Зимние каникулы

– Тоже ленились, – высказала твердое мнение мать.

– Ленилась, – призна а Алевтина Васильевна. – Ленилась, потому что не лежала у меня ко всему этому душа. Разве что к математике и физике. Я убеждена – и педагогический опыт абсолютно подтверждает, – что ничему по-настоящему нельзя научить человека, если учиться ему скучно.

– Оркестры им на лекции приглашай? – Мать была полна сарказма. – Скучно не скучно, слушать смешно. Жизнь у них чересчур хорошая, хлебнули бы с наше...

– Между прочим, – произнесла свои первые слова Майя, – ты не пошла учиться не почему-нибудь, а потому, что приодеться тебе не терпелось, побоялась студенческой бедности, забыла?

– Ничего я не забыла! Не лови меня на слове. Я на шее у людей не могла сидеть. Разница?.. Погляди на себя: какие брюки, какие сапоги? Семьдесят рублей, если не ошибаюсь? А свитер? Шестьдесят. Стипендии два семестра не получала...

– Ну и нечего было покупать, чтобы потом с попреками...

– Я не попрекаю. Объясняю. Никогда вы не поймете, каково это, когда нечего надеть, кроме дырявых скороходовских ботинок и платья из искусственного маркизета, через которое все насквозь просвечивает, потому что комбинации нет, последняя расползлась от бесконечных стирок. А зимой лишний раз на улицу стараешься не выходить, до мозга костей в драном пальто прохватывает. А вам ведь только с заграничными этикетками подавай!..

– Да, особенно шуба моя с заграничной этикеткой, – буркнула обиженно Майя. – И еще многое другое. Зачем ты мне это говоришь?

Мать немного устыдилась:

– Ладно, ладно.

– Любишь ты вспоминать.

– Тебе, конечно, вспоминать такого не придется.

– И дай им Бог, – отозвалась Варвара Фоминична.

– Я им тоже плохого не хочу.

Обстановка немного разрядилась, мать полюбопытствовала у Алевтины Васильевны:

– Вас что же, тоже исключили?

– Какая разница? Сама ушла, а два года все равно потеряла. Меня после третьего курса послали пионервожатой в лагерь. Вернулась осенью домой, объявила: меняю авиацию на педагогику. На второй курс педагогического приняли.

– То-то родители были счастливы!

– Не плясали. Чего не было, того не было. Но обошлось без драм, честное слово.

Этот камушек – в огород матери, она немедленно отреагировала:

– Так вы из одного института сразу в другой. Случайно, видите ли, отыскали свое призвание. А она? – пренебрежительный кивок в сторону родной дочери.

– И она отыщет.

Мать не нашла нужным отвечать.

Тамара Георгиевна в своем углу слушала и страдала за Майю. Старалась показать, что сочувствует, не осуждает и уверена, что Майя не пропадет и все образуется.

Майя, научившаяся читать по ее лицу, тоже вдруг почему-то поверила: обойдется!.. Ей стало полегче.

Проведешь почти месяц в больнице, насмотришься, появляется новая шкала ценностей. Начинаешь соглашаться с бабушкой: было бы здоровье. И не было бы войны. И была бы голова на плечах – последнее Майя добавила от себя.

Одни находят себя сразу, другие не ищут, хватаются за что попало, а третьи на ошибках учатся. Об этом Майя думала уже в такси, которое везло ее домой.

Мать сидела впереди, уставившись на дорогу с такой сосредоточенностью, будто сама ведет машину по опасным московским улицам. Переживала крах надежд. С дочерью говорить ей решительно больше не о чем, заявлял ее заносчиво приподнятый, покрасневший от недавних слез маленький мягкий нос. Никто ее в конце концов ни в чем не убедил и не переубедил.

