Зима вороньих масок

– А это, как вы успели заметить… – стал объяснять отец Фома, но Родольф остановил его.

Виконт сковырнул сургуч, развернул лист письма и бегло изучил его строки.

– Сильвио, – обратился Родольф к слуге. – Чей это почерк, Сильвио?

Старик склонился над записями, прищурил подслеповатые глаза. Андре подсветил ему фонарём.

– Моё зрение не позволяет мне утверждать с исключительной уверенностью, синьор, но думается мне, что ваш.

Родольф перечитал написанное. Текст, без сомнения, был составлен его рукой, но вот загадка – ведь виконт почти с абсолютной уверенностью помнил, что не отправлял этого письма. Когда в Финвилль явились моровые ветры, Родольф приказал подать ему бумагу, перо и чернила, заперся в своих покоях и написал извещение, в котором предупреждал жителей соседствующего Реймса о надвигающейся опасности, а заодно просил власти города оказать посильную помощь Финвиллю. Между тем всё шло к тому, что мор будет побежден силами братьев и сестёр собора Святого Себастиана. В том уверял виконта отец Мартин, и синьор принял решение сжечь послание. Родольф был уверен, что именно так он и поступил. Вечером следующего дня Фелисия, узнав про письмо, поинтересовалась о его судьбе у мужа, а выяснив, что супруг решил предать бумаги огню, настояла повторном написании и немедленной отправке известия в Реймс. Наутро Андре отыскал посыльного. Важная миссия, насколько помнил Родольф, была возложена на одного из людей Леона Меклина. К тому времени Фелисия уже чувствовала себя нехорошо, и Родольф стал уделять всё внимание жене.

Второе, на сей раз отправленное письмо составлялось второпях, мелким, торопливым и неаккуратным почерком, и содержание имело порядком отличное от первого, сожжённого. Во втором письме виконт обращался к архиепископу Реймсскому Карлу, а в этом же, что он держал сейчас в руках, обращение шло к жителям Венценосного Реймса. И во втором письме Родольф уж точно ничего не говорил о турском ливре в качестве платы за работу врачей. Так, во всяком случае, ему помнилось. Также в письме, которое предоставил пресвитер, рядом с подписью синьора стояла и подпись отца Мартина. Немыслимо! Ведь не мог же Родольф, в самом деле, поручить отправку письма приору, который тогда был погружён в заботу о больных? Сумбур тех дней непроглядным туманом скрывал от виконта правду, а горечь погребальных дней убила в нём всякое желание её искать.

– Эти бумаги вручил нам секретарь архиепископа Карла на следующий день после того, как мы пришли просить Его Высокопреосвященство предоставить нам строителей для ремонта собора Святого Себастиана, – осмелился заговорить отец Фома. – Предположу, что это письмо… точнее, его содержание, и стало поводом для отказа, хотя изначально нам были названы причины иного характера: холод и небезопасность дорог.

– Вы встречались с человеком, который доставил это письмо в Реймс? – немедленно спросил Андре.

– Нет. Не имел такой возможности. Я, признаться, тогда и не думал об этом, хотя стоило бы, – придушено хлюпнул пресвитер. – Меня очень огорчил отказ Его Высокопреосвященства… поймите меня правильно.

– Турским ливром… – сказал в пустоту Родольф, воскрешая в памяти строки. Да, он начал припоминать нечто подобное. Его казна в действительности располагала некоторым количеством финансов, достаточным, чтобы заплатить врачам. В этом году Меклин оплатил десятину ливром, а кардинал, получив от виконта извещение о проблемах собора, позволил остаться части золота в городе.

– Так… нам следует рассчитывать на обещанную плату? – робко осведомился отец Фома.

– Непременно, – кивнул Родольф, несколько озадаченный. – Непременно.

Виконт подал слуге знак, и Сильвио наполнил опустевшую чашу пресвитера. Отец Фома, выразив благодарность, пригубил напиток, на сей раз без прежней жадности, скромными глотками, после чего откинулся на кресле, насколько позволило ему телосложение, и прикрыл глаза. Из груди его вышел вздох усталости. Дорога утомила священника, вымотала его, намекнув недвусмысленно, что длительные путешествия – не для него. Или же… он хотел, чтобы другие так думали.

