Журнал "проза сибири" № 1995 г.
Шрифт:
— У этого, наверно, и похмелья не быват,— сказал Захар Иванович.
— У дятла, что ли?
— Но.
— A-а. Да, этот не свихнется — мозги на „сотки", видно, приколочены.
— Тарас, ты скажи-ка мне, где населенье больше, в Левощекино или в Правощекино?
— А всё как-то поровну держалось. Да вот, девка моя, Любка, на сносях, если за эти дни не родила,— обгоним, может... Правда, говорят, в Левощекино тоже баба в положении ходит и вроде как на изготовке. Всё как-то поровну: там две тысячи и у нас столько же. Ну, когда в одной деревне кто-нибудь помрет, другая на время перегонит, пока в ней то же самое не случится.
— Ну, дак это ладно еще, А у нас вон они скрыпуны остались. Скоро всех
— Наш или Левощекинский?
— Да тот-то,знаю, что живой, а ваш, глухой-то?
— Живой. Чё ему? Тут с ним нынче внук, или правнук уж он ему, шутку отмочил. Евсевий спит на лавке, а тараи свои возле всё ставит. Належится, ноги спустит, в тараи всунет — и двинулся. Так-то как пень глухой, а когда спит, там хоть в ухо дуди — глаз не откроет. Ну, а внук, или правнук, взял да и прибил тараи к полу. Евсевий проснулся, сел, ноги в тараи, поднялся, пошел — и головой-то аккурат в таз с ополосками.
— Хэ-э-хэ-хэ. Ну, жиганьё. А сколько ему лет?
— Да уж девяносто-то с лишним, если не все сто.
— Да нет, мальчонке-то?
— A-а, тому-то лет десять, наверное, двенадцать.
— Вот чё утворяют варнаки. Дед-то не захлестнулся хошь, упал-то не дошеверёдно?
— Нет. Жилы только на ногах, потянул да нос расквасил. Месяц, однако, не на ходу был — внучёк его на тележке по ограде выгуливал. А уходил вот в субботу утром, часов в пять, гляжу, опять на лавочке, возле дома, сидит. Может, конечно, с вечера еще его увести забыли?
— Да-а,— протянул Захар Иванович. И оба надолго уставились на водную гладь Шелудянки.
Но через четверть часа от затянувшегося рассеянного созерцания отвлек их мешок, вернее, поросенок, почти сутки из мешка не выглядывающий. Собрав в свои поросячьи легкие воздух, какой только можно было в мешке собрать, боровок заголосил и задергался. И тут мужики, как по команде, с водной глади перевели взгляды на мешок.
— Тише, зараза, Аранина наведешь — он же разведчик бывший! — встрепенулся Захар Иванович и тут же поинтересовался:— А где, у кого ты такого громкого отхватил?
— Да у Заклёпы, у Василь Палыча. Слыхал про такого?
— Нет, не доводилось.
— Известный свиновод. Говорит, порода какая-то особая, до двух метров в длину дорастают, правда, напоследок, когда бутылки эти всовывал мне, по секрету сказал, чтобы ни в коем случае нашим именем не называл, а то до обычного дотянет и остановится.
— Да?! Смотри-ка ты. А почему так-то вот?
— Не знаю. Сказал так да и всё, а объяснять не стал, а мне и спросить-то вроде неловко было.
— Э-ка, Тарас, а ты послушай, может быть, так оно и есть. Ты яланского бригадира, Ваську Плетикова, Серафимыча-то, помнишь?
— Ну как, помню, конечно. Мы с ним вместе на Дальнем Востоке были. И демобилизовались в один день. Как не помню. Помню, помню.
— Так вот, послушай, у него есть кобелина, ей-богу, с теленка доброго ростом. А назвал он его Гитлером, причём, падла, и мордой фюрер вылитый. Чё-то, видимо есть в этом. Натура, может, ихняя меняется, под кличку подлаживается? А Гитлер-то, как говорят, два метра с лишним еще был.
— Ну, зря же врать мужик не стал бы,— оживился Тарас Анкудинович, будто до этого сам сильно сомневался, а тут поверил окончательно.— К тому же уж и пьяный выболтался, трезвый-то бы был, может быть, и скрыл бы. Сейчас, наверное, жалеет, если помнит? А я вот и думай теперь, как бы мне паразита этого по-непонашему-то окрестить?