Когда машина задерживалась на перекрестках перед красным светофором, она нетерпеливо ерзала на сиденье. Скорей бы домой (отца огорошить!). А Майя, перед тем как они вышли из больницы, словно назло ей бегала по палатам чуть ли не час, прощалась со знакомыми, да еще никак не оттащить ее было от этого молодого доктора («Подожди! Разговор серьезный!»). Когда же со всеми, с кем надо и с кем не надо, перецеловалась и они собрались наконец уходить, прибыл прямо с аэродрома сын Варвары Фоминичны, и как же ей было с ним не познакомиться, лясы не поточить? («Что бы мне хоть на недельку раньше, мать, к тебе приехать!» – и взгляд в сторону Майи. А она – определенно у девчонки ветер в голове! – недаром пишут: акселераты инфантильные! – подзадорила: «Еще не все потеряно!») Ясное дело, чужие люди ей важней и дороже, не упустит случая пококетничать, а что мать места себе не находит, что сама осталась без диплома и профессии, для нее сущие пустяки!.. Это мать, не жалея восклицательных знаков, говорила по дороге к стоянке такси и пока стояли в очереди.

Мантулинская улица неотвратимо приближалась. И там ничего не подозревающий отец (бабушка не в счет, с бабушкой обойдется), оставивший без своего глаза стройку ради любимой дочери, ждет ее не дождется. Предстоит пройти еще через одно испытание. Хоть Майя знала, что самое страшное – слезы и упреки матери – позади.

Мать полуобернулась к ней:

– Проси теперь папу, чтобы хоть секретаршей куда-нибудь устроил. Все недоучки нынче в секретарши идут.

– И попрошу, – с вызовом откликнулась Майя. – Работа не хуже любой другой. – Тут перед ней мелькнул давний образ, и она добавила: – Если не петь на оперной сцене. Так вы меня голосом не наградили.

Грудь матери поднялась в громком и безутешном вздохе.

– Хорошие секретари в наше время на вес золота, – вставил слово водитель, кое-что, видно, понявший. Психологи эти таксисты, поискать таких. И взял сторону Майи. Скорей всего, по причине возрастной близости. Тогда Майя обратила внимание, что у него интеллигентный вид, а новенькую «Волгу» он ведет мастерски, плавно лавируя в рычащем потоке тяжелых грузовиков с прицепами и без прицепов, самосвалов и автобусов.

Ничего от профессии не зависит. От себя зависит, чтобы человеком быть. Да разве мать поймет? У нее свои мерки. Пусть чужие дети будут кем угодно, ее устраивает. Она и Люську одобрит, и Викину Лану, и этого водителя. К своим же дочерям у нее особый счет, и с места ее не сдвинешь.

Никогда не будет между ними понимания. Подумав так, Майя сама испугалась: когда близкие люди перестают друг друга понимать, они становятся чужими. Потом жалеют.

Сейчас Майя чувствовала себя взрослей матери.

Сказала ей в затылок:

– Аркадий Валерьянович дал мне свой телефон.

– Ну и что?

– Советует в медицинский поступать.

– Час от часу не легче!

Майя молча уставилась в боковое стекло.

Вика убирала со стола посуду. Губы сжаты, взгляд вниз. Как после поминок получается.

Кончился наконец этот обед. Половина еды осталась на тарелках.

Не поднимая глаз, Вика сказала:

– Допустим, что он дал тебе свой телефон, – она продолжила разговор, минут пять как оборвавшийся подобно тонкой нити, которую зачем-то натянули. – И считает, что тебе надо стать медиком. И ты вознеслась в мечтах...

– Никуда я не вознеслась! – с отчаяньем воскликнула Майя.

И зудят, и зудят...

– ...Но вот не могу я взять в толк, с чего ему-то светлая эта идея взбрела в голову?

– Какая тебе разница? – огрызнулась Майя. – Решила я что-нибудь, что ли?

– Хорошо, когда в семье свой доктор есть, – высказала мнение бабушка.

– Разумеется! Не надо каждый раз вызывать из поликлиники измерять давление! – не удержалась от колкости мать, хотя в отношении бабушки себе их не позволяла.

Бабушка не обиделась:

– А как же? Вообще по разным пустякам в «неотложку» звонить?

У Майи растянулся в улыбке рот.

– Очень смешно, – сухо бросила мать.