ушей и думаю: «еще не сейчас», «для этого я должна освободиться»; работа сначала, удовольствие потом.

Визит мисс *** очень помог ей. Следствием приятного общения днем стало возвращение на некоторое время забытого блаженства – спокойного сна – ночью. После отъезда подруги Шарлотта чувствовала себя вполне хорошо, чтобы «взяться за дело» и начать писать, почти без остановок, роман «Городок», который уже близился к концу. Приводимое ниже письмо к мистеру Смиту, по-видимому, сопровождало посылку первой части рукописи.

30 октября 1852 года

Мой дорогой сэр,

прошу Вас высказаться откровенно о том, что Вы думаете о «Городке» после прочтения романа. Мне не нужно объяснять Вам, как жадно хочу я услышать чье-нибудь мнение, отличающееся от моего собственного, и как я иногда падала духом и едва ли не приходила в отчаяние оттого, что вокруг не было никого, кому я могла бы прочитать хоть строчку и попросить совета. «Джейн Эйр» писалась совсем в других условиях, как и первые две трети «Шерли». Эта же книга разонравилась мне настолько, что одно время я не могла слышать даже упоминаний о ней. Она еще не закончена, но теперь у меня есть надежда. По поводу анонимности публикации я должна сказать следующее. Если удаление имени автора затронет материальные интересы издателя, повлияет на заказы книготорговцев и т. п., то я не буду настаивать на этом пункте. Но если такой ущерб не обязательно возникнет, то я буду весьма признательна, если мое имя скроет тень инкогнито. Меня пугает реклама – объявления большими буквами: «Новый роман Каррера Белла» или «Новое произведение автора „Джейн Эйр“». Впрочем, я чувствую, что все это надуманные страхи отшельницы. Действуйте, как считаете нужным. <…> Я буду рада получить «Полковника Эсмонда». Мое основное замечание, касающееся второго тома, следующее: мне кажется, что он определенно содержит слишком много рассказа об истории и слишком мало собственно рассказа.

В другом письме, где упоминается «Эсмонд», она использует те же слова:

Мне показалось, что в третьем томе масса блеска и движения, что он очень интересен. В первом и втором, по моему ощущению, были совершенно восхитительные фрагменты, но в целом их портил один недостаток: там слишком много рассказа об истории и слишком мало собственно рассказа. Я держусь того мнения, что художественное произведение должно содержать вымысел: реальное следует малыми дозами вставлять в массив того, что посвящено идеальному. Простой хлеб домашней выпечки гораздо здоровее и нужнее, чем пирожные. Но кто захочет увидеть буханку черного хлеба, положенную на стол в качестве десерта? Во втором томе автор дает читателю вдоволь превосходного черного хлеба, в третьем – только малую его порцию, словно крошки хлеба в хорошо приготовленном, не слишком жирном плам-пудинге³⁶⁰.

В письме к мистеру Смиту, где содержится суждение об «Эсмонде», сходное с только что приведенным, Шарлотта далее пишет:

Вы увидите, что «Городок» затрагивает вопросы, представляющие не только общественный интерес. Я не смогла бы писать книги, в которых муссируются только злободневные проблемы; нечего даже и пробовать. Не смогла бы я написать и книгу, где главенствует мораль. Не смогла бы я взяться и за филантропическую тему (хотя уважаю филантропию), а также скрыть свое лицо – добровольно и искренне, – решая столь важную проблему, как та, которую подняла миссис Бичер-Стоу в «Хижине дяди Тома». Чтобы справиться с подобными вопросами, надо их долго изучать практически, знать изнутри их суть и хорошо чувствовать связанное с ними зло. К ним нельзя относиться как к деловым вопросам, как к предмету торговли. Я не сомневаюсь, что миссис Стоу глубоко, собственным сердцем чувствовала зло рабства с самого детства, еще задолго до того, как решила писать книги. Чувство, пронизывающее ее произведение, совершенно искреннее и невыдуманное. Итак, помните, что я просила Вас быть честным критиком «Городка», и передайте от меня мистеру Уильямсу: пусть он будет беспощаден. Я не то чтобы собираюсь что-то менять, просто мне хочется узнать Ваши и его впечатления.

