Зимние каникулы

Может, и заслужили, хотя Майе кажется, что перед болезнью-то уж точно все люди должны быть равны. И если никак он не может не задирать нос, задирал бы по другому поводу.

Больница, кстати, клиническая, знаменита не только в Москве своими специалистами. А старые стены переделать, известно, трудней, чем построить заново. Майе хочется вступиться за ее честь, да что с ним говорить?! Любопытно бы все-таки узнать, в какую страну муж едет в командировку? «Барахла своей ненаглядной Галечке навезет!..» – позавидовала Майя. И сама устыдилась: чего оно стоит рядом с таким несчастьем? Ни заграница, ни барахло ничего не стоят. Хотя и очень они оба, отец и дочка, хотят перешагнуть через беду с наименьшими для себя потерями.

На прощанье муж поцеловал Тамару Георгиевну – прикоснулся губами к ее волосам. Со стороны поглядеть – дальняя она ему родственница. И вышел.

Тамара Георгиевна лежала все так же, не шевелясь. Будто и не заметила, что он ушел.

– Если подумать, – сказала, поразмыслив, Майя, – то что им делать? Ему и Гале? Не бросать же работу?

Алевтина Васильевна молчала, и Майя еще немного подумала.

– Я бы студентов заставила выхаживать таких больных. Из мединститутов и медучилищ, – нашла она выход. – Их же не знаю сколько!.. А то поглядите: приходят сюда девчонки из училища. Зачем? На практику. В чем практика? Градусники вместо сестры раздать и собрать. Лекарства разнести – и еще проверяй за ними, чтобы не напутали. Это – практика?! – Идея Майю захватила. – Нет, ты судна потаскай, клизму сумей поставить, о санитарии и гигиене позаботься. Проверь себя – важно тебе или наплевать на больного, на его самочувствие? Ты его капризы потерпи!.. Я бы каждого учащегося, студента прикрепляла на практику к палатам. Тогда будет настоящая практика. Не для «галочки». И никаких проблем с нехваткой младшего медперсонала. – Майя заблестевшими глазами уставилась на Алевтину Васильевну.

– В министры бы тебя.

– Простые, кажется, вещи... – не могла остановиться Майя. – Неужели тем, кто медициной руководит, меньше видно, чем мне, например? Может, конечно, им что-то и больше видно, согласна, но о чем-то явно подумать лень!

– О том, как бы выручить... их? – неопределенный кивок в пространство обозначил мужа и Галю.

– При чем тут они? Во-первых, не их, а Тамару Георгиевну. И таких, у кого даже плохих родственников нет... Правда, противный этот муж? Надо же, такой красивый...

– «А заглянешь в душу – крокодил», Антон Павлович Чехов, – посмеялась над Майей Алевтина Васильевна, но Майя не обиделась.

...Варвара Фоминична спала. Приняла какие-то таблетки, чтобы меньше времени осталось гадать о своей судьбе. Чтобы легче дожить до среды. Перед тем ходила к автомату, звонила на работу Василь Васильевичу. «Велела ему не приезжать, – доложила она в палате. – Еле уговорила. – И объяснила: – Не могу я сегодня с ним еще разговаривать».

Тамара Георгиевна тоже лежала с закрытыми глазами. По тому, как время от времени беспокойно шевелилась, было ясно, что не спит. Думает.

Ветер за окном стих. Небо поднялось и посветлело. Майя пошла выключить свет.

Тамара Георгиевна думает?.. Раз все понимает, значит, и думать может? Но ведь она забыла слова. Как же она думает без слов?.. Интересная загадка.

9

Василь Васильевич сидит на стуле около жены и пытается, в свою очередь, осознать создавшееся положение. На консультацию к нейрохирургам по пустякам не возят. Как ни далек он от медицины, понимает и то, что затемнение, запечатленное рентгеном на снимке, доброе вряд ли сулит.

Варвара Фоминична ведет себя непоследовательно. Первым дело сообщила ему новость в наихудшем виде: без операции вряд ли обойдется; Анна Давыдовна, хоть и устраивает консультацию, по всему видно, сама ни в чем не сомневается. А консультация ей нужна для очистки совести; и кто возьмется оперировать, пока не посмотрит больного? На операцию она, Варвара Фоминична, согласия не даст, потому что и так и так один конец.

Лицо у Василь Васильевича, по мере того как жена излагает свои соображения, как бы окаменевает. Никакого на нем выражения, как у глухого при звуках музыки.

Заметив это, Варвара Фоминична переходит на мажор:

– А вообще-то ничего не известно. Что они, врачи, понимают? Любят преувеличивать. Вспомни нашу Валентину. – И рассказывает всей палате про знакомую врачиху, которая в каждой болезни всегда усмотрит самое худшее. Если бронхит, паникует, что воспаление легких; если обычный сердечный приступ, у нее уже готов инфаркт миокарда. – Не все врачи такие, конечно, но вообще я замечала, – подытоживает Варвара Фоминична. – Очень много знают, вот у них от знания глаза велики, – переиначивает она поговорку.

Пример знакомой докторши не оказал, однако, на Василь Васильевича должного воздействия, и Варвара Фоминична тогда говорит:

– И чувствую я себя сегодня гораздо лучше. Он явно сомневается на этот счет.

Она берет его руку в свою:

– Честное слово!

Темные складки на лице Василь Васильевича немного разгладились, он ответно пожимает руку жене, и Майя, как ни тихо, застенчиво он это произнес, слышит:

– Солнышко ты мое!.. Это он сказал?!

Он. Глядит на свою женушку, на свое «солнышко» с такой нежной преданностью! «Люблю тебя!» – «И я тебя!»

Пусть короткое мгновенье, но ничего они в это время, кроме себя, не видят, забыли, что не одни. Или знать никбго не хотят, им некогда ждать, когда останутся наедине, чтобы в критический момент жизни сказать главное, чем – единственным! – могут друг друга утешить, могут друг другу помочь: люблю тебя, что бы и как бы там ни было дальше.

У Майи ощущение, будто подглядела нескромно в щелку. И отчего-то захотелось плакать.

Василь Васильевич снял руку с руки жены, прокашлялся и сказал:

– Пойду покурю.

– Куришь больно много. Он не ответил и вышел.

Майя отправилась к холодильнику за яблочным соком для Тамары Георгиевны. Дождешься, пока ее родственники явятся.

...Какую-то мысль Майя не могла ухватить. Важную. Серьезную.

Василь Васильевич сидел на лестничной площадке, сгорбившись на деревянном диванчике, курил. Рядом лежала пачка сигарет «Прима».

Майя колебалась, подойти к нему или нет: сказать, что Варваре Фоминичне и правда сегодня получше, она и позавтракала и пообедала хорошо, вставала несколько раз, ходила по коридору. Зачем так убиваться, когда ничего не известно?

Василь Васильевич тем временем встал, бросил окурок в урну, убрал пачку в карман. Словно размышляя, в какую сторону двинуться, как если бы потерял дорогу, постоял на середине площадки. Пошевелил плечами, сбрасывая оцепенение. Потер ладонями лицо, пригладил волосы. Потоптался перед застекленной дверью, видимо выбирал нужный ритм для неспешного, ровного шага.

Майя встала в сторонке, пропуская его, но он ее не видел. Шел, не останавливаясь и не меняя длины и скорости шага. Получалось спокойно-деловито. И если что-то выдало истинное состояние Василь Васильевича, так это несвойственный ему широкий жест, каким толкнул, открывая, дверь в палату.