Зима вороньих масок

Родольф пробовал уснуть, но на смену собачьему лаю пришёл монотонный звон – то били в колокол, оповещая город о прибытии спасителей. Всё скоро стихнет, – уверял себя виконт, но колокол продолжат звонить опять и опять, за каждым его ударом – последним, как хотелось думать – следовал новый, будто звонарь сошёл с ума и утратил всякое чувство меры.

Виконт принялся мерить шагами спальню, нашёптывая числа. Сперва он вёл подсчёт ударам колокола, но они звучали так раздражительно редко, что Родольф то и дело сбивался со счёту, принимая новый удар за продолжение прошлого. Потом он принялся считать шаги. Это оказалось проще. Их требовалось ровно четырнадцать, чтобы пересечь спальню вдоль, и десять с половиной – поперёк. Но как считать половину шага? Целым числом, когда пересекаешь покои дважды, или эти полшага вовсе не стоит принимать во внимание? “Нет, дель Ферро был бы мною недоволен”, – опомнился Родольф и прекратил своё бессмысленное занятие. Однако вскоре пожалел об этом. Бредовые мысли о математике сменились картинами прошлого; виконту вспомнились люди в странных костюмах, ходившие по улицам Рима двадцать лет назад. Из-под шляп их торчали длинные матерчатые клювы, походившие больше на хоботки омерзительных кровососов, длиннополые плащи блестели от плавящегося по жаре воска, в руках чудовища держали короткие жерди с шипом на конце, а воздух возвещал об их приближении разящим запахом чеснока. Тогда Родольф видел их лишь издалека – беда обошла его дом, и люди в костюмах не ступали на его порог, но их внешность, достойная самого трепетного из кошмаров, вызывала дрожь при каждом мимолетном воспоминании о тех страшных днях. Враг, насланный Сатаной на Вечный Город, был жесток и коварен, и сразить его можно было лишь оружием, не ведавшим жалости. Таким оружием в руках Господа были чумные доктора. Неся очищение, ступали они по следам смерти и временами отнимали у неё то, что она уже считала своим. Искусство их было далеко от совершенства – прикрытая богословием алхимия со случайно вырванными из медицинских трактатов знаниями – вот меч и щит, им данный. Однако кого-то им нет-нет, да удавалось спасти. Кого-то они спасут и сейчас. Кого-то…

Может, всё-таки стоило позвать одного из них, чтобы он взглянул на Кристи? На милое, невинное дитя. Может, каким-то невероятным образом отец ошибся, перепутав пятна на теле дочери с иной хворью, от которой существует лекарство, несправедливо придал почерневшим язвам наихудшее из значений?

О, нет! Глупы и напрасны надежды на свет, когда вечная тьма заволокла ослепшие очи. Родольф видел в Риме пораженных чёрной смертью, видел как знатных господ, так и безродных бродяг, чьи тела осквернила печать мора. Это была особая его разновидность, пред которой отступали даже врачи в нелепых масках. Когда у человека чернели пальцы, когда тело его раскалялось, как асфальтовая дорога, а дыхание сбивалось в стон, всем становилось понятно, что дни больного сочтены, часы на исходе, а последние минуты будут ужасней самой смерти. Знал это и Родольф Кампо. Господи, Господи, как боялся он посмотреть в детские глаза и увидеть там отражение небытия!

Так, промаявшись до полуночи, напрасно сминая постель, он проклял бездействие и, решившись на отчаянный шаг, вызвал Сильвио и приказал ему отыскать сына.

Через четверть часа явился Андре с известиями. Отряд, состоящий из врачей, святых братьев, мортусов-испанцев и пресвитера благополучно достиг города, и, при участии солдат гвардии, начал борьбу с мором. Чумные доктора обходят дома, больных омывают горячей водой, которую разогревают и освящают у собора, на площади Святых Мучеников. Они жгут заразу раскалённым железом, а раны залечивают разнообразными припарками. К нынешнему часу врачи уже обошли две улицы, соседствующие с площадью. Они входят во все дома, будь то крестьянская хижина или жилище мастера-ремесленника, и каждый нуждающийся в лечении сполна получает всё необходимое. Люди в масках не жалеют сил, будучи уверенными, что труд и средства их будут возмещены монетой. Господь услышал молитвы горожан. Услышал молитвы приора Мартина, отдавшего жизнь за то, чтобы дьявол проиграл эту битву. Родольф редко обращался к Богу с просьбами, но вдруг самую главную из них он всё же услышал?

– Как она? – спросил синьор. Андре понял, что речь идёт о сестре.

– Спит, – ответил он погребальным голосом, точно произошло самое худшее.

– С…пит? – повторил Родольф, с трудом совладав с речью. С недавней поры он находил в этом слове двоякий смысл.

– Сестра Ноелла напоила Кристи молоком, и девочка уснула.

Виконт присел на край постели; лоб его покрыли мелкие капли. Не найдя под рукой ничего подходящего, он вытер испарину балдахином. Значит, дочь жива. Только никакого облегчения от этой новости синьор не испытывал.

– Хорошо… – выдохнул он. Андре подал отцу платок. – Кто-нибудь… был у неё? Кто-нибудь из тех людей?