Мистеру Дж. Смиту, эсквайру

3 ноября

Мой дорогой сэр,

сердечно благодарю Вас за письмо. Оно принесло мне немалое облегчение, поскольку меня мучили сомнения относительно того, как будет выглядеть «Городок» в чужих, не моих собственных глазах. Теперь я могу в определенной степени положиться на Ваши благоприятные впечатления, поскольку вижу, что Вы совершенно правы в тех местах, где намекаете на неодобрение. Вы попали точно в цель по крайней мере дважды – в тех случаях, когда я и сама чувствовала недочеты: это противоречие или слабое соответствие между детством и зрелыми годами Грэма и угловатая резкость перемены его чувств к мисс Фэншо. Вы, однако, можете вспомнить, что втайне он в течение некоторого времени относился к этой юной леди с определенным пренебрежением – ставил ее немного ниже ангелов. Однако следовало лучше подвести читателя к перемене настроения героя. Что касается подготовки к публикации, то оставляю все на волю издательства. Без сомнения, есть определенный резон в том, что Вы пишете о неблагоразумности создания атмосферы таинственности, если невозможно соблюсти тайну. В общем, поступайте так, как считаете наилучшим. Я подчинюсь и необходимости давать рекламные объявления большими буквами, хотя и неохотно, со «страусиным» желанием спрятаться. Большая часть третьего тома посвящена развитию характера «ворчливого профессора». Люси не выйдет замуж за доктора Джона: он слишком юн, красив, блестящ и добросердечен, он «кучерявый любимец» Природы и Судьбы и должен вытащить приз в лотерее жизни. Жена его должна быть молода, богата, красива и составить для него истинное счастье. Если Люси и выйдет за кого-то, то это будет профессор – человек, которому надо многое прощать, которого надо «терпеть». Что касается мисс Фрост, то я никогда не хотела, чтобы ее межи прошли по прекрасным местам³⁶¹. Финал третьего тома для меня все еще представляет некоторую проблему. Я постараюсь, конечно, сделать все возможное. Роман был бы быстро завершен, если бы я могла избавиться от несносных головных болей: как только у меня появляется рабочее настроение, они тут же нападают и лишают меня сил. <…>

Полковник Генри Эсмонд только что прибыл. Вид у него в наряде времен королевы Анны весьма старомодный и изысканный. Парик, шпага, кружева и гофрированные манжеты превосходно иллюстрируют тот тип, который изображался в «Спектейторе».

Отдельные фразы в конце этого письма могут быть объяснены словами самой Шарлотты. Она рассказывала мне, как мистер Бронте желал, чтобы новый роман кончался хорошо, поскольку ему не нравились произведения, которые производят угнетающее впечатление, и просил дочь, чтобы ее герой и героиня (подобно сказочным персонажам) «женились и жили долго и счастливо». Однако идея, что мсье Поль Эманюэль погиб в море, буквально подчинила себе воображение автора, и Шарлотта не могла изменить вымышленный финал: она воспринимала его уже как нечто реально происшедшее. Все, что ей оставалось сделать, стараясь удовлетворить просьбу отца, – это затушевать судьбу героя с помощью загадочных слов и позволить герою и читателю самим истолковать их значение.

Мистеру У. С. Уильямсу, эсквайру

6 ноября 1852 года

Мой дорогой сэр,

мне не следует откладывать свой ответ, чтобы поблагодарить Вас за любезное письмо, содержащее откровенные и умные суждения о «Городке». Со многими положениями Вашей строгой критики я должна согласиться. В третьем томе, возможно, многие из недочетов будут устранены, другие же останутся. Я не думаю, что читательский интерес достигнет где-либо той степени накала, которой Вам желателен. Кульминация здесь не придет ранее чем в самом финале, и даже там я сомневаюсь, посчитают ли читатели романов, что «эмоции нагромождены в достаточно высокую кучу» (как говорят американцы) и что краски нанесены на полотно с подобающей смелостью. Боюсь, им придется удовлетвориться тем, что есть. Моя палитра не содержит более ярких оттенков; когда я пытаюсь углубить красные тона или придать блеска желтым, то порчу всю работу.

