Зима вороньих масок

Молитвы не всеисцеляющи, – Родольф давно усвоил сей прискорбный факт. И сидящий перед ним священник, толстый, как невероятных размеров бадья, навряд ли способен изменить положение дел. Пошатнуть безверие синьора не удавалось ни набожному приору, ни Фелисии, чья душа навсегда останется для Родольфа воплощением света и чистоты.

– Неподходящее время для исповедей, святой отец. – Ответ получился кислым, как уксус.

– Я не говорю об исповеди, милорд. Мне известна разница между метаниями разума и метаниями душевными, – отец Фома закашлялся, похлопал себя в грудь рукой – от медовой сладости вина у него запершило в горле. – Простите, ваша милость, – сказал он, справившись с кашлем. – О чём я? Ах да. Уж не знаю, что тревожит вас – само наше прибытие, которое, должно быть, кажется вам невероятным, или то, с каким рвением мы приступили к работе… – Пресвитер вздохнул, как будто сказанные им слова принесли ему разочарование. – Но работа идёт! Не это ли главное? Ведь если истинная вера – во Христе, то наши исключительно благие побуждения – в деяниях наших. – Священник смотрел на Родольфа взглядом ребенка, огорчённого тем, что словам его не верят. – Или… возможно, вас смущает мой вид? – спросил пресвитер виновато. – Если я вдруг кажусь вам пустым или… глупым… вы заблуждаетесь, ваша милость, уверяю вас. В доказательство могу сказать, к примеру, что знаю наизусть суммы Аквината и как никто другой понимаю его учения. В честь него и ношу своё имя. И, если ваша милость изъявит желание, мы можем побеседовать на интересные вам темы. Но сомнения в ваших глазах – вот что не даёт мне покоя. И, зная, во что сомнения эти могут перерасти, как не хочется мне оставлять вас с ними. Я не могу уйти, не развеяв их. – Священник перебирал чётки в ожидании пускай не сиюминутного, но скорого ответа.

“Это не сомнения, святой отец, – хотел сказать Родольф, – а неумелая игра, загнавшая меня в позорный тупик”. Подозрительность – не та черта, которая была дарована виконту от рождения, потому, пытаясь её изобразить, он понимал со временем, насколько же нелепо выглядит в глазах гостя. “Кто, если не Господь, привёл их в мой город? – спрашивал он себя. – Подделывать письмо? Во имя всего святого, ради чего? Зачем, вступая в схватку с мором, выдавать себя за кого-то другого?” В стремлениях спасти город Родольф взывал и к смертным, и к высшим силам, и вот, когда помощь пришла, он принялся выискивать в явившемся чуде зёрна обмана. Множество раз твердили ему, что он сверх меры прям и честен. Говорил об этом сын, говорила милая супруга. Шептались слуги за его спиной. Говорил ему об этом кардинал, отправляя Родольфа из Рима в необозначенный на картах город. Из крайности простодушия Родольф Кампо бросился в крайность, ей противоположную.

– Простите мою недоверчивость, – сказал Родольф, выпрямившись в кресле; правитель не должен подавать виду, что тягости жизни способны его согнуть. – Ещё вина, пресвитер?

– Смилуйтесь, милорд! Ваше вино прекрасно, как ангельская песня, но мне ещё читать бенедикцию над водой, а охмеление – не лучшее тому подспорье. – Отец Фома склонил голову в лёгком поклоне и отодвинул чашу. – Я согрелся, и на том спасибо.

– Итак, давно вы занимаетесь целительством? – спросил Андре, пока отец собирался с мыслями.

– Ох… нет, я всего лишь провожу водосвятие. – Пресвитер неуклюже повернулся в кресле, чтобы видеть и виконта, и его сына. – Каждый должен заниматься своим делом, не так ли? Кухарка – готовить обед, сапожник – починять подошвы. А священник – врачевать души, не тела. В этом состоит замысел Божий, – принялся философствовать святой отец. – Иначе наступит Вавилон. Восстанет падший город…

– Нас интересуют врачи, которые пришли с вами, – перебил Андре. – Расскажите о них.

– О, ну… это добрые христиане, чтущие данные Господом заветы. Двое из них имеют в равной степени богатую практику в медицине, третий только-только закончил изучать науку в теории, четвертого мне отрекомендовали как хорошего аптекаря…

– И вы давно знакомы с ними, отче?

– Только с Илбертом – его я знал ещё ребенком. Заботился о нём, как родной отец. Фламандца, аптекаря и наших мортусов нанял в Реймсе Гарольд Винтеркафф, английский доктор, который следует с нами из Парижа. – Брови пресвитера печально сдвинулись. – Я не сыскал возможности привести с собой больше людей, за что прошу меня простить великодушно. Известие о поветрии было такими… внезапными. Да и финансы наши далеко не безграничны.

– Вы, должно быть, крепко уверены в этом англичанине, раз позволили ему найм, – заметил Андре.