Сын посмотрел на Родольфа тяжёлым хмурым взглядом. “Разве не ты, отец, распорядился, чтобы никто посторонний к ней не входил? Не ты ли прячешь от неё последний шанс на жизнь?” Напрасно виконт надеялся, что слово его будет нарушено. Его сын – человек чести, и действовать против воли отца не станет. Как низко было думать иначе!

Родольф отбросил балдахин и поднялся с кровати, полный решимости.

– Я буду внизу, – сообщил он, одеваясь. – Приведи ко мне человека из отряда. У меня есть к нему разговор.

Андре поспешил выполнить распоряжение. Этих слов он ждал с прошлой их беседы на башне.

В Великом зале пахло сыростью древних усыпальниц. Эти помещения пустовали издавна. Синьор с супругой обыкновенно ужинали в своих покоях, а слуги и гвардейцы привыкли есть на кухне, в западной части замка. Впервые за долгое время в зале горели очаги; служанки раскладывали высушенные поленья, Сильвио с чинным видом разжигал пламя с помощью трута. С пятидесятифутового каменного стола сняли многолетний слой пыли, ставшей от сырости густой и липкой. В пламени масляных фонарей явили свою наготу начисто лишённые драпировок стены, на теле выпуклых бесформенных камней виднелись желтоватые прожилки. Здесь нередко гуляли сквозняки; происхождение их понять было сложно, а посему и избавиться от них, закрыв какую-нибудь дверь или замуровав неиспользуемый тоннель, не представлялось возможным. Они появлялись и пропадали сами по себе, будто, нагулявшись на поверхности, возвращались назад, в глубины мрачных подземелий, их породившие.

Таких холлов в замке было несколько. Великий зал отличался от них только размерами, но внутреннее убранство имел схожее: под сводами потолков, подёрнутых переплетениями паутины, располагалась дюжина очагов, а также простой каменный стол и вокруг него – длинные лавки. В дальней части каждого из залов возвышался гранитный трон с гладкими поручнями и высокой спинкой. Кажется, в прошлом, во времена сонмов истории, здесь пировали короли северных дикарей, которым чужды были прелести искусства. Правители те обладали рядом причуд. Они, по-видимому, чурались мест, где восседали их предшественники, потому в качестве тронного зала выбирали себе всё новые и новые помещения, которых в древнем замке было предостаточно.

Ко времени, когда Сильвио поднял слуг, чтобы те подготовили зал к скорому приходу гостя, большинство из них, поужинав, спали. Но известие о том, что в город явились парижские врачи, заставило всех позабыть про сон, ведь у каждого в городе имелись родственники, которым не от кого было ждать помощи, кроме тех, к чьему визиту господин приказал прибраться.

Тепло очагов отчасти развеяло сырой тлетворный смрад. Заняв кресло во главе стола, Родольф Кампо принялся ждать.

Где-то лениво застонала тяжёлая дверь. Голые стены разнесли звук по всему замку, и синьор услышал шаги. Первые, без сомнения, принадлежали его сыну: торопливая, но выверенная походка; каблук опускается на землю чуть раньше ступни. Вторые шаркали по полу вразнобой. Они принадлежали человеку, наверняка, грузному, либо же с больными ногами, – предположил Родольф, и, как выяснилось позже, не ошибся. Шествие по замку заняло несколько долгих минут. Вскоре виконт стал слышать тяжёлую одышку и, временами, негромкое постанывание, как будто сама ходьба приносила гостю неудобства. Сильвио открыл дверь и стал по правую руку от синьора.

В портале появился толстяк с огромным брюхом и разутыми щеками, закутанный в пару или тройку меховых накидок. Он прищурил глаза и сдвинул густые брови, привыкая к свету, лицо его было красным от мороза и костра. В чистых и холёных, пухлых руках он держал можжевеловые чётки, чей свежий запах, такой необычный для здешних погребов, растёкся по залу благоухающим потоком и наполнил веками отрезанный от мира воздух ароматами жизни. По-старчески прокряхтев, человек посмотрел на провожатого. Андре дал понять ему, что они на месте. Тогда утиной походкой толстяк приковылял к столу, за которым сидел виконт, и озарил хозяина замка крестным знамением.

– Dominus vobiscum, – молвил он мягким высоким голосом. – Я… я отец Фома, верный слуга Божий, и волею Его – пресвитер Сен-Жермен-де-Пре. А вы, стало быть…

– Родольф Августо Бертолдо Аурелио Раиль Кампо, – торжественным тоном представил Сильвио господина. – Виконт Его Высокопреосвященства кардинала Карло Борромео, архиепископа Миланского, синьор Финвилля и прилегающих земель.

– О-о-о… – только и выговорил священник. От помпезности речей Сильвио даже самому Родольфу стало не по себе. – Весьма рад встрече, ваша милость. Признаться, дорога к вам стоила… многого.

– Прими у святого отца одежды, Сильвио, и усади дорогого гостя за стол, – распорядился синьор на французском.

– Ох, не стоит, прошу вас, не стоит! – в категорической форме запротестовал отец Фома. – Я здесь исключительно для того, чтобы засвидетельствовать наше прибытие и, по возможности, разрешить ряд скорых вопросов… – однако служанки уже снимали с него второй плащ, а Сильвио протягивал чашу подогретого вина со сладким липовым мёдом.

– Не отказывайтесь от угощения, святой отец. Это меньшее из того, что я могу вам предложить, – гостеприимно сказал Родольф, дабы расположить к себе собеседника. – Садитесь.