Если я не ошибаюсь, главное чувство, которое разлито по всей книге, – это терпение и покорность. Что касается героини, то мне трудно объяснить, какие соображения заставили меня дать ей фамилию, которая ассоциируется с холодом. Тем не менее я назвала ее Люси Сноуи, а потом заменила на Фрост³⁶². Впоследствии я пожалела об этой замене и захотела вернуть Сноуи. Если еще не поздно это сделать, мне хотелось бы, чтобы такое исправление было сделано по всей рукописи. Она должна была иметь холодное имя. Причиной тому отчасти служит принцип lucus a non lucendo³⁶³, а отчасти то, что в ней есть некая внешняя холодность.

По Вашему мнению, до тех пор, пока ее история не рассказана полностью, она производит впечатление нездоровой и слабой. Я готова признать, что она по временам и нездорова, и слаба; в ее характере нет претензий на безусловную силу, и всякая женщина, жившая так, как жила она, с необходимостью стала бы болезненной. К примеру, вовсе не здоровое чувство толкает ее в исповедальню: причиной служит полубредовое состояние, вызванное болезнью и одиноким переживанием горя. Если роман не слишком ясно выражает все это, то, значит, в нем есть серьезный недочет. Я могла бы объяснить и некоторые другие моменты в книге, но это все равно что художник подписал бы под своими рисунками названия предметов, которые он хотел изобразить. Мы знаем цену карандашам, призывающим себе в союзники перья.

Благодарю Вас еще раз за ясность и полноту, с которой Вы откликнулись на мою просьбу поделиться своими впечатлениями. Остаюсь, мой дорогой сэр, искренне Ваша,

Ш. Бронте.

P. S. Надеюсь, что рукопись не увидит никто, кроме мистера Смита и Вас.

10 ноября 1852 года

Мой дорогой сэр,

мне только хотелось, чтобы публикация «Шерли» была отложена до тех пор, когда «Городок» будет почти готов; поэтому теперь с моей стороны нет возражений против того, чтобы книга вышла в свет тогда, когда Вы сочтете нужным. Относительно отдачи рукописи в типографию я могу только сказать, что если у меня будет возможность работать над третьим томом с моей обычной быстротой и если препятствия не превысят их обычного количества, то я могу надеяться закончить роман примерно через три недели. Оставляю за Вами решение вопроса: будет ли лучше отложить печатание на этот срок или начать его незамедлительно? Для меня было бы, конечно, более желательно, чтобы Вы увидели третий том прежде, чем отдать в типографию первый и второй. Однако если задержка принесет вред, то это вовсе не обязательно. Я прочла третий том «Эсмонда», и он показался мне и забавным, и захватывающим. Пожалуй, по силе и энергии он превосходит два первых: блеск и динамичность, которых там иногда не хватало, здесь присутствуют повсеместно. В отдельных пассажах Теккерей разворачивается в полную силу, и их величественность и серьезность производят сильнейшее впечатление. Временами я не могла удержаться от восклицания: «Наконец-то он показал свою мощь!» Из всех персонажей романа никто не показался мне столь совершенным, как Беатриса. Она оригинально задумана и живо исполнена. В ней есть нечто особенное, от нее исходит ощущение новизны – по крайней мере для меня. Беатриса вовсе не дурна сама по себе. Иногда она открывает для себя добро и величие, и это заставляет думать, что она всего лишь игрушка в руках судьбы. Начинает казаться, что некий древний рок преследует ее дом и что лучшее украшение рода, явившееся за много поколений, обречено на бесчестье. По временам доброе начало в ней вступает в борьбу с этой ужасной предопределенностью, но Судьба побеждает. Беатриса не может быть честной женщиной и хорошей женой. Она «пытается, но не может». Гордая, красивая и запятнанная, она родилась стать той, кем стала, – королевской любовницей. Не знаю, видели ли вы заметку в «Лидере»; я ознакомилась с ней сразу после того, как закончила читать книгу. Права ли я, считая эту рецензию робкой, холодной и пустой? При всей заявленной доброжелательности, она произвела на меня обескураживающее впечатление. Разумеется, «Эсмонда» еще ждут совсем другие суждения рецензентов. А чего стоит острое замечание критика о том, что Бланш Амори³⁶⁴ и Беатриса неотличимы, что они срисованы с одного и того же оригинала! По мне, они столь же неотличимы, как ласка и бенгальская тигрица. Оба животные – четвероногие, а Бланш и Беатриса – женщины. Однако мне не следует занимать Ваше и свое время дальнейшими замечаниями.