– О, у меня нет причин сомневаться в его решениях. Архидьякон Ле Паро высказывался о нём весьма лестно, когда предлагал включить его в наш отряд, – рассыпался похвалами отец Фома. – Винтеркафф обучался в Парижском университете и проявлял, как говорят, глубокое понимание науки. А после, насколько мне известно, продолжил постигать врачебное дело у одного шотландского… знахаря, – тихо проговорил пресвитер и сразу поспешил развеять все вероятные опасения: – Но беспокоиться не о чем! Церковь всецело одобряет методы его лечения. Исцеление ведь, как и всякое благо, исходит от Господа, а мы лишь инструменты в руках Его.

Дождавшись, когда священник закончит, Родольф допил остаток вина, как пресную воду.

– Я хочу его видеть, – объявил он пресвитеру. – Андре проводит вас, а вы покажете моему сыну, где найти этого человека.

Chapter IV. Noctis tenebris

Паскаль не помнил, как спустился вниз, как пересёк он зал и вошёл в хлев. Не помнил, встретил ли кого из мортусов, позаботились ли они о старике, или тот всё так же сидел в своем кресле, слепо таращась в погасший камин. Всё внимание аптекаря занимали мысли, туда ли завела его судьба, там ли он находится, где должен, и поступает ли он так, как следует поступать христианину. Правильно ли, подобно Лонгинию, избавить мученика от страданий? Пожалуй, да. Но правильно ли будет до времени, что отведено Господом, оборвать и десятки других жизней? Ведь безнадёжно больные, так или иначе, ещё не раз повстречаются врачам в этом городе. Паскаль принял решение, что не скажет никому о случае на чердаке. Во всяком случае, не заведёт разговора первым. Возможно, среди врачей, а, в особенности, среди врачей в масках, подобная практика не редкость, и кричать о случившемся с трибуны – выставлять себя дураком. Но если кто-нибудь сведущий, будь то фламандец Локхорст или святой отец, спросят его о том, что произошло этой ночью в маленькой комнате под крышей, аптекарь изложит всё в подробностях, и тогда пускай суд Божий, как и суд людской, будет строгим и справедливым.

В хлеву было тепло и грязно. Хозяева, по-видимому, не наведывались сюда несколько дней. Корыта для пойла опустели, наполнить их никто не потрудился. Дюпо взглянул на скот. В дальнем углу сбились козы, слабо блеяли. Из их числа держались крепко на ногах лишь немногие, остальные спотыкались, попирая копытами мёртвых сородичей. В загоне Паскаль обнаружил пару издохших свиней. Один только кабан, на вид здоровый, смышлёно держался от них подальше; о его щетинистый бок тёрся поросёнок. На жердях беспокойно спали куры. Ничего сверх меры необычного, на первый взгляд, здесь не случилось. Животные погибли от голода, – так Паскаль решил поначалу. Кто знает, как долго скотине не подавали корма? Но Винтеркафф дал чёткое распоряжение, и аптекарь склонился сперва над козьей тушей, а потом осмотрел свиней и птицу.

Странные вещи открылись незамедлительно: ноги скотины были покрыты рваными ранами от укусов – крысиных, как допустил аптекарь. Однако ранены были не все. Те, кому удалось избежать зубов, выглядели ослабшими и голодными, но не более; те же, кому не повезло, ослепли на оба глаза, испускали вязкую пенистую слюну и передвигались, – те, кто мог передвигаться, – так, как будто ими управлял, дёргая за нити, невидимый кукловод из бродячего театра. Подобная участь не обошла и кур, и это несмотря на то, что насесты находились на высоте трёх и пяти футов. Вид издохших тварей поверг аптекаря в ужас. Животные лежали в лужах собственных соков, с развороченными брюшинами, а внутренности их, растерзанные и наполовину сожранные, были разбросаны по всему хлеву.

Гарольд встретил Паскаля стоя на лестнице, когда тот вышел из хлева.

– Животные больны, как вы и полагали, – отчитался аптекарь, не вдаваясь в подробности. – Виной тому отсутствие должного ухода и, насколько я могу судить, крысы. Больную скотину я отметил мазком чернил, чтобы её сразу было заметно. Но остальная выглядит едва ли лучше, скажу я вам. Животных нужно хотя бы… накормить.

– Весьма предусмотрительно, месье Дюпо, – ответил англичанин. – Но от скотины, видимо, придётся избавиться. От всей. Мясо её может быть отравлено заразой, которую разносят крысы. Так будет лучше. Да, так будет лучше, – сказал он как будто себе, а потом повысил голос: – Месье Моро, вы слышите, о чём я говорю?

– Ступай к дьяволу, шлюхино отродье! Пусть черти найдут тебе самый жаркий и глубокий котел! – злоба в голосе мясника смешалась с горечью. – Что ещё ты, ублюдок, у меня заберёшь?

В это самое время мортусы выносили из дома тело Нарсиса.

– Брат Роберто! – позвал Гарольд. Монах остановился в двери. – Брат Роберто, месье Дюпо покажет вам животных. Вынесите мёртвую скотину за город и заройте в землю. А живую… словом, вы знаете, что делать.

– Мы не мясниками нанимались. И не могильщиками для скота, – буркнул испанец.