– Я не слишком задерживаю вас, святой отец? – спросил виконт. Очевидно, человек, близкий к разоблачению, желал бы поскорее покинуть допрос. – Вас, вроде бы, ждут дела.

– Дела? – открыл глаза пресвитер. – Нет-нет, не беспокойтесь. Брат Гратин превосходно справится и без меня. Вернусь, как только вы сочтёте нашу беседу оконченной. А что собор? – оживился отец Фома. – Оттуда никто так и не вышел, а помощь, знаете ли, нам бы не помешала. Уж не случилось ли чего…

“Случилась чума”, – подумал Родольф.

– Я запретил клиру покидать собор и монастырь после смерти приора. Они встретили поветрие первыми и пострадали от него больше всех, помогая людям. Там остались… пара каноников, а в монастыре – несколько сестёр. Остальные погибли, – сказал Родольф железным голосом. – Я не могу допустить, чтобы город остался без служителей Господа.

– Это верно, – согласился священник. – И я вот что думаю, ваша милость. На время, пока мы будем здесь… – после недолгих колебаний сказал пресвитер заискивающе. – На это… нелёгкое время… я мог бы взять на себя задачи приора. Благо, я знаком с управленческим делом, и мог бы оказать проводить, например, в богослужения…

Виконт наградил гостя пронзительным взглядом. Высокое место редко пустует подолгу. Не стремление ли занять его было целью чужаков, заявившихся в город так кстати?

– …при исключительных условиях, что ваша милость позволит мне, и что клир будет не против моего временного назначения, – продолжал говорить отец Фома. – И, разумеется, если вы ещё не поручили это нелёгкое дело человеку с нужными талантами.

Такого человека в соборе не было. Мать-настоятельница женского монастыря не могла взять на себя патриархальные функции, да и, к тому же, была слишком стара, в то время как оставшаяся мужская половина клира, напротив – чересчур юна. Мор поголовно сгубил среднее звено духовенства, а смерть приора Мартина буквально обезглавила собор.

– Вы торопите события, святой отец, – ответил Родольф нейтрально.

– О да, вы, несомненно, правы… – согласился священник. – Я только хотел сообщить вам о своей готовности исполнить долг…

– Вы сказали, отче, дорога была трудна, – напомнил Андре. – В Кампани неспокойно?

– Ох, это были нелёгкие пять дней, – слезливо пожаловался пресвитер. – Но виной тому наша собственная глупость, и только. Видите ли, в Реймсе мы не потрудились обзавестись картой, решив, что добраться в Финвилль можно и по устным ориентирам. К концу первого дня пути мы свернули к югу от разбитой хижины, следуя по утоптанной колее, чего делать никак не следовало – этот путь завёл нас в места совершенно незнакомые. От той хижины, как стало понятно потом, следовало двигаться на восток, по занесённой снегом дороге. Хвала небесам, Господь не оставил нас и вывел из этой кромешной метели!

– Вы сделали немалый крюк, – догадался Андре. – У вас были все шансы оказаться не в Финвилле, а в каком-нибудь Шалоне.

– Скорее, у нас имелись все шансы остаться погребёнными в снегах. Провианта оставалось, в лучшем случае, на день пути. Но брат Роберто, храни его Бог, настоял на более активных поисках города. – Отец Фома перекрестился. – Что и говорить, из Реймса дорога выглядела проще. Снег едва не погубил и нас, и нашу миссию. – Священник помрачнел, лоб его покрылся складками морщин. – В путешествии… мы потеряли одного нашего брата, да упокоится с миром душа его, – пресвитер вновь перекрестился.

Он говорил ещё что-то про пустые дороги, где им не встретилось ни единой живой души, про спор с испанским братом, про молитвы к Господу, которые были услышаны, но Родольф находился далеко. Глядя в чашу, синьор осязал почти явственно, как разорённая душа его мечется в темнице плоти. Приор Мартин покинул этот мир столь несвоевременно, оставив Родольфу загадки, над которыми он будет невольно ломать голову бесконечными ночами. Закончив речь, священник глотнул вина и обратился к виконту:

– Поведайте мне о сомнениях, ваша милость.