— Хм. Дело нешуточное,— и в небо посмотрел Захар Иванович.— Да-а,— протянул,— ну и задачка. Все имена-то из башки как будто ветром разом выдуло, какое ни возьми, всё вроде наше... Парень, а назови-ка
Евой Бра... а, у тебя же боровок?— Да.
— А боровок, дак тогда проще. Назови его Муссолиней.
— Да ну уж, скажешь!., борова Муссолиней называть... долго как-то.
— Долго, это точно. А, во-о, Берия. Боря — Берия... нет, это совсем уж по-нашему. Подошло бы вроде, с другой стороны, борову мудрено будет разобраться, наше это или не наше. Слушай, а назови ты его Фрицем. Фриц! Фриц! Фриц! Удобно и уж не по-русски, тут уж любой пень допетрит.
— Фриц? Ну, Фрицем куда бы еще ни шло, только баба не согласится, по-моему, ни за какие деньги так называть не станет — сестра ее в Ялани замужем за немцем...
— Ну не станет — не станет. Пусть зовет как хочет, а ты втихаря зови так и почаще старайся, всё, может, хошь наполовину больше вымахает.
— Ну ладно, попробую ее уговорить. Фриц, так для всех — Фриц, а то и знать толком не будет, как его и зовут, и... жалко другую половину, на которую не вырастет.
— Да уж, это, конечно, не дело. Скотина, она тебе не бревно какое. Скотина должна имечко иметь и назубок его помнить — не зверь дикий, среди людей живет, а некоторых еще и поумнее будет... есть такие... Не грех бы ей и фамилию давать, тут и по хозяину можно. Правощекин, например, Фриц Такоевич...
— Но, или Шелудянкина... как ее там Зорька Захаровна.
— А ты, Тарас, вон чё, ты радио-ка послушай, там только каких имен не передают, иной раз услышишь, а после месяц мозг мозолит... как прилипнет.
— A-а, то ли приснилось мне, то ли и в самом деле Заклёпа говорил, будто умная она шибко, свинья-то, если бы не копыта...
— А копыта-то при чём здесь?
— Да Заклёпа говорил, будто руль в ракетах еще для копыт не придумали, а так бы она, парень, давно, вперед собаки, в космос бы слетала.
— А-а.
— Говорит, башкой-то всё понимает, а ухватиться нечем. И еще он — болтал, нет ли? — говорит, если бы не копыта, она давно бы уж палку в руки взяла и, черт знат, кем бы уж к этому времени стала, не мы б ее — она нас на мясо бы держала.
— Да-а, интересно... Интересно, Тарас, если мы, люди, от обезьяны происходим, то она, засранка, от кого?
— А это, парень, у Заклёпы бы спросить, тот шибко дошлый в этом деле.
Так беседовали Захар Иванович Шелудянкин и Тарас Анкудинович Правощекин. А солнце, уже на юго-западе, готовилось скрыться в тучи. Свет слегка померк, в лесу сделалось прохладно. И мужики, спохватившись и забеспокоившись, к тому же всё допив, стали собираться.
У развилки дорог Захар Иванович и Тарас Анкудинович остановились и сели перекурить. Первый достал папиросу, а второй набил и раскурил трубку.
— Дак ты, Тарас, хошь бы машины обождал какой, ли чё ли. Не пешком же эку даль с этим космонавтом шлепать.
— Нет, парень, я теперь на машинах не ездок. Лучше уж пёхом, оно спокойнее, к утру, глядишь, и дошагаю.
— А ты пашто так-то?
— Да так.
— Дак чё?
— Дак чё. В прошлом годе я тоже как-то, об эту же пору, даже число помню, тринадцатого сентября, когда Нордет на грейдере-то помер... да знаешь, наверное, слыхал... взял в городе поросенка, словил по дороге попутку, МАЗ этот, у которого кабина больше, чем моя изба... или не МАЗ... да хрен бы с ним, попутка — и попутка. Сел туда вместе с поросенком. Тоже уж большенький был. Только наш, того хоть как называй, всё равно... заморышем и сдох бы. Ну и вот. Сидим. Едем. А перед мостом через Щучку колдобина. МАЗ этот в нее — долбануло, так что поросенок до сих пор в Щучке воду где-то рассекат, сети рыбакам рвет, если уж в просторы океанские через Ислень не вырвался да в акулу не превратился или в лодку подводную. С того дня, парень, зарёкся, теперь меня на машину силком не затащишь. Лучше уж пехом — оно спокойнее... дак чё.