Остаюсь искренне Ваша,

Ш. Бронте.

Чуть позже в том же месяце, в субботу, мисс Бронте закончила «Городок» и отослала его издателям.

Сделав это, я помолилась Господу. Хорошо или плохо то, что у меня получилось, я не знаю. Если Богу угодно, я буду спокойно дожидаться выхода книги. Думаю, что роман не сочтут ни претенциозным, ни возбуждающим враждебность.

После того как труд был окончен, Шарлотта позволила себе некоторые перемены в укладе жизни. Несколько подруг давно желали видеть ее у себя в гостях: мисс Мартино, миссис Смит и ее дорогая верная Э. В письме к последней, содержавшем известие о завершении «Городка», мисс Бронте предложила провести вместе неделю. В то же время она начала подумывать о том, что хорошо было бы принять любезное приглашение миссис Смит, поскольку у нее будет удобнее исправлять корректуры.

Следующее письмо я привожу не только по той причине, что оно показывает критическое отношение мисс Бронте к «Городку», но и потому, что по нему видно, до какой степени она была склонна преувеличивать значение пустяков, как и всякий человек, который ведет самодостаточную и уединенную жизнь. Мистер Смит не смог написать ей с той же почтой, с которой были присланы деньги за «Городок», и мисс Бронте получила эту сумму без единой строчки сопровождающего письма. Подруга, у которой она в это время гостила, рассказывает, что Шарлотта немедленно вообразила, будто роман разочаровал издателя или она чем-то его обидела³⁶⁵. И если бы на следующий день, в воскресенье, не пришло письмо от мистера Смита, то мисс Бронте непременно устремилась бы в Лондон.

6 декабря 1852 года

Мой дорогой сэр,

денежные поступления прибыли благополучно. Первое из них я получила в субботу, причем в конверте не оказалось ни строчки от Вас, и в связи с этим я решила, что в понедельник сяду в поезд и отправлюсь в Лондон, чтобы узнать, в чем дело: какая причина заставила моего издателя быть столь молчаливым. В воскресенье утром пришло Ваше письмо, и Вы таким образом избавились от визита неожиданного и незваного привидения Каррера Белла на Корнхилл. Непонятных задержек лучше по возможности избегать, поскольку они способны заставить тех, кого они беспокоят, совершить неожиданные и импульсивные поступки. Должна признать Вашу правоту еще в одном пункте: относительно того, что в третьем томе фокус смещается с одной группы героев на другую. Это не очень приятно, и читателю, возможно, не понравится такое, в определенном смысле, насилие со стороны автора. Дух романтической любви диктовал иной курс, куда более заманчивый: надо было избрать одного главного героя и следовать за ним, никуда не уклоняясь. При этом ему надлежало быть в высшей степени положительным – почти идолом, причем не безмолвным, никому не отвечающим, а прямо наоборот. Однако все это шло бы вразрез с действительной жизнью, противоречило бы правде и правдоподобию. Я не без страха предвижу, что самым слабым героем в книге окажется тот, кого я старалась сделать самым прекрасным. Если это произойдет, то причина моей ошибки будет заключаться в том, что у него нет источника в реальности, он полностью выдуман. Мне казалось, что этому персонажу недостает связи с действительностью, – боюсь, читатель почувствует то же самое. Единство с ней напоминает судьбу Иксиона, сочетавшегося браком с облаком³⁶⁶. Детство Полины, по-моему, неплохо придумано, но ее… [12] <…> Краткая поездка в Лондон представляется мне все более желательной, и если Ваша матушка будет так любезна и напишет, на какое время ее лучше назначить, и назовет день после Рождества, который ее устроит, то я буду иметь удовольствие, при условии что позволит здоровье папы, принять ее приглашение. Мне бы хотелось приехать так, чтобы успеть исправить хоть что-то в корректуре; это избавило бы от многих хлопот.

12

Окончание этого интересного предложения не сохранилось: часть письма оторвана.