Жнец и Воробей

— Хотел насладиться местью? — говорит Фионн. Резким движением он проводит лезвием вверх. Багровая кровь хлыщет из раны, окрашивая разорванную рубашку Мэтта. Его рот открыт, но вырывается только хрип, как будто его тело слишком потрясено, чтобы произвести звук. — И как? — ещё один рывок ножа. — Приятно? — раздается звук разрыва плоти, за которым следует шепот Мэтта с мольбой о пощаде. — Потому что мне просто охуенно.

Фионн выдергивает нож и бросает позади. Хватает Мэтта обеими руками на шкирку и швыряет к стене с висящими на крюках манекенами, замаскированных под трупы. Сбрасывает один манекен на пол.

— Пожалуйста… — еле слышно шепчет Мэтт.

Фионн игнорирует его.

У Мэтта нет сил сопротивляться. Нет возможности остановить Фионна, когда тот поднимает его по стене, вешая на крюк. Потом он отступает на шаг и осматривает свою работу. Мэтт кричит от боли. Кровь стекает по его телу. Сочится из уголков его рта. Он ногами скребет по стене, но не может достать до пола. Тянется рукой вверх, чтобы ослабить боль от металлического крюка, но не получается. У него не хватает сил. Его движения медленные, как будто он муха, попавшая в липкое месиво. Губы Мэтта что-то шепчут, но слов не разобрать — просто немые конвульсии.

Фионн будто понимает, что тот хочет сказать. Смотрит на него и вдруг смеётся — жутко и злобно.

— Помочь? Ты хочешь, чтобы кто-то тебе помог? — Фионн качает головой. — Ты правда думал, что будешь угрожать ей и потом просто уйдешь? Ты думал, что я позволю тебе обидеть её? Думал, что я позволю тебе жить после этого? Ты не заслуживаешь никакой пощады. Ты сам-то щадил кого-нибудь? Нет. Поэтому, будешь страдать.

С этими словами Фионн бьет Мэтта по лицу. Его голова опускается. Дыхание становится поверхностным, булькающим, как будто он захлебывается кровью. А потом наступает тишина.

Мы оба смотрим на подвешенного человека, когда внезапно доносятся голоса из соседних комнат. Фионн поворачивается ко мне, и я уверена, что на моем лице паника.

— Под одеяло! — шиплю я, указывая на кровать, и бросаюсь к манекену на полу. Срываю с него мешок и натягиваю на голову Мэтта. Меня передёргивает от его выбитого глаза. Делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Смотрю на Фионна. Он стоит, как вкопанный.

— Давай, Док. Под одеяло. Издавай страшные звуки, — беру его за руку и веду туда, заставляя лечь под окровавленную простыню. На его лице пустое выражение. Я накрываю его как раз в тот момент, когда заходит парочка. Пугаю их, а они визжат и смеются. Прогоняю их к выходу, и как только они уходят, достаю из кармана рацию и включаю ее.

— Венди, это Роуз, прием.

На линии раздается треск. А потом:

— Я здесь, прием.

— Я на втором этаже дома с привидениями. Кто-то наблевал на пол, — говорю я, бросая взгляд на мертвого человека, висящего на стене, в то время как Фионн отбрасывает одеяло и поднимается с кровати. — Я всё уберу, но можешь закрыть вход? Прием.

— Да, всё равно последняя группа только что вышла. Тебе помочь? Прием.

— Нет, всё хорошо. Я уберу. У меня есть ключи. Увидимся завтра. Отключаюсь.

Убираю рацию в карман и громко выдыхаю. Меня всю трясет. Сердце бешено колотится. Фионн стоит в центре комнаты, неподвижный, жутко спокойный. Снимаю клоунскую шапку, бросаю на пол. Я, наверное, выгляжу как сумасшедшая. Волосы торчат из хвостиков, черно-белый грим размазан, а клоунский костюм весь в пятнах грязи и крови. Может, я действительно сошла с ума. Может, он так и думает. Музыка и крики внезапно обрываются, и нас окутывает тишина, настолько резкая и всепоглощающая, что от неё почти физически больно.

Это зашло слишком далеко. На этот раз уже ничего не исправить. Я просто не знаю, как быть другой. Я — ходячая катастрофа.

— Я первая начала, — шепчу я. Но, думаю, мы оба понимаем, что я не о Мэтте Крэнвелле. И впервые я чувствую сожаление о том, что натворила. Мне может и нравится тот путь, что я выбрала, но, наверное, такую жизнь нужно проживать только в одиночестве. Слезинка скатывается по моей щеке. И ещё одна. — Прости, — говорю я.

Фионн словно выходит из оцепенения. Он идёт ко мне.

И в тот миг, когда его губы касаются моих, я понимаю, что никогда уже не смогу стать прежней.

22

—

ДОТЛА

ФИОНН

Это не просто поцелуй.

Это чувство, словно тебя разрывает на части.

Я обхватываю лицо Роуз своими окровавленными руками и жадно впиваюсь в её губы. Она цепляется за мой затылок, отвечая с такой же одержимостью. В этом поцелуе одна страсть. Стук зубов. Стоны, всхлипы. Это напор и жажда. Это взрыв желания, которое мы так долго держали взаперти.

Я тону в ней, меня смывает течением, но я не никак спасусь, даже если бы захотел. Её запах. Её вкус. Чем больше я беру, тем больше мне хочется. Чем больше она даёт, тем больше мне нужно. Не знаю, как я жил раньше, не чувствуя её губ или дрожи от её стонов. Её прикосновения обжигают меня. Я никогда не ощущал себя настолько живым.

Провожу рукой по её щеке, размазывая макияж, углубляю поцелуй и толкаю её к кровати. Мы, как сумасшедшие, возимся с одеждой. Я пытаюсь расстегнуть её пуговицы, а она мой ремень. Добравшись до кровати, отрываюсь от неё, чтобы сбросить простынь и манекен на пол.

— Сюда любой может зайти, — произносит Роуз срывающимся голосом.

— Да мне похуй, — я успеваю увидеть, как она улыбается, потом снова целую ее, срывая с нее широкие штаны, а затем колготки и трусики. Слегка кусаю её за шею, отчего она громко выдыхает. Успокаиваю место укуса поцелуем, проводя пальцем по её киске, ощущая липкое тепло возбуждения на кончиках пальцев. Проглатываю её стон, утопаю в поцелуе, поглощаю каждый звук удовольствия, пока мои пальцы кружат над её возбужденным клитором. Она извивается подо мной. Тихо мурлычет. Потом прерывает поцелуй, чтобы обхватить мое лицо руками, её глаза мечутся между моими.

— Я хочу тебя, Фионн, — она облизывает губы, смотрит на мой рот. — Ты мне нужен.

Вокруг всё замирает. Время замедляется. Она уже говорила что-то подобное раньше. И я тоже. Но в этот раз всё ощущается по-другому. Я поднимаю руку к её лицу, нависая над ней, убирая волосы со лба. На ней может глупый костюм и размазанный макияж, но я вижу только Роуз. Красивую и сияющую. Ей не нужно носить никакие макси, не нужно притворяться другой. И, кажется, я впервые понимаю, какова свобода на вкус.